— Пусть учится этому без меня. Я не намерена терпеть побои ради его обучения.
— Бьюсь об заклад, он теперь жалеет.
— Надеюсь. — В ее голосе был яд. Она все еще сердилась.
Зверь может обезуметь в клетке, даже в такой огромной, как эта. Отродье ведьмы, с другой стороны, может обрести рассудок.
Он не хотел этого. Здравый разум ужасен, когда надо лелеять ненависть. Он подыскивает причины для отвратительного и извинения для непростительного. Рассудок заставлял Айдана забыть скорбь и вспомнить и тепле тела, прижимавшегося к нему; тела, созданного для него.
Рассудок смотрел на Сайиду и ее сына и не мог сопоставить Марджану, которую они любили, с Марджаной, которую ненавидел Айдан.
Сайида едва ли не понимала, кем была Марджана. Она знала это лучше, чем Айдан. Но она называла демоницу подругой и думала о ней, как о сестре. Хасан обожал ее. В его сознании она была чудом и дивом, огромным сияющим существом с самыми прекрасными волосами в мире. Он считал Айдана частью ее. Тем, кто высок, как небо, кто может петь часами, кто учит его новым словам, чтобы мама засмеялась и захлопала в ладони и назвала его маленьким королем. Кто брал его наружу, в широкий мир, и показывал ему птиц и зверей, и штуки с корнями, которые храбро росли в пустыне; кто в одно чудесное утро полетел с ним вверх до самой ограды.
Спустившись, Айдан застал Сайиду в неистовом гневе.
— Не смей, — сказала она, и спокойствие ее голоса заставляло содрогнуться. — Не смей больше… больше никогда…
— Я не хотел напугать тебя.
Она выхватила своего сына из рук Айдана.
— Нет. Ты не хотел. Ведь так?
— Сайида, я не думал…
— Мужчины никогда не думают. — Ее презрение было невыразимым. Она повернулась к нему спиной. Он остался стоять, в раскаянии и растущем негодовании.
— Женщины ничего не понимают! — крикнул он ей вслед.
Она остановилась, обернулась.
— Женщины понимают многое!
— Может быть, даже слишком многое!
Здесь не было двери, чтобы хлопнуть ею, но Сайида обошлась и без двери. Он взлетел, назло ей, на вершину скалы и улегся там, проклиная женское неразумие. Она осталась внизу, проклиная мужской идиотизм. Они вели себя, подумал кто-то из них — Айдан даже не был уверен, кто именно — совершенно как родственники.
Ее это не пугало. Ему… ему хотелось смеяться, и это было смертельно для его обиды.
Он повернулся лицом к небу.
— Теперь я понимаю, — сказал он. — Ты хочешь смягчить меня при помощи этой девочки; ты хочешь успокоить меня при помощи ее малыша. А потом ты найдешь меня ручным и мягким, созревшим для тебя. Но этого не будет. Я не сдамся тебе. Ты убила моего родича. Бог может простить тебя. Я — не прощу.
31
Когда Марджана вернулась оттуда, где была, она застала невозможно домашнюю картину. Сайида сидела на подушках, занимаясь своим неизменным рукоделием. Айдан возился на полу с Хасаном. Малыш хотел ходить, но все еще нетвердо держался на ногах. И тем соблазнительнее были длинные волосы его приятеля, ниспадавшие так заманчиво, и его борода, в которую можно было запустить пальцы. Мать Хасана порою укоряла его, но в то же время пыталась удержаться от смеха. Айдан и не пытался. Он разжимал дерзкие пальчики и притворялся, что сейчас откусит их. Хасан радостно вопил.
Сайида заметила ее первой. Марджана приложила палец к губам. Но даже после этого предупреждения Сайида не могла продолжать смеяться по-прежнему.
Айдан был поглощен игрой. Выдал ее Хасан, радостно закричавший:
- 'Джана!
Очень медленно Айдан отнял руки Хасана от своих щек и опустил его на пол. Он имел не больше желания оборачиваться к Марджане, чем тогда, на вершине скалы.
Хасан, освободившись, поднялся на ноги и устремился к ней. Она подхватила его прежде, чем он упал. Он запустил пальчики в ее волосы и засмеялся, бесконечно счастливо.
- 'Джана, — сказал он. — Мама. Халид. Ковер, чашка, диван, вода, небо!
Она изумленно слушала его.
— Он учится говорить! — А когда его мать кивнула, гордо, несмотря на свое напряжение, Марджана добавила: — У него алеппианский акцент.
Спина Айдана была неподвижной. Лампа зажигала синеватые отблески в его волосах. Ей хотелось погладить их, расчесать спутавшиеся пряди, скользнуть рукой под эту гриву и изгнать напряжение из его плеч.
«Я скорее умер бы», — ответил он внутри, тихо и с горечью.
Когда доходило до этого, она оказывалась трусихой. Иначе почему, начав его приручение, она оставила его с Сайидой так надолго? Она вздрогнула от неумолимости его ненависти. Она вылетела из пещеры, все равно куда.
И вернулась обратно. Больше не скрываться; больше не убегать. Это было ее место. Пусть он увидит, что она не собирается убегать отсюда, пока не одержит над ним верх.
— Значит, мы останемся здесь, пока звезды не падут с небес, — ответил он сквозь сжатые зубы.
— Не так долго, я думаю, — она обошла его, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Он не стал проявлять ребячество: он стоял спокойно. Глаза его тускло светились. Несмотря ни на что, он не выглядел пленником, гложущим в заточении самого себя. Пока она держит его здесь, чтобы играть им, его родные в безопасности.
Она кивнула без улыбки.
— У тебя достаточно ясный взгляд. Как можно убедить тебя, что я не своей волей причиняла вред тебе и твоим родичам?
— Не лги мне. Ты была счастлива, убивая Герейнта. Ты заколола Тибо, не почувствовав угрызений совести. Мои воины Аллаха исчезли. Джоанну… Джоанну ты с радостью порезала бы на кусочки.
У нее перехватило дыхание.
— Эта толстая корова. Что, во имя Аллаха, ты в ней нашел?
Он выпрямился. Это было великолепно, так высок он был, так похож на пантеру; как он не обращал на это внимания. Его гнев заставил ее пошатнуться. Он ударил бы ее, если бы не Хасан; или так хотелось ему думать.
— Что я в ней нашел? Что ты можешь знать, ты, демон, убийца детей? Что ты нашла во мне, кроме того, что ищет всякая сука во время течки?
Эта прямота была жестокой, и именно этого он добивался. Она сказала это себе. А ему ответила:
— Отлично. Это ревность и огонь в теле. Только тогда я обнаружила тебя, ты вряд ли был в монашеской келье и умерщвлял плоть монашеским аскетизмом.
Его кожа была даже белее, чем у нее; румянец на этой коже пылал гораздо ярче.
— И ты думаешь, что после этого я могу желать тебя? Или простить тебя?
— Я не убила ее.
— Не потому, что не пыталась.
— Если бы не ты, я не стала бы и пытаться. — На этих словах она запнулась. Сайида спокойно подошла, взяла у нее Хасана и исчезла. Никто даже не обратил на это внимания. Марджана вскинула голову и посмотрела на Айдана. Кровь отхлынула от его лица. — Мне было приказано именем моей священной клятвы, я была связана словами власти в том, что заберу ее жизнь. Я уже решила было нарушить эту клятву: просто найти ее, увидеть ее в лицо, быть может, легко ранить ее ради успокоения своего господина, а потом исчезнуть. И в каком же виде я нашла ее? Я вряд ли могла винить ее в том, что она получала удовольствие там, где могла. До того, как я увидела, с кем.
Айдану была ведома ревность, и безумие. Он мог распознать, что это было правдой. Но это не смягчило его.
— Ты сожалеешь о том, что сделала, но не ради нее, а потому, что из-за этого ты потеряла меня.
— Она всего лишь человек, — сказала Марджана.
Он резко выпрямился, глаза его сверкнули.
— Значит, ты не будешь жалеть, если я сверну шею этому щенку.
— Ты не осмелишься.
— Он всего лишь человек, — парировал Айдан. Тот же тон, тот же легкий привкус презрения.
Ее кулаки сжались. Он поймал ее на этом; он слишком хорошо знал это. Были просто люди, а были люди, принадлежащие кому-то. Но то, что та разжиревшая огромная тварь могла принадлежать ему… это было невыносимо.
— Ты думаешь, что смогла бы остановиться перед убийством младенца, — сказал Айдан. — И все же ты едва не сделала это. Она носит моего ребенка.
Слова отказывались облекаться смыслом. Конечно, смертная женщина не могла… как он мог…
Он снова атаковал ее, нанеся удар еще глубже, повернув лезвие в ране:
— Она боялась сказать мне; она боялась, что я прогоню ее. И когда она узнала, что я этого не сделаю, что после первого потрясения я был счастлив, что я с радостью принимал и ее, и ребенка, и все, что из этого могло получиться, она была так счастлива, что сам воздух, казалось, пел. А потом… потом появилась ты. Ты увидела и ударила. Ты потеряла последнюю надежду завоевать меня.
Марджана не могла заплакать, проявить ярость или закричать, отрицая все. Она была слишком горда. Она сказала:
— Смертные женщины стареют. И умирают.
Лицо его исказилось.
— О да, ты жестока, и ты холодна. Тебя не может коснуться человеческое тепло.
— Не больше, чем тебя.
Ответный удар. Он вздрогнул; губы его плотно сжались.
— Я ничего не могу поделать с тем, что сделали со мной годы, — промолвила Марджана. — Я была одинока; я стала рабыней, чтобы придать длинным дням хоть какую-то цель. Моя глупость и моя скорбь. Откуда мне было знать, что Аллах предначертал для тебя и для меня?
Он выслушал все, что в силах был выслушать. Он без единого слова отвернулся от нее и широким шагом вышел из пещеры.
Она позволила ему уйти. Он не мог сбежать, и знал это так же хорошо, как она. Быть может, он не знал того, чего не хотел знать. Большая часть его сопротивления была мятежом против иных устремлений его души.
Как хорошо ты лжешь себе. Его голос в ее сознании был горек от яда. Она отослала эти слова обратно, уже без яда. Его сознание захлопнулось, точно ворота.
Когда в пещере обитали трое, они обустроили для себя мирок, маленький, но уютный. Этот нежеланный четвертый уничтожил все.
Девчонка и ребенок не были к этому готовы. Он вторгся сюда, он был взрослым мужчиной и чужаком. Он видел, как Хасан радуется просто присутствию Марджаны и как Сайида раскрывается перед ней, делится радостью и теплом, словно с родной. То, что его видеть не хотели, было до боли очевидно. Его приняли не ради него самого, но ради Марджаны.