— Не слишком равный размен. Да и какой из тебя выйдет губернатор… еще вопрос.
— Финляндия при мне процветала. Денег в резервах было больше миллиона рублей.
— Это верно. Только за чей счет? Ну да не про то разговор. Допустим, я соглашусь и постараюсь убедить брата назначить тебя на это место. Постой, — прервал попытавшегося в ответ излить на меня потоки благодарностей князя, — сказал же, допустим. Но одной твоей поддержки мало.
— Что же еще? — недоуменно приподнял бровь светлейший.
— Я хочу, чтобы ты послужил на ниве просвещения. В первую очередь технического. Ибо с ним у нас особенно нехорошо…
— Простите великодушно, — выпучил на меня глаза князь. — Но я не вполне….
— Все просто, Александр Сергеевич. Я хочу, чтобы в ближайшие год-два после того, как ты встанешь во главе Москвы, ты открыл в ней техническое училище, в которое будут приниматься дети податных сословий. Причем обучение неимущих должно быть бесплатным.
— Не вижу никаких сложностей, — ухмыльнулся князь.
— Есть одно — ни копейки из казны!
— Вы желаете, чтобы я содержал их за свой счет?
— Зачем же. Хотя ты человек, мягко говоря, небедный, можешь и пожертвовать малую толику. Но не только. Москва — город богатый. Найди способ привлечь к финансированию местных аристократов и купцов. Пусть послужат «на благо отечества».
— Зачем вам это?
— Хм. Полагаю, о служении России с тобой говорить не стоит. Поэтому скажу так, у меня большие планы, для воплощения которых нужны прежде всего люди. Грамотные, умелые и технически подкованные. Но казна у нас, сам знаешь, не бездонная, да и учат так, что… в общем, есть у меня мысль, что если из этого прожекта выйдет что-то дельное, то можно будет распространить сей опыт на всю империю.
— Что ж, дело богоугодное, — задумался Меншиков, и, видимо, придя к какому-то выводу, перешел к конкретике. — Сколько мест должно быть в училище?
— Как минимум полтысячи.
— Каким специальностям надобно обучать?
— В первую голову обработке металлов. Кузнечное, слесарное, токарное дело и так далее…
— Для такого количества учеников потребуется большое здание. Быть может, лучше открыть несколько малых, каждое из которых будет заниматься только одним из направлений?
— Хороший вопрос, Александр Сергеевич. Изучи его как следует. Сам не сможешь, найди толковых людей. Я тебе свое условие озвучил.
— Срок исполнения?
— Спешки не надо, но и мешкать не стоит. К 1857 году училище должно открыться.
— Сделаю, — твердо отозвался Меншиков.
— Вот и договорились, — кивнул я, бросив мимолетный взгляд на большие напольные часы с маятником. — Пора уже, не ровен час, без нас начнут.
Заседание Государственного Совета должно было стать, что называется, судьбоносным. Прекрасно понимая, что старик Чернышев уже ни на что не годен, Император Александр сначала хотел заменить его вашим покорным слугой, но, когда я наотрез отказался, его выбор пал на шефа Отдельного корпуса жандармов — графа Алексея Федоровича Орлова.
Потомок одного из приближенных «матушки Екатерины» был отличным кавалерийским генералом, недурным дипломатом и совершенно никудышным жандармом. Во всяком случае, мою просьбу убрать куда-нибудь подальше от меня семейку Анненковых он не выполнил.
Но это еще полбеды. Главное заключалось в том, что Орлова, при всех его положительных качествах, было весьма трудно назвать сторонником реформ. Назначать такого человека главой единственного законосовещательного органа империи на мой взгляд было немного опрометчиво, но… толковых управленцев и так не хватало, не говоря уж о имеющих либеральные взгляды. Короче, за неимением гербовой будем писать на простой…
— Господа, — начал я свою речь перед убеленными сединами государственными мужами. — Как ни прискорбно это признавать, но кампанию 1854 года мы выиграли не благодаря, а вопреки!
В любом другом государственном учреждении эти слова вызвали бы по меньшей мере удивление, но сейчас добрая половина зала в связи с преклонным возрастом меня просто не слышала, а другая не знала, как реагировать. Возмущаться словами великого князя? К этому их жизнь не готовила!
— Да и если уж на то пошло, — продолжил я, — до победы весьма далеко! Вне всякого сомнения, нас ожидает новое вражеское нашествие, причем на море, где неприятельские силы неизмеримо сильнее нас. Скажу более, случись нам воевать только с одной Францией или же Британией, они сумели бы с легкостью обеспечить себе преимущество. А уж после объединения их сил это превосходство становится подавляющим!
Судя по прошелестевшим по рядам шепоткам, мне все-таки удалось расшевелить это сонное болото.
— Как же мы одерживали верх до сих пор, спросите вы. Лишь Божьим соизволением, отвечу я! Но милость Господня не беспредельна. Как говорят у нас в народе — на Бога надейся, а сам не плошай! И если мы не выйдем из спячки… — с этими словами я обернулся к сидевшему с безмятежным видом светлейшему князю Чернышеву и внимательно посмотрел на него. — Ей богу, шел бы ты домой, Александр Иванович?
Вот теперь собравшихся проняло. Даже самые апатичные и невменяемые вдруг смогли сообразить, что на их глазах происходит что-то страшное.
— Если мы хотим выстоять, нам нужно приложить все силы для исправления крайне опасной для нас диспропорции в промышленном, научном, образовательном и коммерческом отношениях…
Я говорил долго и страстно. О предстоящих боях с безжалостными и коварными врагами, о мужестве наших военных и моряков, о долготерпении народа и необходимости перемен. Увы, запомнили только одно — великий князь Константин походя отправил в отставку одного из виднейших вельмож своего отца. И испугались…. Черт с вами, бойтесь!
[1] Raifort — хрен огородный (фр.)
[2] «Плоды раздумья» написаны в 1859 году.
[3] И даже подавал императору в 1821 году «Проект освобождения помещичьих крестьян».
Глава 18
На фоне блестящих гвардейцев недавно произведенный в штабс-капитаны [1] Михаил Беклемишев выглядел, прямо скажем, невзрачно. Мундир хоть и новый, но пошит, что называется, без столичного шика. Пожалованный по моему представлению орден святого Владимира без недавно учрежденных мечей. Сапоги и те явно стачаны полковым сапожником. Плюс совершенно рязанская физиономия, безошибочно выдающая провинциала. В общем, как раз то, что мне нужно.
Стоящий рядом Трубников в этом смысле куда более презентабелен. Сюртук и панталоны из шотландского сукна, с виду небрежно повязанный галстук с бриллиантовой заколкой и тщательно завитый хохолок выдавали в нем человека, бывавшего в петербургских салонах.
— Вы хорошо потрудились, господа, — без обиняков перешел я к делу. — Вражеская сеть в Крыму раскрыта, и хотя главному британскому шпиону… как его?
— Подполковник Мэррин!
— Да-да. Хотя этому самому мерину удалось ускакать, в целом операция проведена более чем успешно. Я вами доволен.
— Ваша благосклонность лучшая награда…
— Кстати, о наградах, — пришлось остановить излияния журналиста. — Государь, к сожалению, на сей раз не проявил свойственной ему щедрости. Но из этого не следует, что заслуги сочтены не заслуживающими поощрения.
С этими словами я открыл шкатулку, из которой вынул пару золотых карманных часов работы Ревельского мастера Павла Карловича Буре. Как удалось выяснить, марка эта пока практически не известна, но я-то знаю, что со временем она станет очень престижной [2]. Так сказать, подарок с дальним прицелом.
— Не знаю даже, как вас благодарить, — ахнул глава РТА, отщелкнув крышку и увидев на ее дне миниатюру с моим изображением и надпись по кругу — «за известные его имп. высочеству услуги».
— Лучше всего верной службой.
— На это вы всегда можете рассчитывать, — нарушил молчание растроганный жандарм.
— Вот и славно. Теперь к делу. В ближайшее время я отбываю с официальным визитом за границу. Планирую посетить большинство европейских столиц, за исключением, разумеется, находящихся с нами в состоянии войны. Трубников отправится со мной.
— С восторгом-с!
— Возьмешь с собой пару человек побойчее. Желательно, чтобы не только говорили, но могли писать как по-немецки, так и по-французски. Надеюсь, это не проблема?
— Найдем. Кстати, нижайше прошу прощения за то, что перебиваю, но как знал, что пригодится…
— Что еще?
— Дело в том, что еще до отъезда в Петербург мы с Мишелем услышали о жестокой судьбе одного черкесского пленника.
— Это очень печально, но у них там рабы в каждом ауле.
— Это верно, но не все они являются иностранными подданными.
— А вот это уже интересно. Кто таков?
— Некто Жак Дюбуа.
— Француз.
— Бельгийский путешественник.
— Никогда не слышал.
— Немудрено, ибо в плен он попал почти двадцать лет назад. И совсем недавно сумел бежать…
— Я так понимаю, это еще не конец истории?
— Увы. Власти решили, что он беглый солдат и потому…
— Только не говори, что выписали ему шпицрутенов?
— До этого, слава Богу, дело не дошло, но следствие велось долго.
— Они там на кавказской линии совсем с ума посходили? Или же всерьез думают, что среди наших рекрутов много людей, говорящих по-французски⁈
— В том-то и дело, что не имея практики за двадцать лет плена он почти позабыл родной язык. Во всяком случае, стал говорить с таким ужасным акцентом, что его почти не понимали.
— Понятно. Но в любом случае, какой нам от него прок?
— Ну не скажите, Константин Николаевич. Будучи поданной под правильным соусом история господина Дюбуа может стать настоящей бомбой. Англичане ведь позиционируют себя как защитники свободы черкесов и неоднократно вели с ними торговлю? А наш беглец неоднократно выступал в качестве переводчика и потому многое знает об этих операциях.
— Иными словами, он может уличить Британию в покровительстве работорговле?
— Именно!
— Отлично. Займись этим. Только проверь все досконально. Найди его родственников и знакомых. Выясни, не имел ли прежде репутацию лжеца и все прочее. Но без излишней огласки. Бельгийский посол в курсе?