— Черта с два! — хмыкнул я. — Мы не виделись почти полгода, и я намерен получить все мне причитающееся.
— Ты все-таки очень изменился!
— Что тут скажешь, война сильно влияет на людей. Начинаешь ценить жизнь и связанные с ней маленькие радости.
— Нет, война тут ни при чем. Ты стал другим после той болезни.
— О чем ты, милая?
— Ты стал иначе говорить, двигаться, забросил виолончель. Если бы не твое всегдашнее увлечение морем, я бы даже подумала, что передо мной совсем другой человек. Но своим кораблям ты не изменил, в отличие от…
— Что за вздор, Сани? Да, я люблю свое дело, но также и тебя, и наших детей. К слову сказать, Николка очень вырос за время моего отсутствия. Скоро станет совсем большим…
— Мне так не показалось.
— Это потому, что ты всегда рядом и видишь его каждый день.
— Надеюсь, теперь то же можно будет сказать и о тебе?
— Я тоже надеюсь. Но, к сожалению, дел накопилось много, так что мне понадобится время, чтобы их разгрести. К счастью, большинство из них совсем рядом.
— Главное, не уезжай больше на свою гадкую войну. Я так переживала за тебя все это время, что чуть не заболела. К счастью, Мари нашла способ меня успокоить. Я так ей благодарна…
— Мари, это? — немного рассеянно переспросил я, натягивая рубашку.
Меня ждали в Новом Адмиралтействе и, чтобы не опоздать, следовало поторопиться.
— Машенька Анненкова — моя фрейлина! — пояснила супруга.
— Ах да, — вспомнил я. — У нее еще четыре сестры и, кажется, все хороши собой?
— Откуда ты знаешь? — в только что мягком и нежном голоске великой княгини мелькнула нотка ревности.
— Ниоткуда. Я, признаться, и твоей фрейлины толком не помню. Просто слышал, что их папаша дурак и мот, а потому оставил дочек бесприданницами.
— Увы, это так. Но Машенька — она совершенно необыкновенная. Знаешь, она очень похожа на Марию-Антуанетту.
— Ту, которой отрубили голову? Клянусь честью, не самый лучший образец для подражания.
— Боже, как ты бываешь несносен! Я говорю тебе о серьезных вещах, а ты все обращаешь в шутку, причем довольно дурного свойства.
— Хорошо, больше не буду. И если тебе уж так нравится эта девушка, пригласи ее как-нибудь на завтрак. Будет любопытно на нее взглянуть в непринужденной обстановке.
— Лучше к ужину. Вечером удобнее устроить сеанс.
— Как угодно, милая, — улыбнулся я. — Прости, мне опять пора. Кстати, ты разве не собираешься подниматься?
— Не раньше, чем ваше высочество покинет эту комнату! — снова натянула сползшее было одеяло жена.
— Можно подумать, там есть что-то, чего я еще не видел, — улыбнулся я, и, послав Александре воздушный поцелуй, вышел вон.
В этот момент мне было так хорошо, что я даже не обратил должного внимания на слово «сеанс». Казалось, что все идет просто замечательно. И дома, и на службе, и вообще…
Увы, скоро мне пришлось убедиться, что все далеко не так радужно. На верфях бывшего Галерного двора царило затишье. Лишь из находящихся поблизости мастерских доносился перестук молотов, а рядом с недостроенными корпусами кораблей никого не было. А между тем, одна из этих недостроенных деревянных конструкций должна была стать первым русским броненосцем целевой постройки.[1]
Если помните, одним из наших трофеев прошлой Балтийской компании стал переоборудованный из парусного линейного корабля винтовой блокшип «Эдинбург». Затонувший на мелководье перед Кронштадтом корабль подняли, подлатали корпус, отремонтировали машины, после чего задумались, каким образом лучше всего его использовать.
Проще всего, конечно, было восстановить его в качестве обычного парусно-винтового линкора, тем паче, что у нас их не так чтобы много, но я решил иначе и приказал перестроить его в импровизированный броненосец. Для чего практически до ватерлинии срезать борт, а вместо него построить массивный бруствер с закругленными оконечностями. В общем, сделать примерно то же самое, что сотворят через десять лет южане, перестраивая фрегат «Мерримак» в «Вирджинию».
Получившийся мастодонт, не без юмора нареченный «Не тронь меня», конечно, лютый паллиатив и кружок «умелые руки», но, как говорится, на бедность сойдет. А поскольку один в море не воин, было решено построить еще один броненосец, но на этот раз с нуля. Сразу скажу, никто из ведущих инженеров и кораблестроителей всерьез этот проект не рассматривал.
И это при том, что броневые брустверы русских канонерок успели недурно себя зарекомендовать, в возможность бронирования корабля целиком мало кто верил. Мне говорили, что обложенный такими плитами корабль получится крайне тяжелым, и станет обладать весьма низкой остойчивостью и мореходностью, а также слабым вооружением и оттого сомнительной боевой ценностью.
Я сначала пытался их образумить, затем увещевать, а потом просто плюнул и, воспользовавшись щедро отпущенной мне властью, приказал строить, не обращая внимания на критиков. Пока я находился рядом, ослушаться, разумеется, никто не осмелился, но стоило покинуть столицу…
— Где Гринвальд?
— Я здесь, ваше высочество, — со страхом глядя на меня, отозвался давно превратившийся в маститого чиновника кораблестроитель в форменной шинели с роскошным бобровым воротником.
— Что. Черт возьми. Здесь происходит? — выговаривая чуть ли не по слогам, спросил я. — Или если быть точнее, не происходит! С каких пор приказы генерал-адмирала стали для тебя, Михаил Николаевич, не обязательными?
— Но ваше императорское высочество…
Нет уж, так дело не пойдет. Конечно, августейший братец упросил меня не трогать министров и прочую высокопоставленную сволочь, но здесь, в морском ведомстве, хозяин — я!
— Эй, любезный, — подозвал я застывшего неподалеку матроса.
— Слушаюсь!
— Отведи-ка господина генерала на гауптвахту, да передай моим именем дежурному офицеру. А я позже пришлю жандармов, чтобы потолковали с ним…
— Жандармов? — растерялся никак не ожидавший подобного исхода генерал.
— А ты что же думал, негодяй. Будешь подрывать обороноспособность страны, а с тебя за измену и спросить будет некому? Шалишь, брат…
— Ваше императорское… Константин Николаевич, — опустился коленями в грязный снег Гринвальд, — помилосердствуйте!
— Все, пошел вон! — отмахнулся я, после чего искоса посмотрел на мнущихся рядом с нами испуганных инженеров и мастеровых.
Знаете, если честно, я никогда не одобрял сталинские методы руководства. Но сейчас в эту минуту не могу не представить себе «шарашку», в которой стоило бы собрать этих упитанных господ и держать там, пока не начнут работать…
— Постройку броненосца немедленно возобновить. Рабочих перевести с парусных кораблей. Доклад мне лично каждые три дня. Первый сегодня… хотя, нет, сегодня ни черта не успеете, так что завтра. В первую очередь хочу знать, готовы ли машины, броня и вооружение. Из штанов выпрыгните, но, чтобы «Первенца» после окончания ледостава на воду спустили!
Вид старательно прячущихся за спины друг друга чиновников и инженеров отнюдь не обнадеживал. Запорют работу, ей-ей запорют…
— Не получится, ваше императорское высочество, — неожиданно подал голос вышедший вперед подполковник корпуса кораблестроителей примерно пятидесяти лет от роду.
— Кто таков? — без особой приязни в голосе поинтересовался я.
— Подполковник Чернявский! — вытянулся тот.
Память Кости тут же подсказала, что передо мной довольно-таки опытный, несмотря на не слишком высокий чин, кораблестроитель. Служа до войны в Николаевском адмиралтействе, он должен был руководить постройкой первого парусно-винтового корабля Черноморского флота «Босфор», переименованного впоследствии императорским указом в «Синоп».
А поскольку дело это оказалось новым и совсем не простым, Чернявского командировали в Англию, откуда ему из-за резко изменившейся политической обстановки пришлось едва ли не бежать. После всех этих приключений бравого подполковника откомандировали на Балтику, для достройки однотипного с 130-пушечным «Синопом» «Цесаревича». В общем, инженер он достаточно компетентный.
— Почему?
— Проект слишком сложный. Но если внести несколько не слишком существенных изменений, работы можно ускорить и пусть не весной, но к началу лета корабль будет готов.
— Каких еще изменений? Впрочем, теперь мне некогда, так что будь любезен подготовить обоснование и представь мне его, скажем, послезавтра. Успеешь?
— Так точно, сделаю!
— Вот и славно. Если будут сложности, обращайся, а коли меня не найдешь, спроси моего флигель-адъютанта капитана второго ранга Лисянского. Я его предупрежу.
— Слушаюсь.
— Если справишься, — повысил я голос, чтобы слышали все присутствующие, — займешь место Гринвальда. А коли нет, так и не взыщи!
Судя по перекосившимся физиономиям, удар угодил прямо в цель. Представляю, сколько будет вою. Как же, какого-то пришлого подполковника да на такое хлебное место. Директор департамента — это вам не фунт изюма… ну да мне на их стоны тьфу и растереть! Испрошу у брата очередной чин, а там, если хорошо себя покажет, и до генерала недалеко. В конце концов, я тут хозяин, а потому — Все для фронта, все для победы!
В это же время в Лондоне худой, как палка, и едкий, как самый ядреный яблочный уксус, сэр Чарльз Вуд, баронет и первый Лорд Адмиралтейства сидел в кабинете премьер-министра и потел.
Он давно не видел сэра Генри в столь дурном расположении духа. Недавняя аудиенция у королевы не прошла даром, и теперь поток отрицательной энергии в полном соответствии с трудами великих физиков добрался и до главы британского военного флота.
— Сэр Чарльз, если мы не найдем средств реабилитироваться в глазах Ее величества и парламента, нас отправят в отставку с позором! — тщательно выговаривая каждый звук, процедил Пальмерстон. — Поэтому предлагаю как можно скорее забыть о наших прежних разногласиях и сосредоточиться исключительно на настоящем. В противном случае, будущего у нас обоих может и не быть.