— Саша, ты прекрасно знаешь, что у меня есть все, о чем другие могут лишь только мечтать. Ордена, чины в нашем с тобой положении вздор! Если уж тебе и впрямь хочется кого-то облагодетельствовать, то обрати свое августейшее внимание на наш бедный народ. Вот уж кто и впрямь нуждается в твоем участии и великодушии.
— Ты о чем?
— О том, что мы обещали отцу в тот роковой вечер.
— Ты же понимаешь, что сейчас не время?
— Понимаю. Как впрочем, и то, что перед тобой всегда будет множество сиюминутных задач, решение которых давно назрело и перезрело. И если не ставить перед собой глобальные цели, во всех этих мелочах можно просто утонуть.
— Умеешь ты все-таки испортить настроение! Хотя… обещаю, как только будет заключен мир, соберу правительственную комиссию, которая…
— Займется болтовней и перекладыванием из пустого в порожнее? — ухмыльнулся я.
— А вот это уже будет зависеть от тебя, дорогой братец.
— В каком смысле?
— В самом прямом. Ибо главой этой комиссии будешь ты!
— Ты это серьезно? — удивился я.
— Абсолютно. Более того, я просто не вижу, кто бы еще мог взяться за такое дело и довести его до конца.
— А ты уверен, что у нас с тобой одинаковые взгляды на грядущее освобождение?
— Давай-ка отойдем, — неожиданно предложил Саша. — Кажется, у нас есть, что обсудить.
— Изволь, — согласился я, как бы говоря всем своим видом — «ты тут начальник, тебе и решать».
Местом для беседы или, скорее, переговоров была выбрана украшенная в восточном стиле просторная курительная комната. Оказавшись внутри, император присел в мягкое кресло, кивнув мне на другое, дескать, устраивайся.
Отправив вон сунувшегося к нам было кальянщика, Александр сам открыл коробку с сигарами и, откусив специальными щипчиками кончики, раскурил одну из них от свечи в канделябре и с удовольствием затянулся.
— Не желаешь?
— Благодарю, нет.
— Ну как знаешь, — выпустив струйку дыма, отозвался брат. — А меня, признаться, курение успокаивает… итак, что ты имел в виду, когда говорил о наших возможных разногласиях?
— Видишь ли, в чем дело. Я давно заметил, что разные люди, говоря об одном и том же, часто подразумевают не просто разные вещи, а диаметрально противоположные. Вот скажи, как ты видишь освобождение?
— Хм. Пожалуй, наилучшим вариантом было бы поступить, как наш дядя в Остзейских губерниях. Даровав тамошним крестьянам свободу и не ущемив при этом прав землевладельцев.
— То есть, освободив без земли?
— Ну конечно!
— И без возможности свободно выбирать себе место жительства?
— Разумеется!
— Тогда нам точно не по пути.
— Но почему?
— Да потому что ни к чему кроме новой «пугачевщины» это не приведет!
— Отчего такой пессимизм? В Прибалтике ведь никаких волнений не случилось…[17]
— А ты наших мужиков с чухонцами не путай!
— Ну, хорошо, положим, ты прав. Предложи тогда свой вариант.
— Освободить крестьян безо всяких условий и выкупов. И разумеется, с земельными наделами.
— Что⁈ — закашлялся никак не ожидавший подобного радикализма брат. — Но это же невозможно!
Говоря откровенно, в этом я с ним был полностью согласен. Провести подобную реформу не получилось бы в любом случае, но… мне совсем не хотелось взваливать на себя это воз, а другого выхода, кроме как с самого начала поставить невыполнимые условия, я не видел.
— Почему?
— Да нас помещики заживо сожрут!
— Подавятся!
— Но это же революция.
— Поверь мне, Саша, реформы, пусть и радикальные, будучи спущены сверху, в конечном итоге обойдутся гораздо дешевле, чем революция, начавшаяся снизу. В том числе и для нашего дворянства.
— Не верю своим ушам! А где твой либерализм, уважение к частной собственности?
— Давай по порядку. У нас в России отчего-то принято путать либерализм с идиотизмом. Правда, нельзя сказать, чтобы люди, называющие себя «либералами», не давали для этого повода, но все же это довольно-таки разные понятия. Что же касается частной собственности… скажи, ты знаешь, что более двух третей помещичьих имений заложено в обеспечение взятых у государства ссуд?
— К чему ты клонишь?
— К тому, что ни крестьяне, ни земли в этих поместьях дворянам не принадлежат! Надо изъять их, выплатив бывшим владельцам разницу, и перевести в государственные крестьяне. А уж с ними-то, равно как и с удельными, ты можешь поступать по своему разумению, ни на кого не оглядываясь!
— Боюсь, что это чересчур радикально.
— И, тем не менее, это всего лишь первый шаг. Нужно разрешить нашим мужикам самостоятельно выбирать место жительства.
— А это еще зачем?
— Затем, что у нас очень много незаселенной земли. Затем, что нам нужны рабочие руки на заводах и фабриках в городах. И взять их, кроме как в деревне, неоткуда.
— Но тогда все крестьяне разбегутся…
— Не будут притеснять, не разбегутся! — усмехнулся я, глядя на ошарашенное лицо брата.
Судя по всему, предлагая мне место главы комиссии, Александр рассчитывал убить одним выстрелом по меньшей мере полдюжины зайцев. Во-первых, немного уменьшить мою популярность среди правящего класса. Уж больно много среди них крепостников. Во-вторых, поднять собственную значимость, поскольку тем ничего не останется, как прибегать к его заступничеству. Император же будет оставаться над схваткой, демонстрируя эдакую «равноудаленность». Умно, ничего не скажешь…
— Признайся, ты ведь шутишь? — с надеждой взглянул он на меня.
— Я скорее рассуждаю на тему. Но мы в любом случае очертили некие границы.
— Объяснись.
— С удовольствием. Итак, у нас есть два варианта реформ. Твой — это самый минимум, ниже коего только оставить все, как есть, что, как ты сам понимаешь, совершенно неприемлемо. Мой, напротив, является максимумом, к которому необходимо стремиться, каким бы недостижимым он не казался. Но реальная реформа, если мы хотим ее провести, несомненно, будет плодом неоднократных компромиссов.
— Но ты возьмешься?
— Возьмусь. Но при одном условии.
— И каком же?
— Обещай, что будешь меня поддерживать. А если понадобится, то и защищать. Без этого мне не справиться.
— Об этом мог бы не упоминать, — посерьезнел брат. — Ибо я и без того всегда на твоей стороне, кто бы на тебя не жаловался…
— Опаньки! А можно с этого момента чуть поподробнее?
— Отчего же нет. Ну вот скажи, за что ты так сурово обошелся со стариком Платером? Говорят, он слег от огорчения…
— Вот значит как? А тот человек, что рассказал тебе о несчастном и несправедливо обиженном адмирале, случайно не упомянул, что из-за него я чуть не погиб? Да черт со мной, мы из-за него чуть не проиграли сражение! Остались без флота!
— Мне кажется, ты преувеличиваешь…
— Ни черта подобного! Если бы этому старому негодяю удалось задержать Лихачева, я бы уже кормил рыб!
Распалившись, я, ничуть не стесняясь в выражениях, немедленно поведал старшему брату обо всем, что из политических соображений не вошло в официальное донесение. Некоторое время он потрясенно молчал…
— Костя, поверь, я ничего не знал об этом.
— Ладно, проехали. Хотя мне очень интересно, кто так нагло врал в лицо моему императору?
— Я сам разберусь.
— Как знаешь.
Судя по всему, случившееся все-таки вывело из себя славящегося своим хладнокровием (которое впору было называть апатией) Александра, из-за чего он вызвал лакея и велел тому подать коньяка. Через минуту перед нами оказался графин с ароматной жидкостью янтарного цвета и две походных серебряных стопки. Отсалютовав друг другу посудой, мы выпили, после чего разговор пошел легче.
— Зачем было так рисковать? — озвучил мучавший его вопрос Саша.
— Война, — развел я руками. — Без этого никак.
— Еще мне сказали, что твои корабли сильно избиты и потребуют долгого ремонта.
— Не страшно. Свою роль они выполнили, а дальше все будут решать броненосцы.
— Глядя на «Первенца», я совсем этому не рад. Ужасно некрасивый корабль.
— Это да.
— Надеюсь, ты не собираешься продолжать строительство таких же уродцев?
— Если война окончится, разумеется, нет. А если нет, то придется. Ничего другого нашей промышленности теперь не под силу.
— Ты все-таки думаешь, что союзники не пойдут на мир даже после «столь небывалого погрома»? — практически процитировал сводку «Русского Телеграфного Агентства» Александр.
— Хочешь пари?
— Нет уж, уволь. С тобой я спорить не буду. Ты, кажется, всегда все наперед знаешь! И как, по-твоему, они будут действовать?
— Соберут все наличные силы, в первую очередь, конечно, броненосные батареи, и ударят.
— По Кронштадту?
— Сильно вряд ли, — с сомнением покачал я головой и, видя недоумение в глазах брата, счел необходимым пояснить. — Он слишком сильно укреплен. Можно даже сказать, неприступен. Но даже если допустить невозможное, захват им ничего не даст. Маркизова лужа слишком мелководна, а фарватер легко заминировать. Так что крупные корабли не пройдут, а с малыми справятся даже полевые пушки. А уж если попробуют высадить десант, это и вовсе кончится катастрофой. У нас банально больше войск.
— Тогда куда?
— Либо Свеаборг, либо Ревель. Причем первый гораздо вероятнее.
— Когда это случится?
— А черт его знает! Может через месяц, может к концу лета, а может и осенью. Все зависит от степени готовности броненосцев. Но в любом случае, в этом году.
— Я слышал, Немецкое море довольно бурное в это время года.
— И что с того? Англичане — прекрасные моряки и уж с переходом как-нибудь справятся. В крайнем случае, отстоятся во время штормов где-нибудь в дружественных гаванях.
— Какова же будет позиция Парижа?
— А куда им деваться? Разумеется, присоединятся. Нет, Наполеон, конечно же, покобенится, выторговывая для себя более выгодные условия, но на сепаратный мир не пойдет. Во всяком случае, пока. Вопрос лишь в том, какие силы он готов задействовать… Полагаю все же, не слишком большие. Ему по большому счету выгодно наше противостояние с англичанами. Пока мы заняты друг другом, он попытается утвердиться в роли гегемона Европы. А затем, возможно, и всего мира.