Как молния, таящаяся в туче,
Чтобы потом исчезнуть, чтобы ночь
Все затопила, но дневное солнце
Пока еще не покидало леса,
И сумрачные тени поглощали
Дол тесный. Там громадные пещеры
В подножья гор заоблачных вгрызались,
И рев, и стон высмеивая эхом,
Листва и ветви встречные соткали
Тенистый сумрак над стезей поэта,
Которому Бог, греза или смерть
Искать велели колыбель ее,
Ему могилу тем предуготовив;
Сгущались тени. Заключал могучий
Дуб в суковатые свои объятья
Ствол буковый, а пирамиды кедров,
Казалось, образуют храмы в дебрях,
И облаками в небе изумрудном
Готовы плыть акация и ясень,
Трепещущие, бледные, а змеи
Лиан, огнем и радугой одеты,
Тысячецветные, ползут по серым
Стволам, и смотрят их глаза-цветы,
Невинно шаловливые, впиваясь
Лучами в беззащитные сердца
Любимых, чтобы жизнь сосать оттуда,
Завязывая свадебные узы
Нерасторжимые. Листва прилежно
День темно-голубой со светлой ночью
Сплетает, сочетая в тонкой ткани
Причудливой, как тени облаков,
И это только полог над поляной
Душистой, мшистой, чьи цветы-глазенки
Не хуже крупных. Самый темный дол
Благоуханьем розы и жасмина
Беззвучно приглашает приобщиться
К прелестной тайне; сумрак и молчанье
На страже днем; лесные близнецы
Полузаметны, мглистые, а в темном
Лесном пруду светящиеся волны
Все до малейшей ветки отражают,
И каждый лист, и каждое пятно
Лазури, что в тенистый омут метит;
Купает в жидком зеркале свой образ
Звезда непостоянная, сверкая
Сквозь лиственные ставни до рассвета,
И расписная ветреница-птица,
Которой сладко спится под луною,
Да насекомые, которых днем
Не видно, чтобы крылышки во мраке
Тем праздничней, тем ярче засветились,
И сквозь полупрозрачную преграду
Волос глаза поэта тускло-блеклый
Свой свет узрели в темной глубине
Воды; так человеческое сердце
Сквозь тьму могилы видит сон: свое
Лукавое подобье. Слышал он,
Как листья движутся, и как трава
Трепещет перед ним, и как ручей
Журчит, в тенистых водах возникая
Из родников, и виделся ему
Дух рядом с ним, одет не светотенью
Лучистою, не мантией сиянья,
Дарованного таинствами зренья,
Виденьем или прелестью приметной,
Но трепет листьев и молчанье вод,
Прыжки ручья и сумеречный вечер
Ему причастны были, словно нет
Иного… но… когда вознесся взгляд,
Задумчивостью движимый… два глаза,
Вернее, две звезды во мраке мыслей
Улыбкою лазурною светились,
Маня его.
И задушевный свет
Его повел извилистой лощиной,
Где своевольная дикарка-речка
Стремглав от одного к другому логу
Зеленому текла под сенью леса,
Срываясь иногда, скрываясь в пышных
Мхах, где напев ее неуловимый
Глубок и темен, а среди камней,
Обтесанных теченьем непрерывным,
Она плясала и, смеясь по-детски,
Равнинами струилась безмятежно
И каждую склонившуюся к ней
Травинку отражала. "О речушка!
В таинственных глубинах твой исток,
А где твое загадочное устье?
Ты, жизнь моя в причудливом теченье?
Твой тихий сумрак, блеск твоей струи,
Твои глубины, твой непостижимый
Путь — все меня являет мне; и небо,
И море мрачное скорее скажут,
В каком летучем облаке, в какой
Пещере воды бывшие твои,
Чем скажет мне вселенная, где мысли
Останутся мои, когда в цветах
Безжизненный распад меня постигнет".
Шел берегом он, запечатлевая
Озноб и жар трепещущей стопою
Во мхах, как тот, кто счастлив и в болезни,
Позволившей встать на ноги, он шел,
Однако помнил, что идет в могилу,
Где угасает пыл. Шел быстрым шагом
В тени дерев поэт вниз по теченью
Речушки говорливой, полог леса,
Величественно царственный, сменился
Над головой однообразно светлым
Безоблачным вечерним небосводом.
Поток бежал и клокотал, вскипая
В камнях седых; высокая осока
Склон каменистый тенью щекотала;
Лишь ветром искалеченные сосны
Вцепились в неподатливую почву
Корнями здесь. Все делалось вокруг
Ужаснее, и, как чело с годами
Морщинится и волосы ветшают,
А вместо ясных влажных глаз шары
Мерцают, цепенея, так исчезли
Цветы и упоительная тень
Зеленых рощ с благоуханьем тонким
И с музыкой; он шел невозмутимо
Вниз по теченью. Речка в лабиринте
Расширилась, теченье убыстряя
В извилинах, и в ледяном напоре
Вода срывалась вниз. На берегах
Обоих высились теперь утесы,
В своих невероятных очертаньях
Являя башни черные в неверном
Вечернем освещенье, затемняя
Равнину, обнаруживая в кручах
Расселины, оскал пещер, готовых
Бесчисленными языками вторить
Гремучему потоку. Разжимались
Там каменные челюсти, чьи зубы
Вот-вот сомкнутся снова, сокрушая
Весь мир, а под ущербною луною
И звездами озера, острова
И горы облачатся в свинцовый
Вечерний сумрак, а закатный пламень
Холмов и тени сумерек смешались
На горизонте. Ближняя окрестность
В суровой безыскусной наготе
Опровергала прелести вселенной;
Сосна, которая пустила корни
В скале, раскинула косые ветви,
На каждый возглас ветра отвечая,
На каждое мгновение затишья
И сочетая с воем бесприютных
Потоков песнь свою, пока река
В своем шероховатом и широком,
Но жестком русле рушится, бушуя
И пенясь, в бездну, рассыпаясь градом
Летучим на блуждающем ветру.
Но там, где был поток и где сосна
Над пропастью седою, был еще
Уступ укромный. Примостясь над кручей,
Поддержанный камнями и корнями,
Он позволял и небо созерцать
Со звездами, и темноту земную;
И в лоне страха тихо улыбался
Уступ. Оплел объятьями своими
Растрескавшиеся каменья плющ,
Даруя щедро свой вечнозеленый
Кров с ягодами сумрачными полу,
Не ведающему ничьей стопы;
И там же веселились дети вихря
Осеннего, разбрасывая листья,
Чье золото, чья бледность, чей румянец
Затмили гордость лета. Там гостил
Легчайший ветер, чтобы приучить
К покою глушь; однажды, лишь однажды
Шаг человеческий встревожил там
Безмолвное уединенье. Голос
Единственный там вызвал эхо; голос,
Раздавшийся средь веяний воздушных
Однажды, чтобы облик человека
Прекраснейший пустыню превратил
В сокровищницу, чтобы обаянье
И красота подвижная внушили
Там вихрю косному свои созвучья,
Величие природе завещав,
А листья и пестунья пестрых радуг,
Пещера, перенять могли бы краски
Ланит, очей и белоснежной груди.
Рогатый мрачный месяц море света
На отдаленный пролил окоем,
Вершины затопив сияньем. Желтый
Туман распространился, упиваясь
Изнеможеньем лунным; ни одной
Звезды не видно было; даже ветры,
Угрюмые товарищи напастей.
Заснули в пропасти; о буря смерти,
Ты рассекаешь сумрачную ночь!
А ты, Скелет великий, все еще
Неотвратимый в натиске жестоком,
В могуществе безжалостном твоем,
Ты царь природы бренной, с поля битвы
Багрового, из вони госпитальной,
Где умирает патриот, и с ложа
Девичьего, с престола или с плахи
Тебя зовет могучий голос. Кличет
Урон свою сестру родную смерть,
Ей указав обильную добычу,
Чтоб смерть сыта была; весь век влекутся
К могилам люди, как цветы и черви,
Но дважды в жертву не приносят сердца,
Бессмысленно разбитого навеки.
И на пороге этого приюта
Зеленого он знал уже, что с ним
Смерть, но, исход задерживая скорый,
Обрек он душу прошлому, призвав
Величие своих видений прежних,
Которые почили в нем, как ветер
С мелодией своей, чтобы повеять
Сквозь жалюзи. Он бледною рукой
Схватился за шероховатый ствол
Сосны, поник он головой на камень,
Опутанный плющом, и распростерся
Усталым телом на уступе скользком
Над мрачной бездной, и лежал он там,
Последнему парению предав
Скудеющие силы; скорбь с надеждой,
Мучительницы, спали; не страданье,
Не страх, нет, лишь прилив живого чувства
Без примесей мучительных питал
Мысль, постепенно в сердце иссякая,
Пока лежит он там, почти спокойный,
С улыбкой слабой; видел напоследок
Он в небесах огромную луну,
Которая на западе свой рог
Светящийся воздвигла, с тьмой смешав
Свой мрачный луч; нависла над холмами
Она уже; когда метеорит
Рассыпался во мраке, кровь поэта,
Текущая в таинственном согласье
С природою, почти застыла в жилах;
Покуда, убывая, свет во мраке
Двоился, переменчивые вздохи
Кое-когда еще смущали ночь
Стоячую; покуда не иссяк
Луч меркнущий, то замирало сердце,
То вздрагивало, но когда во мраке
Исчезло небо, тени облекли
Немой, холодный, бездыханный образ,
Как землю, как опустошенный воздух
И как туман, питавшийся лучами
И светом солнца ясного, пока
Закат не погасил его, так дивный
Прекрасный облик потерял сиянье —
Подобье хрупкой лютни, на которой
Играло небо, — бывшие уста
Волны многоголосой, нет, мечта,
Погашенная временем и ночью,
Никем не вспоминаемая ныне.
О дивная алхимия Медеи,
Цветами заставлявшая сиять
Сырую землю, чтобы зимним веткам
Благоухать весной! Когда бы Бог
Яд снова превозмог своею чашей,
Которую однажды выпил смертный
И, яростью бессмертной переполнен,