— Что ж, приятно осознавать, что наши взгляды в данном случае совпадают. А что скажете по поводу остальных европейских держав?
— Интересный вопрос. Швецию после вашего недавнего визита из числа возможных противников, пожалуй, можно вычеркнуть. Дания в любом случае никогда не присоединится к нашим врагам. Ибо мы ее единственная надежда в противостоянии с Пруссией. Испании сейчас тоже не до того, хоть отношения у нас и испорчены. Что же касается Бельгии и Голландии… нет. Им это не нужно, и они вовсе не так сильно зависят от Англии и Франции, как это кажется господину Пальмерстону и императору Наполеону III.
— Остается Сардиния?
— Боюсь, что вы правы, — с уважением посмотрел на меня Горчаков.
— Французы сделали предложение, от которого они не могут отказаться?
— Все так. Кавур стремится к объединению Италии и прекрасно понимает, что без помощи Парижа не обойтись!
— Значит, Сардинцы присоединятся к союзникам…
— Увы.
— Надеюсь, в Вене знают, что им пообещали?
— Так ведь им самим тоже пообещали не только Валахию с Молдавией, но и все устье Дуная.
— Вот же сволочной народ…
— Грубо, но точно, — усмехнулся князь.
— И зачем мы только помогли им в 1848 году? — вздохнул я, внимательно наблюдая за реакцией Горчакова.
— Таково было решение государя, — скорчил постную физиономию дипломат.
— Это да, но было ли оно правильным?
— В той ситуации несомненно, — немного назидательным тоном начал Александр Михайлович. — Появление на карте Европы молодого и агрессивного государства ни в коей мере не отвечает интересам нашего отечества. Вы ведь слышали, что Кошут не собирался ограничивать свои аппетиты исключительно мадьярскими территориями?
— Конечно. Я ведь там был.
— А то, что он планировал вторгнуться в нашу часть Польши?
— Говоря по чести, нет. Хотя поляков в его армии было предостаточно.
— Я вам больше скажу. Если бы теперь существовала независимая Венгрия, она бы давно присоединилась к нашим врагам!
— Даже если бы мы не сделали им ничего плохого?
— А что дурного мы сделали Сардинии? — издал Горчаков по-старчески дребезжащий смешок. — Нет, сударь мой, в политике нет никакой благодарности, а лишь одна голая целесообразность.
— Именно поэтому Австрия готова нас предать?
— Готова⁈ Да в Вене сделали это еще в 1853 году, когда отказались от весьма щедрых предложений вашего батюшки!
— Разве? Мне казалось, австрийцев возмутило, что мы никак не учитывали их интересы при возможном разделе Османской империи…
— Как бы не так! — сверкнул глазами из-под очков дипломат. — Покойный государь рассматривал множество вариантов, полагая наилучшим из всех возможных присоединение к России лишь Молдавии, Валахии и небольшой части Северной Болгарии. Остальную часть Болгарии и Сербию его величество видел независимыми. Побережье Адриатического и Эгейского морей он считал верным отдать Австрии. Египет, Кипр и Родос — Англии. Крит — Франции. Острова Архипелага — Греции. Константинополь должен был стать вольным городом, на Босфоре предполагалось держать русский гарнизон, на Дарданеллах — австрийский. По сути, Францу-Иосифу предлагались весьма обширные и богатые территории, с перспективой стать одним из главных игроков на Балканах. Причем, не сделав для этого ни одного выстрела, не затратив ни единой полушки! [3]
— Однако! Если все так, то совершенно непонятно, почему англичане отказались от участия в этой комбинации? Или просто решили все забрать себе…
— Очевидно, испугались чрезмерного усиления России. Именно потому их цель — уничтожение нашего Черноморского флота. Без него Проливы нам не взять.
— Мечтать невредно, — усмехнулся я.
— Боюсь, что и французы хотят того же, из-за чего будут настаивать на нейтрализации Черного моря.
— Для того, чтобы выдвигать такие требования, сначала надобно победить. Впрочем, до мирной конференции еще далеко. Если вы не против, давайте вернемся к нашим немецким баранам. Каково ваше мнение о возможности совместной позиции Австрии и Пруссии? Они ведь, помнится, заключили наступательный и оборонительный союз весной прошлого года.
— Это, по сути, ничтожный документ, — отмахнулся Горчаков, — Берлин вынудили его подписать, но пруссаки добавили важнейшую оговорку, что соглашение будет вступать в силу только в случае угрозы общегерманским интересам. Другие же страны Германского союза предпочли держаться нейтралитета. Разве что мы вторгнемся в пределы Австрии, но это представляется совершенно невозможным и ненужным. В иных случаях Пруссия не то, что войны, даже мобилизации не начнет.
— Пожалуй, что так…
— Константин Николаевич, — осторожно начал новоиспеченный глава русской дипломатии, очевидно решив, что можно быть достаточно откровенным. — Я тут, некоторым образом, набросал нечто вроде циркуляра…
— На случай, если вас все же назначат министром? — хитро усмехнулся я.
Ответом мне была лишь извиняющаяся улыбка. Мол, сами все понимаете…
— Не угодно ли ознакомиться? Исключительно для того, чтобы между нами была полная ясность в подходах, раз уж государь направил вас со столь важной миссией к европейским дворам.
— С удовольствием, — отозвался я, взяв в руки исписанный каллиграфическим почерком листок с новыми принципами внешней политики России.
После короткой преамбулы, провозглашавшей грядущее царство доброжелательности и доверия между странами и народами, излагались весьма любопытные мысли. Во-первых, полный разрыв с традициями «Священного союза», во-вторых, обязательство проводить политику, цитирую — «в собственных интересах, но не в ущерб чужим» и тому подобные тезисы.
— Любопытно, — немного подумав, заметил я, — если вы, конечно, не собираетесь обнародовать этот документ немедленно. Ибо если это случится, поддержки Австрии и Пруссии нам точно не видать!
— А что по поводу этих мыслей скажет государь? — с индифферентным видом поинтересовался князь.
— Мой брат — разумный человек, а предложенные вами меры правильны и своевременны. Просто не забывайте о его добрых чувствах к германским родственникам.
— Конечно.
— Кстати, а где сейчас ваш друг Бисмарк?
— Служит посланником Пруссии при Франкфуртском национальном собрании. А что?
— Что вы можете сказать о нем?
— Весьма способный молодой человек, но при этом грубый и неуживчивый. Что весьма прискорбно сказывается на его карьере.
— Как вы думаете, он сможет быть мне полезен?
— Трудно сказать. Для него всегда на первом месте будет родная Пруссия. На втором Германия, объединения которой он страстно желает. Но если ваша цель не противоречит служению этим двум идолам, вы вполне можете на него рассчитывать. К слову, если угодно, я могу написать ему письмо.
— Было бы славно.
— Нет ничего проще, — с готовностью отозвался Александр Михайлович, раскладывая на столике писчие принадлежности. — К слову, вы не знаете, кого прочат на мое место?
— Если не ошибаюсь, Карл Васильевич давно хотел заменить вас на барона Будберга.
— Посланника в Пруссии, Мекленбурге и Ганновере?
— Кажется, да. Впрочем, министр теперь вы, вам и решать. Можете хоть разом от всех креатур Нессельроде избавиться. Лично я от этого известия даже не охну.
— Ну, это вы зря. Андрей Фёдорович весьма дельный дипломат и много сделал, чтобы Пруссия сохранила нейтралитет. Я ведь служил с ним прежде и могу отрекомендовать только с самой лучшей стороны.
— Да ради Бога! Сказал же, что в министерстве теперь вы хозяин!
[1] В очередной раз напоминаю, что кавалерийские звания в ОКЖ введены в царствование Александра III.
[2] На самом деле фирму «Павел Буре» основал сын Павла Карловича — Павел Павлович Буре в 1874 году.
[3] Почти дословная цитата из письма Николая 1 князю Меншикову перед отправкой его на переговоры в Константинополь.
Глава 19
Царство Польское — совершенно особое образование в теле Российской империи. Сорок лет назад, покончив с Наполеоновской Францией, тогдашний наш царь Александр Благословенный возжелал облагодетельствовать поляков, присоединив их на правах несуверенного государства, объединенного с Россией де-юре лишь наличием общего монарха. Фактическим правителем являлся великий князь Константин, страдавший полонофильством даже больше своего старшего брата.
Как известно, ничего хорошего из этой затеи не вышло. Гонористая польская шляхта, не сумев оценить ни весьма либеральной конституции, ни экономического подъема, подняла восстание, подавлять которое пришлось уже третьему сыну несчастного императора Павла. Раздавив инсургентов, дражайший папенька поступил в своей обычной манере. То есть, ни два, ни полтора. С одной стороны, с бутафорской польской государственностью было покончено, с другой, экономические преференции никуда не делись.
В результате чего польские обыватели в среднем жили гораздо лучше русских, но при этом продолжали считать себя обиженными. Больше привилегий имели только финны, но они, по крайней мере пока, проявляли лояльность. Мораль же тут, на мой непросвещенный взгляд, очень простая: не надо никого пытаться делать счастливым насильно. Ибо потеряв силы, время и деньги благодарности все равно не дождетесь…
Справедливости ради имелось немало поляков, в том числе и из числа аристократов, честно служивших России в многочисленных войнах, но все же скорее они были исключением нежели правилом.
Костя прежде не раз бывал в Польше и по-своему любил эту страну и народ, желая ей всяческого процветания под сенью российской короны и искренне недоумевая, отчего поляки не разделяют этих чувств. Насколько я помню, он, как и его дядя — Константин был какое-то время наместником в этом краю, но кончилось все выстрелом какого-то патриотичного портного. Собственно с этого и начался закат звезды генерал-адмирала, окончившийся полной отставкой после прихода к власти Александра III. Но лично мне Польша интересна лишь как территория, на которой есть более или менее развитая промышленность, плюс предполье для будущих войн с Германией и Австрией.