— Разве? А как насчет признания притязаний дона Карлоса? Или обещания поддержать объединение Италии вокруг Савойской династии?
— Поверить не могу, что это говорит мне сын императора Николая! Да вы хуже любого карбонария…
— Отнюдь. Я всего лишь хочу, чтобы вы занялись своим прямым делом или уступили место тому, кто это может!
— Спокойнее, Костя, — выразительно посмотрел на меня брат.
— Кроме того, — ничуть не смущаясь, продолжил я. — Мною получены известия, что англичане начали вербовку наёмников. Планируется создать несколько легионов. Немецкий, Швейцарский и Итальянский. Если не принять никаких мер, то вскоре они смогут сформировать несколько полноценных дивизий и использовать их для очередного наступления.
— Это точно?
— Это правда, — вынужден был признать канцлер.
— Милостивый государь, — ледяным голосом процедил император. — Вы озаботились подать хотя бы ноту протеста правительствам этих стран?
— Нет. Да и что толку?
— Вынужден согласиться, толку от вас действительно нет! — шумно выдохнул Сашка, для которого переход на «вы» частенько означал крайнюю степень раздражения.
— Сделаем все возможное, — испуганно пообещал Нессельроде.
— Очень на это надеюсь!
— Совсем забыл, ваше величество, — попытался сменить тему Карл Васильевич. — Несколько часов назад пришла срочная телеграмма.
— Откуда? — скептически посмотрел на доставшегося ему от отца министра иностранных дел брат.
— Из Вены, но дело касается Парижа.
— Объяснись.
— Видите ли, едва телеграф известил Европу о смерти императора Николая Павловича, Наполеон III пригласил в Тюильри саксонского посланника в Париже фон Зеебаха. Это, если помните…
— Твой зять!
— Именно, — не без самодовольства подтвердил канцлер. — Так вот, при встрече его величество поведал ему о своем огорчении по поводу столь печальной новости и о своем желании хотя бы окольным путем довести до вашего, государь, сведения о самых искренних его соболезнованиях. При этом Наполеон всячески распространялся о своих не уловленных равнодушным светом сердечных симпатиях к Николаю Павловичу.
— Зачем он это сделал? Что думаете, господа? — мгновенно откликнулся Александр.
— Почву готовит для переговоров, что же еще? — не задумываясь ответил граф Орлов. — Хитер, старый лис…
— Пожалуй, что так. Карл Васильевич, будь любезен, донеси через того же фон Зеебаха до сведения Наполеона, что я очень тронут его поступком и что, со своей стороны, тоже жалею, что отношения между Россией и Францией прерваны и мы не можем сноситься официально. Но со своей стороны полагаю это дело поправимым и заверяю, что мир будет заключен в тот же день, как этого пожелает император Наполеон.
— Любопытно, что он на это ответит? — усмехнулся шеф жандармов, глядя при этом почему-то не на императора, а на меня.
— В ближайшее время ничего, — слегка пожав плечами, напророчил я. — Сейчас французы на мировую не пойдут. Племянник великого Бонапарта хотел устроить реванш за 1812 год и наш последующий визит в Париж, а получил очередной щелчок по носу. Человек он самолюбивый, как, впрочем, и большинство французов. Отступить сейчас он просто не может.
— А когда сможет?
— Когда в очередной раз получит по зубам. Или, когда окончательно убедится в ненадежности своих союзников. Причем, зная англичан, долго ждать этого не придется.
— Пусть знают, — не выдержал долгого молчания Блудов, — что в России их ждёт только смерть!
— Или плен.
— Что?
— Плен. Насколько я знаю, после прошлого нашествия немалое количество плененных нашими войсками французов предпочли остаться у нас. Думается, на сей раз ситуация будет похожей. Только к французам прибавятся еще и англичане.
— Ты думаешь? — удивленно посмотрел на меня Саша.
— А почему нет? На наших черноморских пароходах сейчас если не половина, то треть механиков и кочегаров из числа бывших пленников. Немалое количество мастеровых заняты ремонтом кораблей и пострадавших во время бомбардировок домов. Остальные на земляных работах.
— А я слышал, ты хотел отправить их назад в Турцию?
— Только больных и тяжелораненых. Ну и турок разумеется. Такие колонисты нам без надобности. Своих хватает. Я, кстати, считаю, что было бы недурно выслать после войны крымских татар. Пусть снова станут подданными своего обожаемого султана, если он им так нравится.
— Прилично ли обращаться так с пленными? — сердито посмотрел на меня Нессельроде.
— Помилуй, Карл Васильевич, их там добрых тридцать тысяч! А продуктов и медикаментов не так, чтобы в достатке. Нет уж, пусть в Скудерийском госпитале Стамбула мрут. С остальными же все в полном соответствии со священным писанием — Аще кто не хощет делати, ниже да яст!
— Я вполне согласен с мнением великого князя Константина, — поддержал меня брат. — Дармоедов нам не надобно.
— Кстати, о дармоедах, — вспомнил я. — До меня дошли слухи, что готовится новый рекрутский набор и создание дружин ополчения. Это правда?
— Совершенно верно, — настороженно посмотрел на меня Долгоруков.
— Господа, кто-нибудь может пояснить мне сакральный смысл этого деяния?
— Но как же? — растерялся князь. — Надобно возмещать потери…
— Да неужели! В России, сколько я помню, и так-то почти миллион солдат под ружьем. Зачем же увеличивать их количество, одновременно уменьшая тем самым податное сословие. У нас ведь и без того вместо финансов одна большая дыра. Не так ли, Пётр Федорович? — посмотрел я на министра финансов.
— Увы, ваше императорское высочество, — развел руками Брок.
— Это, не говоря уж о том, что ополченцы вполне искренне полагают, что вступление в дружину тут же освобождает их от крепостной зависимости. Господа, нам нужны бунты?
— Разумеется, нет, но…
— Никаких но. Большинство солдат, которых мы лишились за время войны, потеряны вовсе не в боях. Достаточно немного улучшить питание, заняться медициной и отменить, наконец, эти совершенно изуверские телесные наказания, и мы вполне сможем еще некоторое время обойтись без новых рекрутов. Тем паче, что при нынешних порядках они станут хоть немного похожими на солдат не ранее чем через два-три года. То есть уже после войны!
— Но как же так…
— Еще раз, господа. Категорически заявляю, что наращивать численность армии нецелесообразно. Ее надо перевооружать и переобучать. Время линейных батальонов прошло! Воевать надо не числом, а умением и технологиями. Нам нужны не отряды застрельщиков и не пластунские роты, а полноценные стрелковые полки, бригады и дивизии en massе.
— Но где взять столько винтовок? — вклинился в мою речь военный министр. — Тем более этих, как их, «шарпсов».
— Пока обойдемся тем, что есть. Даже без учета доставшихся нам трофеев, в войсках десятки тысяч штуцеров. Но вместо того, чтобы вооружить ими ударные части, мы размазали их ровным слоем по всем войскам. Единственным исключением можно назвать Стрелковый полк Императорской фамилии, но он лишь подтверждает общее правило.
— Что предлагаешь? — перехватил нить обсуждения Александр.
— Сосредоточить винтовки в стрелковых батальонах. Выучиться новой тактике применения и ни в коем случае не жалеть патронов на учебу.
— Хорошо, Василий Андреевич, будь любезен в кратчайший срок, ну, скажем, в три дня, подготовить свои предложения.
— Будет исполнено, ваше величество. Но… это потребует слишком много времени. Собрать штуцера со всей армии не так просто. Да и не хватит их…
— Отчего же? — возразил я. — Тульский завод работает не покладая рук и скоро станет выпускать не менее ста тысяч ружей в год. Для начала этого хватит, а полным перевооружением армии займемся уже после войны.
— А остальные?
— Ничего не попишешь. Пока останутся с гладкоствольными ружьями. Впрочем, если без промедления внедрить пули конструкции Нейслера…
— Какие пули?
— Василий Андреевич, — пристально посмотрел я на министра. — После капитуляции союзников выяснилось, что главным оружием французской линейной пехоты являются вовсе не штуцера Тувенена, как можно было бы подумать, а гладкоствольные ружья, снабженные, однако, пулями цилиндро-оживальной формы. Я лично распорядился отослать захваченные образцы в министерство и Офицерскую Стрелковую школу. Неужто не получили?
— Не могу знать, — растерялся генерал.
Я в ответ обернулся на брата и печально посмотрел на него, как бы спрашивая, ты уверен, что этого человека надо сохранить на посту министра? Может, ну ее, такую стабильность…
[1] Старший сын Александра II — Николай (1843–1865), умерший в возрасте 22 лет от менингита.
[2] Такое решение было утверждено манифестом Александра II в мае 1855 года.
[3] Прелиминарный договор в международном праве — предварительное соглашение между воюющими сторонами, определяющее основные положения будущего мирного договора.
[4] Граф Карл Фердинанд фон Буоль-Шауэрштейн — министр иностранных дел Австрийской империи.
Глава 12
Александра Иосифовна не зря слыла первой красавицей Петербурга. Стройная, с прекрасной несмотря на три беременности фигурой, с густой копной золотисто-рыжих волос, огромными и глубокими как омут голубыми глазами. Добавьте к этому чистую кожу, правильные черты лица, красиво очерченный рот, и картина станет полной.
Неудивительно, что Костя влюбился в нее с первого взгляда и заявил родителям — или она, или никто! Правда, в ходе семейной жизни быстро выяснилось, что интеллект, мягко говоря, не самое большое достоинство великой княгини, но в те времена это вовсе не считалось недостатком для женщин. Главное, она была мила, очаровательна, страстно любила танцевать и просто дня прожить не могла без музыки.
— Прости, Санни, вчера я вернулся слишком поздно, а сегодня слишком рано уехал, — прошептал я в розовое ушко. — У нас не было времени даже поговорить, не говоря уж о чем-то большем…
— Кажется, ты все наверстал, — смущенно улыбнулась она, натягивая до подбородка одеяло.