Ей надо поспать. Она закрыла глаза на миг, а когда открыла, он уже был здесь, сидел на коленях и смотрел на нее. На его лице не было никакого выражения.
Затем он улыбнулся, и Джоанна больше не смогла сопротивляться. Она кинулась к нему, обняла его, приникла к нему, словно собираясь выпить его досуха.
Даже ему время от времени нужно было дышать; а она была смертной.
Когда она отшатнулась от него, то обнаружила, что сидит у него на коленях, а он смеется от счастья. Она сама улыбалась, хотя ей хотелось ударить его. Потому что…
Нет. Она не должна думать об этом. Думай о нем; о свете его глаз, делающем их такими странными; о теплоте его тела, о силе его рук, о его счастье — она здесь, убежала, свободна. Она видела, насколько сильна была радость: его одежды были легкими, пояс потерялся во время их объятий, и складки шелка не скрывали ничего существенного.
— Я собирался прийти к тебе, — сказал Айдан, — если бы ты не пришла ко мне первой.
Джоанна едва слышала его.
— Мне надо возвращаться. Они будут искать меня.
— Не сейчас.
Она устремила на него взгляд.
— Да, — с улыбкой ответил он, как будто она спросила вслух. — Я добавил сюда штрих-другой. Ты решила спать в саду, где прохладно и тихо. Твоя служанка присматривает за тобой.
Дара, которая панически боялась Айдана, которая терпела его ради своей госпожи. Джоанна нахмурилась:
— Это сработает?
— До рассвета. Я вернусь вместе с тобой. Нас не увидят.
Она хотела бы испытывать ту же уверенность, с какой он говорил это. Она была безумна, отважившись на это. Она была хуже, чем безумна. Немного времени спустя она излечится от него. Но теперь болезнь обострилась сильнее обычного. Мысль о том, что на рассвете придется покинуть его, вернуться в свою клетку, к своим страхам, к нескольким мучительным минутам свидания, заставила ее пальцы сжаться на его руках и исторгла из ее груди крик протеста.
— Я хочу, — яростно сказала Джоанна, — я хочу, чтобы мы могли убежать отсюда и никогда не возвращаться.
— Мы сможем, — ответил Айдан. — Когда я выполню свою клятву.
Она выпрямилась.
— Да. И так всегда. Так и будет всегда?
— Еще совсем недолго, — ответил он. — И все. А потом, если ты захочешь этого, мы уедем. Мир велик. Я с радостью измерю его вместе с тобой.
Ее напряжение ничуть не уменьшилось.
— Что, если я попрошу тебя забыть о клятве? Забрать меня сейчас и увезти далеко-далеко, и этим неожиданно расстроить планы ассасина. Ты сделаешь это?
Он чуть поколебался.
— Я не могу. — Сказано было мягко, но категорично. — Я дал слишком много обещаний, сплел слишком длинную цепь.
Понимание затопило ее, ослепляя. Она оттолкнулась от него и вскочила на ноги.
— Атабек. Он вызывал тебя к себе. Ты заключил с ним сделку.
Айдан кивнул:
— Он изгнал меня из Алеппо. Он думает, что я шпион; я мог бы разубедить его, но мое присутствие лишает его покоя.
Джоанна перевела дыхание. Она могла неожиданно засмеяться, заплакать или закричать вслух. Но она спросила с едва заметной дрожью:
— Когда мы уезжаем?
— Я, — ответил Айдан, — должен уехать до завтрашнего заката.
— Тогда нам надо быстро собираться, или мы никогда не будем готовы. Если начать сейчас… Бабушка должна знать, и Карим…
— Они знают, — произнес Айдан. Голос его стал мягче. — Я уезжаю, Джоанна. Ты должна будешь остаться здесь.
— И быть убитой как только ты выедешь за ворота?
Он помедлил, чтобы набрать воздуха.
— Я отвлеку ассасина на себя, как я уже говорил твоим родственникам. А когда мы будем далеко, я встречусь с ним лицом к лицу и уничтожу его. Он никогда и близко не подойдет к тебе.
— Откуда ты знаешь? — требовательно спросила она. — Откуда ты знаешь?
— Джоанна, — сказал Айдан бесконечно терпеливо. — Подумай. Если ты отправишься со мной в такую поездку, как эта, что это даст тебе, кроме шанса быть убитой, если я снова сделаю ошибку? Здесь ты по крайней мере среди родных, они берегут тебя, любят и опекают.
— И тебе не надо отвлекаться, думая обо мне.
— Я всегда думаю о тебе, где бы ты ни была. Но если ты останешься здесь, я буду меньше волноваться.
— Я не хочу оставаться, — возразила Джоанна. — И не останусь. Довольно я сидела в клетке, пока ты летал на свободе.
— Даже ради сохранения твоей жизни?
— Моя жизнь не будет в большей или меньшей опасности вне зависимости от того, поеду я или останусь. Другое дело — мой рассудок.
Когда дело доходило до этого, он был мужчиной. Он отказывался понимать.
— Ты не можешь ехать.
— Я поеду. Если хочешь, запри меня. Я освобожусь. если потребуется, я последую за тобою пешком. Я не останусь в этом городе без тебя.
Айдан устало вздохнул. Джоанна бросилась на него, опрокинула его на спину. Он не пытался бороться с ней. Она прижала его, обжигая его пламенем своего гнева. Он вздрогнул.
— Госпожа…
— Я поеду. Если ты хочешь приманить ассасина, то какая приманка может быть лучше, чем моя жизнь? И тебе не надо утруждаться, все время поддерживая свои магические фокусы.
Его лицо было неподвижным, упрямым, но глаза выдавали его. О да, он желал ее. Он не мог оставить ее здесь так легко, как притворялся.
Она поцеловала его. Сначала легко, дразняще. Он было воспротивился, но потом в единый миг возбудился. Даже в гневе она рассмеялась, потому что он был великолепен, и ужасен, и принадлежал ей. Она приказала ему любить ее. Он был ее слуга: он повиновался.
После бури — спокойствие. Неусыпное напряжение, которое не отпускало Айдана, даже когда Джоанна была в саду, слегка ослабло. Она была столь же прекрасна, как всегда, лежа подле него, теплая и удовлетворенная. Лицо в свете лампы потеряло досадливое выражение, глаза были темными и мягкими, губы больше не сжимались в жесткую линию. Айдан поцеловал ее. Она запустила пальцы в его волосы и улыбнулась.
— Ты прекрасен, — сказала она.
— Я то же самое думаю о тебе.
Она слегка содрогнулась от удовольствия. Ее голос доставлял ей удовольствие, даже когда она не верила его словам.
— Неужели ты действительно не находишь, что на меня неприятно смотреть?
Он покачал головой меж ее ладонями.
— Мадам, вы даже не скромны. Вы слепы, упрямы и — да — прекрасны.
Она высвободила одну руку и провела по его лицу от виска до подбородка.
— Я вижу, — сказала она. — Ты по ту сторону своего лица. Тебя не волнует, как мы все некрасивы по сравнению с тобой.
Он заставил ее умолкнуть новым поцелуем.
— Значит, ты любишь только мое лицо. Если бы я был уродлив, ты не стала бы и смотреть на меня.
— Это неправда!
Он рассмеялся ее негодованию.
— Это именно то, что ты говоришь обо мне. Я не просто бездумная красота, ma dama.
— Конечно, нет. — Она свирепо посмотрела на него. Он улыбнулся в ответ. Она медленно уступила. — Ты знаешь, как ты выглядишь.
— Я вряд ли могу что-то с этим поделать. — Он не собирался задерживаться на этом. Он разгладил ее нахмуренные брови легкими пальцами, потом губами, и стал целовать ее лицо, вниз к подбородку, по изгибу шеи и плеча, вокруг полных грудей. Ее сердце билось легко и быстро под мягкой нежной кожей. Его сознание погрузилось в эту грудь, медленно растекаясь, пока он целовал ее тело, по складочкам живота к пупку, который поэты назвали бы драгоценностью в бокале. Он засмеялся этой мысли, легонько выдыхая воздух: его теплые порывы заставляли Джоанну вздрагивать от удовольствия. Ее бедра под его руками медленно раздвигались. Ягодицы переполняли его ладони теплой плотью. Он подбирался к потайным местам, их запах кружил голову, его сила текла в них и сквозь них, наполняя их. Но не его тело, нет еще. Ожидание делало все слаще. Его поцелуи кружили по гладкости кожи — ах, это чуждое искусство лезвия и удаляющей волоски пасты, но такое возбуждающее в своей чуждости. Его сознание прослеживало внутренние пути. Они были такими знакомыми, такими совершенно женскими.
Он остановился. Знакомыми. Несомненно. Но…
Ничего. Секундная растерянность. Крик ночной птицы в саду.
Это осталось. В знакомом росло что-то незнакомое.
Росло и возрастало.
Он лежал совершенно неподвижно. Огромная часть его «я», ведавшая глупостью, отрицала все, называла это обманом. Но тот кусочек сознания, который видел только правду, говорил, что это есть.
Джоанна пошевелилась, уловив что-то неправильное в его молчании.
— Что такое? Ты что-то услышал?
Его голова качнулась. Голова, лежащая на ее животе. Теперь, когда он осознавал это, оно словно пылало перед его мысленным взором: не просто мягкая кожа и обжигающее удовольствие, не дорожка к его собственному удовлетворению, не просто часть существа, которое звалось Джоанной, но чрево женщины.
И в чреве…
Он мог бы запеть от счастья. Он мог убить их обоих.
Нет, не обоих. Троих.
В этом не было сомнений. Ни в чем. То, что росло в ней, росло не более двух месяцев. Они покинули Иерусалим почти три месяца назад. У нее не было другого любовника, и она не хотела другого. И у нее не было сношений с ее мужем с тех пор, как родился ее ребенок.
Айдан поднял голову. Джоанна встретила его взгляд и поняла, что он узнал. Ее страх возрос, и это ударило его в самое сердце. То, что она может бояться его из-за того, что зачала. Как будто он сделал для этого меньше, чем она!
Она сочла гнев, вызванный ее глупостью, за гнев, вызванный ее состоянием. Она с силой отбросила его руками и криком.
— Да. Да, я беременна. Да, это все моя вина. Да, я не хотела говорить тебе!
Айдан поймал ее за руки и привлек к себе; он обнимал ее, хотя она сопротивлялась, гладил ее, пока она не сдалась, тяжело дыша и ненавидя его за то, что он настолько сильнее ее. За то, что он мужчина, и такой желанный. За то, что он сделал ей ребенка.
— Почему ты боялась сказать мне? — спросил он так мягко, как мог. — Он ведь и мой тоже.
— Именно поэтому.