— Тоже верно.
Все эти разговоры мы вели в той самой броневой рубке, возвышавшейся посреди каземата. Ничего такого. Квадратная башенка со стороной чуть более двух аршин, собранная из толстого бруса с толщиной стенки порядка десяти дюймов или, употребляя более привычные в будущем меры, — двухсот пятидесяти миллиметров. Поверх нашиты четыре слоя железа, примерно по дюйму каждый. То есть, еще сто миллиметров брони. Крышу хотели сделать грибовидной, и только я в последний момент вмешался и приказал все исправить.
К слову сказать, как раз сейчас такая форма не то чтобы оптимальна, но особого вреда от нее не будет. Просто бризантных взрывчатых веществ пока нет, так что осколков немного, и рикошетов можно не опасаться. Просто чует мое сердце, если не заставить делать как надо с самого начала, то потом эта форма станет освящена временем и одержанными победами. Как же, отцы деды так воевали и даже сам великий князь Константин!
На дистанции примерно в десять (или меньше) кабельтовых мы открыли огонь из погонных орудий. Все же нарезные орудия, пусть даже такие примитивные, как наши «Баумгарты второй модели», это большой шаг вперед. Бьют дальше, траектория более настильная. С первого раза, конечно, никто не попал, но легло хорошо, заставив противника занервничать. Пока перезаряжались, расстояние еще больше сократилось, и вскоре на оказавшемся напротив нас 90-пушечном линейном корабле «Дюкен» вспух разрыв.
Снаряды у нас пока двух типов. Бронебойные болванки из закаленного чугуна и фугасы, тоже чугунные, но с начинкой из черного пороха. Удара о броню такие не выдержат, но по деревянным кораблям самое то. Что касается бронебойных… пробить четыре дюйма железа они могут только в упор. Да и то половина при этом раскалывается. Пробовали делать стальные, но… во-первых, дорого, а во-вторых, хорошей стали просто нет! У нас ее почти не производят, а везти из заграницы во время войны никаких денег не хватит.
Надо сказать, союзники довольно быстро сообразили, что в прогрессе нашей артиллерии без поставок из Германии не обошлось и надавили на Северо-Германский союз. Те, конечно, побрыкались для порядка, мол, мы нейтральные и независимые, но вывоз стратегических материалов в воюющие страны, сиречь к нам, запретили. На практике все не так страшно, разве что цены повысились, но все равно неприятно. Такие вот санкции…
Глава 22
По мере сближения мы успели еще трижды поразить вражеский корабль, из-за чего на нем вспыхнул пожар. Французы не остались в долгу, но их ядра и бомбы лишь бессильно скользнули по броне «Севастополя», а потом наша колонна обрушилась на их короткий строй.
Тем временем мы смогли разглядеть в пороховом дыму и угольной копоти главную цель — броненосную батарею. Теперь я даже смог прочесть надпись на его борту. «Конгрев». Из чего следует, что «Тоннант» или, говоря по-русски, — «Громоподобный», отправился на дно, царство ему небесное! Ну туда ему и дорога, болезному!
Голенко остался верным себе и направил свой броненосец на своего французского собрата. Как поступили остальные, я в тот момент еще не видел, но мой флагман прорезал вражеский строй между уже горящим «Дюкеном» и «Турвилем», дав полный залп с обоих бортов.
Особенно досталось первому из них. Один из снарядов пробил многострадальный «Дюкен» насквозь, проделав в нем продольное отверстие, покалечив по пути полтора десятка человек и до смерти напугав остальных, после чего полетел дальше, так и не разорвавшись. Другой срезал фок-мачту, отчего та обрушилась на палубу, разогнав всю артиллерийскую прислугу. Но главный урон нанес третий, сделав пробоину в носовой оконечности, которую тут же стала захлестывать вода. А вот «Турвиль» отделался на удивление легко. Большинство угодивших в него снарядов просто прошили ему борта, умудрившись не задеть ничего важного.
Как я уже упоминал, Голенко повел свой корабль на таран. Однако капитан «Конгрева» не стал держаться за место в строю и умудрился развернуть броненосец и разойтись с «Первенцем» буквально борт о борт, обменявшись при этом залпами. К счастью для нас и, к сожалению, для французов, их 60-фунтовые пушки оказались заряжены бомбами, большая часть которых просто раскололась о нашу броню, а остальные ушли рикошетами.
А вот Голенко сумел проявить креативность, приказав зарядить свои орудия кованными железными ядрами. И, по крайней мере, часть из них смогли пробиться сквозь 114 мм железные плиты, застряв только в деревянных бортах. Особого урона от этого не случилось, но противнику стало ясно, что наглеть не стоит, поскольку следующий удар защита может и не выдержать. Последний выстрел сделала кормовая нарезная пушка, но выпущенная ей болванка лишь скользнула по французской броне.
Лихачеву повезло куда больше. Флагманский 100-пушечный «Аустерлиц» не стал ломать строй, успев дать по надвигающемуся на него монстру с чудным для иностранного уха названием — «Не тронь меня» три полновесных залпа, получив взамен всего пару попаданий из погонного орудия, не причинивших ему особого вреда. Но расстояние быстро сокращалось, и теперь уже начальник отряда показал своим подчиненным мастер-класс по утоплению супостата посредством удара в корпус.
Тяжелый кованный таран с треском проломил борт француза, войдя в того, как горячий нож входит в сливочное масло. После чего машина русского броненосца отработала назад, и обреченный корабль медленно погрузился в мутные воды Финского залива.
На долю немного отставшего «Петропавловска» достались лишь два винтовых фрегата «Эгле» и «дʼАсса», однако их капитаны не стали играть в героев и поспешили уйти, воспользовавшись своим превосходством в скорости. Все, что оставалось Клокачеву, это немного пострелять им вдогонку.
В результате сложилась немного парадоксальная ситуация. Мы сумели прорезать строй союзников, уничтожив вражеский флагман, а также повредив или разогнав остальные корабли, и теперь перед нами открылось мягкое подбрюшье противника — его транспорты. С другой стороны, счастливо избегнувший тарана «Конгрев» теперь вполне мог напасть на наши парусно-винтовые линкоры и фрегаты, идущие за нами следом.
К счастью, все эти расклады были понятны не только мне. Поэтому Голенко и Лихачев,не сговариваясь, развернули свои корабли и снова пошли на француза, намереваясь напасть на него вдвоем. Мы же с Лисянским занялись «Турвилем», а также начавшим заметно крениться «Дюкеном», и лишь Клокачев повел «Петропавловск» дальше, паля с обоих бортов изо всех орудий.
Французская броненосная батарея оказалась в крайне невыгодном положении, сражаясь в одиночку сразу с двумя противниками. При том, что его пушки были не способны пробить броню русских, а вот ответные удары, судя по уже нанесенным повреждениям, вполне могли стать роковыми.
Однако его капитан Казимир Бераль де Седайж не только бесстрашно принял бой, но и провел его с большим искусством. Хорошо зная о недостатках своего корабля и убедившись в не самых лучших маневренных качествах неприятеля, он постоянно менял курс, не давая своим визави пойти на таран и развивая максимальный огонь, когда те оказывались в опасной близости.
Правда, для хорошо бронированных «Первенца» и «Не тронь меня» его пушки были не опасны, чего не как нельзя было сказать о сложенной из расплющенных рельсов броне «Севастополя». Поэтому, когда мы покончили с «Дюкеном» и отогнали «Турвиль», первое же попадание стоило нам расколотой плиты. К счастью, французы оказались слишком заняты кораблями Лихачева и Голенко, чтобы стрелять еще и в нашу сторону.
— Приготовить динамитную пушку!
— Константин Николаевич, вы уверены? — с явной опаской поинтересовался Лисянский.
— Что мне целый год вокруг этой лоханки крутиться! — огрызнулся я.
Как уже упоминалось, изобретение профессора Барановского нашло себе место между носовой неподвижной башней и нашей рубкой. Механизм заряжания и пуска, а также пара запасных снарядов или, скорее, даже торпед находились внутри под защитой брони. Подвижность ствола, представлявшего из себя тонкостенную бронзовую трубу, была довольно относительной, а потому наводка производилась поворотом корпуса.
После нескольких испытаний было решено отказаться от сжатого воздуха и стрелять паром, для чего от котла провели специальную магистраль. Во время пробных стрельб все выглядело более или менее пристойно. Сейчас же пришло время испытать это стимпанковое чудовище в реальном бою.
Сложившаяся в данный момент обстановка вполне благоприятствовала эксперименту. Наши броненосцы находились вне зоны поражения, да еще и на достаточно приличном расстоянии, чтобы попасть под удар. Занятый противостоянием с ними «Конгрев» отчаянно маневрировал, изображая неуклюжего, как утюг, и толстого, как бегемот, тореадора, которому приходится уворачиваться от рогов сразу двух разъяренных быков. На нас мсье де Седайж не обращал особого внимания. И очень напрасно. Подойдя к противнику примерно на два кабельтова, ставший сам за штурвал Лисянский направил нашу «вундервафлю» на противника и зачем-то перекрестился.
— Стреляйте, ваше высочество! — с трудом выдохнул он.
Бесшумным это оружие точно не было, ибо вместе со снарядом из ствола с диким свистом вырвался целый столб раскаленного пара, который по счастливой случайности никого не обварил. Что же касается выстрела, то мы, можно сказать, почти попали. Правда, тяжелая пятипудовая сигара, не менее половины веса которой составлял динамит, не долетела до вражеского броненосца примерно тридцать саженей и плюхнулась в воду, но не затонула, а весело поскакала к противнику по волнам, как будто была плоским камешком, которые мы все в детстве кидали в воду, считая потом прыжки.
— Раз, два, три, — хором считали мы с Лисянским, наблюдая, как очередное дьявольское и, казалось бы, совершенно бесполезное изобретение несется к кораблю противника.
Добравшийся-таки до вражеского борта снаряд ударил в него и, не проломив броню, застрял в ней исполинским костылем. А спустя еще секунду раздался жуткий взрыв. Такого я, признаться, в этой жизни еще не имел чести лицезреть. Рвануло так мощно, что в небо улетели несколько тяжеленных пластин брони! А в борту «Конгрева» образовалась широченная пробоина, в которую без труд