С мелодией скользнули; в жилах кровь
Повествовала о неизъяснимом,
А пенье прерывалось временами
Биеньем сердца, и согласовалось
Ее дыханье с бурным ладом песни
Прерывистой, и поднялась она,
Как будто гнета взрывчатое сердце
Не вынесло; на звук он обернулся
И увидал при теплом свете жизни
Пылающие прелести ее
Сквозь покрывало, сотканное ветром,
Нагие руки, кудри цвета ночи,
Сияющие очи и уста
Отверстые, трепещущие пылко.
Он мощным сердцем дрогнул в преизбытке
Любви, рванулся к ней всем телом, руки
Простер, дыханья не переводя,
К желанным персям; отшатнулась дева
И сразу же, охвачена восторгом
Неудержимым, вскрикнула, приемля
Его телесность в зыбкие объятья,
Которые при этом исчезали,
И черный мрак ему глаза подернул,
Ночь поглотила призрачную грезу,
И непроглядный сон окутал мозг.
Был ниспровергнут сон толчком внезапным;
Уже белел рассвет, и месяц синий
На западе садился; проступали
Вблизи холмы; леса вокруг него
Угрюмо высились. Куда девались
Цвета небес, игравшие над рощей
Минувшей ночью? Где ночные звуки,
Баюкавшие сон его? А где
Мистерия ночная, где величье
Земли, где торжество? Глаза, тускнея,
Глядели в пустоту, как на небесный
Прообраз из воды глядит луна.
Сладчайший дух любви послал виденье
Во сне тому, кто дерзостно отверг
Ее дары. Он трепетно следит
Неуловимую вне грезы тень,
Предел — увы! — пытаясь превозмочь.
Неужто облик, только что дышавший,
Был мороком? И сгинул, сгинул, сгинул
В пустыне безысходно-тусклой сна
Навеки? Неужели, кроме смерти,
Никто не может отворить эдема,
Сна твоего, и радуга в лазури,
И горы в зыбком зеркале озерном
Ведут лишь в черный омут водяной,
А синий свод и смрад отвратной смерти,
В котором тень, исчадие могилы,
Скрывается от мерзостного света,
Причастны, сон, к твоим отрадным чарам?
Ему сомненье затопило сердце,
Надежду пробудив, сжигало мозг
Отчаяньем.
Пока светился ясный
День в небесах, поэт с душой своею
Держал совет немой, а ночью страсть
Пришла, врагиня раздраженной грезы,
Покой стряхнув с него, и повлекла
Во мрак ночной. Как сдавленный змеей
Зеленою, почувствовал, как яд
В груди горит, уносится орел
Сквозь мрак и свет, сквозь вихрь и сквозь лазурь
Гнетущей дурнотою ослеплен,
В бескрайнюю воздушную пустыню,
Так, движимый прелестной тенью грезы
В сиянье ночи, мрачном и студеном,
По буеракам, по болотам топким,
Змей скользких света лунного топча,
Бежал он, и ему сияло утро,
Насмешливой окрашивая жизнью
Его ланиты мертвые; блуждал он,
Пока не различил с Петрийской кручи
Над горизонтом облачный Аорнос;
Балх видел он, и видел он могилы
Царей парфянских; пыль над ними вечно
Клубится на ветру; блуждал в пустыне
Он день за днем, скитался, изнуренный
Скитаньем тщетным; тлело в нем томленье
И собственным питалось угасаньем;
От отощал, и волосы его
Поблекли, осень странную оплакав
На злом ветру; бессильная рука
Висела мертвой костью на дряблой коже;
Жизнь с пламенем, снедающим ее,
Как в горне, тайно вспыхивала в черных
Глазах его; страшились поселяне,
Чья человечность нищего снабжала
Припасами, когда к жилищам их
Он приближался робко. Храбрый горец,
Над пропастью такое приведенье
Встречая, полагал, что перед ним
Дух ветра, чьи глаза горят, чьи вздохи
Неистовы, а шаг в снегах бесследен;
Ребенок прятал в юбке материнской
Лицо свое, пугаясь этих взоров
Блуждающих, чей необычный пламень
Ему сверкал во многих сновиденьях
Ночной порой, и разве только девы
Угадывали, что за хворь терзает
Скитальца, называли незнакомца,
Пусть по ошибке, другом или братом
И руку пожимали на прощанье,
Сквозь слезы гладя вслед ему потом.
И наконец, на берегу Хорезмском
Пустынный шаг замедлил он среди
Болот зловонных; к берегу морскому
Его тянуло; лебедь плавал там
Средь камышей в малоподвижных водах.
Он подошел, и лебедь взмыл на крыльях
Могучих в небо, высоко над морем
Вычерчивая яркую стезю.
За лебедем следил он жадно: "Птица
Прекрасная, к родному ты стремишься
Гнезду, где нежная подруга шею
Пуховую свою с твоей сплетет,
Сияньем ясных глаз тебя встречая.
А я? Кто я? Зачем я здесь, хоть голос
Мой сладостней твоей предсмертной песни,
И шире дух, и стан мой соразмерней
Прекрасному, зачем я расточаю
Себя, хоть воздух глух, слепа земля,
А в небе нет мне отзвука? Уста
В отчаянье как будто улыбнулись.
Он понял, что неумолимый сон
Скуп на дары, а смерть еще лукавей,
Безмолвная, прельщающая тенью,
Чтоб высмеять свое же обаянье.
И, устрашенный собственною мыслью,
Он огляделся в поисках врага,
Но только в нем самом таился ужас.
У берега заметив утлый челн,
К нему стремился взор нетерпеливый.
Челн был давно заброшен, и борта
Потрескались, и содрогался корпус,
Когда к нему прибой могучий льнул.
Порыв безудержный велел скитальцу
Сесть в челн и в море мрачном смерть искать.
Он ведал: жизнь кишит в подводных гротах,
И нравится могучей тени там.
День ясен был, и небо, как и море,
Сияньем вдохновительным питалось,
А волны хмурил только ветерок.
Подвигнутый душою беспокойной,
В челн прыгнул странник, водрузил на мачте
Свой плащ, как парус, и отплыл один,
А лодка в море поплыла спокойном,
Как облако в лазури перед бурей.
Как в зыбком серебристом сновиденье
Плывешь порою по теченью ветра
Благоуханного средь облаков
Сияющих, так по волнам бежал
Упорный челн. Вихрь между тем крепчал
И гнал его с порывистою силой
По белым кручам вспененного моря,
А буря на лету хлестала волны,
И судорожно волны извивались,
Как змеи в хищнояростных когтях.
Неколебим, любуясь дикой битвой
Волны с волной и вихря с вихрем новым,
Бросками, пляской, разъяренным бегом
Вод сумрачных и грозных, он сидел,
Как будто вихри в шторм ему служили,
Покорные, препровождая к свету
Очей любимых, так Поэт сидел
И руль держал, а в море вечерело,
И радужные отблески заката
Раскрасили соборы брызг летучих,
Над бездной осенивших путь его;
Мгла, медленно с востока поднимаясь,
Из девственных своих сплетала прядей
Венок для угасающего дня;
Ночь в звездном одеянье следом шла;
Со всех сторон вздымались водяные
Хребты в междоусобице стихийной,
Высмеивая с ревом небеса
В спокойном блеске. Маленькая лодка
Плыла сквозь бурю, как седая пена
По ледяной порожистой реке,
То замирая вдруг над зыбкой кручей,
То избегая взрывчатой громады,
Грозящей морю; лодочка плыла,
Как будто бы, подобный человеку,
В ней бог сидел.
И вот настала полночь,
Луна взошла, и вдалеке возникли
Эфирные урочища Кавказа,
Чьи льдистые вершины, словно солнца
Средь звезд, сияли, стоя на подножье
Пещеристом, изглоданном волнами
Свирепыми, — как челноку спастись? —
В неистовом, бушующей потоке,
Беспомощный, несется к черным скалам,
А над волнами гибельный утес,
И человек движенья рокового
Прервать не в силах; скользкими волнами
Подхвачен челн. Пещера впереди
Разверзлась, и захлестывало море
Глухую глубь; челн бега своего
Не замедляет. "Греза и Любовь! —
Вскричал Поэт. — Сдается мне, открыл я
Убежище твое. Ни сну, ни смерти
Не разлучить надолго нас".
Плыла
В пещере лодка. Наконец, забрезжил
Над этой черною рекою день;
Где схватка волн сменилась перемирьем,
Плыл челн среди потока, чьи глубины
Не мерены; где трещина в горе
Во мрак лазурь небесную впускала,
Пока еще лавина вод к подножью
Кавказа не обрушилась, чтоб гром
Твердь колебал, там в пропасти подземной
Кипел один сплошной водоворот;
Порогами карабкалась вода
И омывала кряжистые корни
Дерев могучих, вытянувших руки
Во мрак наружный, а посередине
Подземного котла виднелась гладь
Обманчивая, небо искажая
Зеркальною своею западней.
По головокружительным уступам
Челн поднимался вверх, но там, где круче
Всего был поворот, где брег скалистый
Образовал средь вихрей водных заводь,
Остановился челн, дрожа; сорвется
Он в бездну, или встречное теченье
Умчит его назад и там потопит
В пучине, от которой нет спасенья
И в глубь ее несытую нельзя
Не погрузиться? Но бродячий ветер,
На западе поднявшись, дунул в парус
И бережно повлек меж берегов
Замшелых, и поток невозмутимый
Струился вдоль в тени ветвистой рощи,
И отдаленный рев уже смешался
С певучим нежным лепетом лесов.
Где кущи расступаются, являя
Зеленую поляну, там был плес
Меж берегов, чьи желтые цветы
Самим себе могли смотреть в глаза,
Глядясь в хрусталь, и челн, плывущий мимо,
Слегка смутил зеркальные подобья,
Как птица или ветер, как побег
Упавший или их же увяданье
Смущает их. Поэту захотелось
Цветным венком свои украсить кудри
Поблекшие, однако, удержала
Его печаль; порыв не проявился,
Хоть скрыть его была не в силах внешность,
И нависал над жизнью, сокровенный,