— Совершенно справедливо!
— Будь по-твоему! — кивнул я. — Чтобы ты не решил, всегда можешь на меня рассчитывать.
— Меньшего я от тебя и не ждал, — расплылся в улыбке император, после чего продолжил. — В таком случае, остается дождаться прибытия Горчакова в столицу, чтобы обсудить все необходимые вопросы, после чего можешь отправляться в свой гранд-вояж. Кстати, можешь захватить бедную Санни. Что-то она неважно выглядит в последнее время.
Эти слова августейшего братца вполне можно было расценить как ложку дегтя, едва не испортившей мне весь триумф. Увы, но мой расчет на то, что за время разлуки нервная система Александры Иосифовны хоть немного успокоится, совершенно не оправдался. То есть внешне все выглядело более или менее пристойно, но стоило взглянуть в потемневшие от переживаний глаза моей красавицы жены и сразу становилось понятно, в душе ее бушует адское пламя.
— Надеюсь, дома все благополучно? — поинтересовался я, пытаясь взять ее за руку.
— Конечно, — немного громче, чем дозволяли приличия, отвечала она. — Что с нами может случиться⁈
— Дети здоровы?
— Слава Богу, да, — ответила она, после чего, резко крутнувшись на каблуках, развернулась и покинула зал.
— Какого черта? — озадаченно посмотрел я ей вслед. — Кузьмич, что все это значит?
— Простите, Константин Николаевич, — робко проговорил верный камердинер, — только пока вашего высочества не было, эта оглашенная опять приходила!
— Анненкова?
— Она!
— Проклятье! По дворцу кто попало шляется, а охране и горя мало.
— Так ведь с Александрой Иосифовной ссориться дураков нет. Кушать будете?
— Даже не знаю… пожалуй.
— Так я распоряжусь?
— Изволь, братец.
Жена к обеду спускаться не стала, сказавшись больной. Впрочем, есть в одиночестве мне не пришлось, поскольку помимо бессменного Юшкова прибыли Головнин с Фишером. Что само по себе было довольно странно. Они между собой не то, чтобы не ладили, но поскольку служебные интересы пересекались нечасто, держались достаточно отчужденно.
За столом мы если и говорили, то о всяких пустяках вроде погоды или балета. Впрочем, в отличие от настоящего Кости, этот вид искусства я не жаловал, а потому остался равнодушным. И лишь после десерта, когда Федор с моего разрешения отошел в курительную комнату, гости решились перейти к делу.
— Константин Николаевич, — начал Фишер. — Если позволите, я хотел бы обсудить с вами один весьма деликатный вопрос.
— Соблазнил юную девицу и не желаешь жениться? — зачем-то пошутил я.
— Что⁈ — вспыхнул никак не ожидавший подобного сенатор и вот уже почти двадцать лет как бессменный начальник канцелярии генерал-губернатора Великого княжества Финляндского. — Конечно же, нет!
— То есть жениться ты не против? — с трудом удерживаясь от смеха, уточнил я.
— Э… — едва смог из себя выдавить закоренелый холостяк.
— Вы все шутите, — скорбно заметил помалкивавший до сих пор Головнин, — а между тем вопрос более чем серьезный.
— Ну ладно, Константин Иванович, не обижайся. Говори, что у тебя приключилось, а мы подумаем, чем можем помочь.
— Ваше императорское высочество! — начал немного успокоившийся Фишер. — Вам прекрасно известно, что я никогда не стал бы утруждать вас просьбами о себе. Но есть один человек, с которым обошлись не слишком справедливо. И я молю вас о милосердии.
— И кто же этот бедолага? — почуяв неладное, поинтересовался я.
— Князь Меншиков.
— Что⁈
— Александр Сергеевич так много сделал для нашей маленькой родины, что я просто не могу хотя бы не попытаться помочь ему. Ибо с моей стороны это было бы самой черной неблагодарностью…
— Какого, простите за мой французский, райфорта [1] здесь творится?
— Константин Николаевич, — поспешил вмешаться Головнин, — позвольте напомнить вам ваши же слова. — Всякий может быть полезен, будучи употреблен на своем месте.
— Это не я, а Кузьма Прутков.
— Может быть, но сказано-то верно! [2]
— И какое же место вы приготовили для «несчастного» князя?
Вместо того, чтобы прямо ответить на мой вопрос, Головнин с Фишером вдруг бросились живописать действительные и мнимые заслуги Меншикова. Если их послушать, это был не просто государственный муж, но сборище всех возможных добродетелей, не использовать которого было бы просто преступлением.
В принципе, их можно было понять. В нашем варианте истории не было проигранного Альминского сражения, позорного затопления Черноморской эскадры и кровавой осады Севастополя. Более того, в глазах многих обывателей и чиновников именно Меншиков, много лет властвовавший в Морском ведомстве, был создателем победоносного флота. Ну не юный же великий князь, в конце концов, смог за какой-то год создать эскадры, бросившие вызов не только «Владычице морей», но и прекрасной Франции, разлукой с курортами и злачными местами которой так тяготилась добрая половина высшего света Петербурга⁈
— И зачем мне это нужно?
— Константин Николаевич, — вкрадчиво заметил статс-секретарь. — Светлейший при всех его недостатках хорошо знает о своих промахах. И если вы проявите милосердие, сумеет быть благодарным.
— К флоту я его не подпущу!
— И не надо. Есть масса других постов, на которых он может себя проявить.
Вот черт! Терпеть не могу, когда меня так «тихой сапой» обходят, вынуждая делать то, что я не хочу! С другой стороны, если подумать, Меншиков ведь хамелеон. Будучи записным либералом при Александре Благословенном [3], он вдруг превратился в ярого поборника существующих порядков при его брате Николае. Сможет ли снова стать сторонником реформ? Да запросто!
— Конкретнее?
— Ходят слухи, что государю нужен новый генерал-губернатор в Москве.
— Вот как… и чем же ему Закревский не угодил?
— Помилуйте, да при чем тут Арсений Андреевич? Хоть он и не ладит с московским дворянством, да и вообще крепостник, дело вовсе не в нем.
— Нессельроде? — сообразил я.
— Именно-с! Как вам вероятно известно, они с канцлером сваты. Беда лишь в том, что Лидия Арсеньевна — дама свободных нравов и одаривает своим вниманием всех, кроме мужа.
— Господа, увольте меня от выслушивания сплетен. Я правильно понимаю, что моральный облик загулявшей графини Нессельроде будет формальной причиной отставки не только её отца, но и свекра?
— Совершенно справедливо.
— Хм, — задумался я. Мне Сашка ничего об этой комбинации не сказал. Но, принимая во внимание его склонность к «византийщине», это и не удивительно. В принципе, Москва до сих пор была довольно далека от моих интересов, но не пора ли это исправить?
— Хорошо. Насколько я помню, князь — член Государственного совета?
— Так точно-с.
— Сообщите ему, что завтра я буду на его заседании.
— Вы готовы поддержать его кандидатуру?
— Сначала поговорим.
Сначала я хотел встретиться с Меншиковым после заседания, но так уж случилось, что мы оба приехали заранее и буквально столкнулись перед Зимним дворцом. Увидев друг друга, мы оба замешкались, на что тут же обратили внимание слуги.
— Пойдем, потолкуем! — решился наконец я и пошагал внутрь, слыша, как за мной едва ли не в припрыжку поспешает князь.
Самой подходящей для беседы комнатой оказался скромный по меркам Большого Эрмитажа Помпеянский кабинет, отделанный в неогреческом стиле, где в данный момент никого не было. Как и зал госсовета, он располагался на первом этаже дворца, так что идти далеко не пришлось. Некоторое время мы молчали. Видимо, обычно говорливый Александр Сергеевич никак не мог собраться с мыслями, а я и вовсе не собирался ему помогать.
В конце концов, между нами был заключен уговор, который пока что оставался в силе. И первый шаг сделал именно Меншиков, попытавшись связаться со мной через Головнина и Фишера.
— Константин Николаевич, ваше императорское высочество, — начал он, сообразив, что молчание затянулось. — Обстоятельства сложились таким образом, что…
В этот момент голос лукавого царедворца дрогнул и, не знай я его как облупленного, можно было подумать, что этот прожжённый интриган и законченный циник в самом деле разволновался.
— Кликнуть слуг, чтобы сельтерской принесли? — предложил я, с интересом наблюдая за его лицедейством.
— Нет, ничего не надо, благодарю-с.
— Тогда перейдем сразу к делу, — велел я, сокращая совершенно не нужную в нашей ситуации преамбулу.
— Как вам будет угодно. Дело, собственно, состоит в том, что я, несмотря на свои преклонные лета, все еще чувствую в себе силы служить на благо отечества!
— Полно прибедняться, Александр Сергеевич, ты нас еще всех переживешь. Что же до твоего спича… послушай, мы оба прекрасно знаем о твоём истинном отношении к подобного рода речам и взглядам. Поэтому уволь меня от выслушивания всякого вздора и говори прямо. Что тебе нужно, и что ты готов дать взамен?
Меншиков помолчал, потом без прежней сдержанности прямо и даже чуть надменно посмотрел на меня. А ведь любезнейшему Папа он бы так не посмел в глаза заглянуть… Хочет показать себя, или я таки задел его насквозь пропитанную презрением к человечеству душу за живое?
— Вы, Константин Николаевич, человек молодой. Да, в сражениях на суше и на море показали себя блестяще, не чета прочим… но вот в придворной политике опытности не имеете вовсе. А хуже того, своих людей не имеете покамест. Нет, я допускаю, что вскоре молодые либералы, выпорхнув из-под вашего крыла, могут взлететь на высокие посты, но когда это будет.
— А ты что же предлагаешь себя в мои сторонники?
— Вашему батюшке я служил верой и правдой. Послужу и вам.
— Чего ж тогда напрямую к императору не пойдешь на поклон?
— Мы с Александром Николаевичем разные люди. У него своих конфидентов хватает…
— А у меня, стало быть, скамейка запасных пустая?
Меншиков на миг потерялся, пытаясь ухватить смысл фразы, но ума ему было не занимать, и он быстро уловил аналогию.
— Если вы поможете мне занять место Московского генерал-губернатора, я обещаю во всяком начинании поддерживать вас и всячески отстаивать ваши позиции.