Глава 15 (начало)Все скопом, возраст — разнообразный, род занятий — тоже
Значит, так… — сосредоточенно произнёс Николай, берясь за шнурок дверного колокольчика. — Говорю — я, а вы вдвоём — на подхвате… Позволь, а где Панкрат?..
— Да внизу задержался… — смущённо отвечал Ретивой. — У подъезда…
Вид у Аристарха был несколько диковатый. Слишком уж много впечатлений обрушилось на него сегодня: заклятие, арест, освобождение… И самое главное — Кученог, переставший заикаться. А также дёргаться и кособочиться…
— То есть как задержался? — не поверил Выверзнев. — На дело идём!..
— Одноклассницу встретил… — ошалело глядя на Николая, пояснил Аристарх. — Н-ну… вот и… разговорились…
Выверзнев приглушённо заматерился и прыжками ринулся вниз по лестнице. Выскочил из подъезда — и понял, что, кажется, опоздал. Стройный импозантный брюнет Кученог беседовал с пикантной блондинкой бальзаковского возраста. Точнее, беседу вела она, но, когда выпадала возможность вставить несколько слов, Панкрат делал это с видимым наслаждением.
— Достал он меня своей ревностью, Панечка! — заливалось склочное сопрано. — Развод, и только развод!.. Вчера на пять минут опоздала — я, говорит, тебе нос откушу!.. Да на фиг он мне такой сдался?.. Скажи!..
— Ситуация… — гордый собою, плавно вымолвил Кученог.
На глазах у Выверзнева, продолжая беседовать в том же духе, парочка повернулась и под ручку направилась к скамейке посреди двора. Николай хотел было окликнуть переродившегося Панкрата, но раздумал. Опыт подсказывал Выверзневу, что с Кученогом теперь лучше дела не иметь. Перестав быть уродом, Панкрат утрачивал всякую ценность в глазах контрразведки. Ну зачем ему теперь политика — нормальному человеку?.. Ясно было, как Божий день, что Аристарх Ретивой, при всех своих тёплых чувствах к Панкрату, тем не менее вскорости спихнёт его и станет главой подполья сам…
Николай круто повернулся и единым духом взбежал на третий этаж.
— Работаем без Кученога… — сказал он Аристарху и, не вдаваясь в подробности, дёрнул за шнурок звонка.
Хорошо ещё, что дверь квартиры номер десять распахивалась вовнутрь, а не наружу: иначе бы Ника с её манерой открывать каждый раз причиняла гостям серьёзные увечья…
— Явились?.. — выпалила она с порога, сверкая глазами то на Пёсика, то на Аристарха. — Ну и что всё это значит?.. Почему я должна, как дура, брать музей на пару с каким-то домовым? Мы как договаривались? Где Африкан? Где Панкрат?..
— Тихо ты, тихо… — сдавленно проговорил Выверзнев и опасливо оглядел лестничную клетку. Столь интригующее начало произвело на Нику определённое впечатление. Быстро пропустив гостей в прихожую, она в свою очередь пристально осмотрела площадку и прикрыла дверь почти бесшумно.
Пройдя в большую комнату, Николай упал в кресло и долго не мог произнести ни слова. Чудотворная стояла в углу рядом с прислонённым к стеночке помповым ружьём. В противоположном углу с очумелым видом переминался взъерошенный домовичок дымчатой масти, явно готовый в случае чего дать тягу.
— Ты хоть сама понимаешь, что натворила?.. — безнадёжно спросил Выверзнев.
— А что я натворила?! — немедленно взвилась Ника. — Ни Панкрата, ни Африкана — вообще никого! Стою на крыльце, как дура, одна, в камуфле, с ружьём!.. Жду! Никто не подходит!..
— Да нельзя… нельзя тебе было брать эту икону!
— Почему нельзя?.. А это что в углу стоит?..
— Нет, я не могу… — простонал Николай. — Аристарх, ну хоть ты ей растолкуй!..
— А как это я растолкую? — испуганно сказал Аристарх. — Ты же сам говорил, что данные секретны…
Отменно сказано! Можно было побиться об заклад, что после таких слов Ника выпотрошит обоих, но до истины докопается… Так оно и случилось. Уже через несколько минут совершенно измочаленный Николай Выверзнев сидел в кресле, уронив лицо в ладони, и старческим бессильным голосом излагал всё как на духу:
— Наша сотрудница…
— Ах, ваша сотрудница?..
— Да… наша сотрудница… должна была взять чудотворную икону и выйти к блокпосту… А у баклужинских пограничников задание: попытаться её задержать… но при виде иконы все они падают ниц… по команде…
— Прелестно!.. Значит, как выкрадывать икону — так я, а как падать ниц — так перед ней?..
— На лыцкой стороне все тоже падают ниц…
— Ах, и на лыцкой тоже?..
— Да… К мосту сбегаются толпы комсобогомольцев… Ну, в смысле, наши люди в комсобогомоле, а там уже все прочие… Сопровождаемая толпой, сотрудница идёт с иконой в Лыцк…
— А почему не я?!
Ахнула тишина. Выверзнев и Аристарх, глядя на разъярённую Нику, слегка отшатнулись. Анчутка наполовину ушёл в стену.
— Да потому что я тебе запрещаю! — опомнившись, рявкнул Выверзнев.
Собственно, с этого момента операцию можно было считать начавшейся…
Приблизительно в то же самое время или даже чуть пораньше того в служебное помещение чумахлинского блокпоста ворвался разъярённый кряжистый отрок в бронежилете поверх пятнистого комбинезона.
— Пристрелю падлу!.. — кровожадно пообещал он.
— Какую?.. — с интересом спросили у него, прекращая чистить оружие.
— Какую-какую!.. Хренопятую! Лезет и лезет за шлагбаум! Вышвырну — опять лезет!..
— А чего это он?
— Чего-чего… Африкан его перед смертью проклял, а наши расколдовать не могут!.. Теперь вот к мавзолею рвётся — в Лыцк…
— А как проклял-то?..
Отрок хотел снова заругаться, но вместо этого взгоготнул, повеселел и ясными простыми словами сообщил товарищам по оружию, как именно покойный протопарторг проклял стащившего ботинки воришку и что у того выросло на пятке…
— Да гонишь!.. — усомнился кто-то.
— Не веришь — поди посмотри…
Несчастный сидел понурясь на обочине метрах в двадцати от шлагбаума. Правая нога была замотана тряпицей.
— Здорово, контрабандист… — приветствовал его один из подошедших. — Давай показывай, чего ты там без пошлины в Лыцк провезти хотел… Декларацию заполнять будем…
Калека затравленно посмотрел на балагура и не ответил.
— Показывай давай, а то обыщем… — погранец слегка повысил голос.
— На, обыскивай! — остервенело бросил калека и ткнул в воздух спелёнутой пяткой.
Пограничники с несколько оскорблённым видом отодвинулись и заложили руки за спину.
— Гля, обиделся!.. — с удивлением сообщил один другому.
— Жрать охота… — злобно сказал калека. — С утра не жрамши…
Сторговались за буханку хлеба и банку тушёнки. Обиженный Африканом бедолага размотал тряпицу и выставил половозрелую пятку на всеобщее позорище. Потом, не обращая внимания на жизнерадостный гогот погранцов, накинулся на жратву. Утолив первый голод, вскинул голову и заметил, что народу вокруг поприбавилось.
— Так! — решительно сказал он, вновь пеленая ступню. — А вы куда, на халяву? Ишь, деловые…
— Сколько за погляд? — ухмыляясь, осведомился огромный шофёр следующего за бугор фургона.
— Червонец, — отрубил калека, кладя перед собой кепку. Ещё раз осмотрел толпу и, заметив миловидное девичье лицо с наивно распахнутыми глазами, добавил сурово: — С баб — четвертак!..
Машин у моста скопилось в тот день много. В кепку летели алые червонцы с профилем Нехорошева и радужные четвертаки, где старый колдун Ефрем был изображён вполоборота. Затем уникумом заинтересовались интуристы — и в кепке зазеленело.
Озадаченно помаргивая, страдалец пересчитал выручку, как вдруг сообразил, что за такую сумму он запросто может нанять любого контрабандиста и без проблем переправиться на тот берег. Огляделся. Облака над лыцкой стороной уже розовели и золотились, отражаясь в перламутровой наклонной поверхности Чумахлинки. Вдали в недвусмысленной близости от нейтральных вод болталась моторка известного браконьера Якоря. Сам Якорь беседовал с кем-то, уцепившимся за борт, — должно быть, с водяным… Потом дёрнул тросик стартера — и лодка двинулась к баклужинскому берегу. За клиентом поплыл…
Калека ещё раз заглянул в лежащую перед ним кепку — и поймал себя на мысли, что за кордон его уже как-то не тянет. Здесь-то всё-таки какая-никакая, а Родина…
Середина и конец мая для маломерного флота время сложное. Впрочем, другого флота на Чумахлинке и не водится… Мало того, что разлив, а тут ещё чехарда с календарями! То в одну сторону поверхность наклонена, то в другую… Сколько из-за этого моторок каждой весной опрокидывается — лучше не считать…
В Баклужино воду уже неделю как подобрало, а в Лыцке она только-только ещё собирается пойти на убыль — застоялась в низинах и оврагах, подёрнулась плёнкой, как глаз курицы…
Паспорт у Якоря был баклужинский, поэтому в светлое время суток он в территориальные лыцкие воды старался без нужды не соваться. В тот самый час, когда над левобережьем начинает розоветь и золотиться закат, а правобережью ещё хоть бы хны, за кормой плеснуло не по-рыбьи, затем на борт легла пятерня с перепонками — и показалась лягушачья морда размером чуть меньше человеческой. Глаза — как волдыри.
— Ну и чего?.. — лениво спросил Якорь.
— Да за тобой послали… — простуженно, с хрипотцой отвечал речной житель.
— А чего надо?.. — всё так же равнодушно осведомился старый флибустьер речных затонов.
— В Лыцк кое-кого переправить…
— Обождут… — обронил Якорь. — Стемнеет — тогда…
— Не! Не обождут… — сказал водяной. — Велено: прямо сейчас…
Якорь потянулся.
— Слышь, Хлюпало… — поинтересовался он через зевок. — А хочешь, гребень на дембель подарю? Бороду расчёсывать…
В следующий миг лодка резко накренилась, и контрабандист едва не вошёл торчмя головой в пологий скат реки.
— Ты чего?! — заорал он. — Шуток не понимаешь?..
Лягушачий рот распялился ширше прежнего.
— Не-а!.. — хрипловато и глумливо отозвался Хлюпало. — И те, что тебя ждут, — тоже…
— А кто ждёт?.. — малость ошалев, спросил Якорь.
— «Херувимы» ждут… Погранцы ждут… Президент…
— Какой ещё, в жерлицу, Президент?..