И один объект более всех остальных закрепился бы в памяти впечатлительного наблюдателя. То было множество цветов – сорняков, как вы назвали бы их всего неделю назад, – а теперь настоящая клумба с алыми цветами, возникшая в углублении между двумя шпилями. Старожилы привычно называли их Букетом Эллис, в память о красавице Эллис Пинчеон, которая якобы привезла их семена из Италии. Теперь же они потрясали своей красотой, распустившись под утренним солнцем, и завершали таинственное выражение сокрытой в этом доме тайны.
Дядюшка Веннер, о котором мы уже упомянули, появился со своей тачкой сразу же после рассвета. Он совершал свой утренний обход, собирая капустные листья, обрезки репы и картофельные очистки, равно как и разнообразные остатки обедов, которые бережливые хозяюшки этого квартала привыкли откладывать для свиней. Свинья дядюшки Веннера питалась исключительно этими благотворительными взносами, в обмен на которые заплатанный философ обещал, что до отъезда на ферму устроит знатный пир и пригласит всех соседей отведать ребрышек и ножек хрюшки, растолстевшей благодаря их доброте. Хозяйственные дела мисс Хепизбы Пинчеон значительно улучшились с тех пор, как Клиффорд стал членом семьи, поскольку во времена одиночества леди питалась куда как скромнее. Дядюшка Веннер был немало разочарован, не найдя большого глиняного котла, полного объедков и очисток, который оставляли к его приходу у задней двери Дома с Семью Шпилями.
– Никогда не считал мисс Хепизбу настолько забывчивой, – сказал старик сам себе. – Она же наверняка вчера обедала, это несомненно! В эти дни обедов она не пропускает. Так где же отвар и картофельные очистки? Или мне постучать, может, она еще готовит их? Нет, нет, так не пойдет. Если бы малышка Фиби была в доме, я постучал бы, но мисс Хепизба наверняка будет хмуриться на меня из окна и выглядеть возмущенно, пусть даже настроение у нее хорошее. Так что вернусь-ка я в полдень.
С этими словами старик запер калитку маленького заднего дворика. Та заскрипела петлями, как и положено любой старой калитке и двери, и звук достиг ушей обитателя северного шпиля, боковые окна которого выходили как раз во двор.
– Доброе утро, дядюшка Веннер! – сказал дагерротипист, высовываясь из окна. – Вы не слышали, в доме никто не проснулся?
– Ни души, – ответил дядюшка. – Да и неудивительно. Едва ли полчаса прошло с рассвета. Но я рад видеть вас, мистер Холгрейв! С этой стороны дом выглядит странно и одиноко, и, если сердце меня не обманывает, кажется, что в нем уже никто не живет. Фронтон же дома намного радостней, и Букет Эллис так красиво расцвел, что, будь я юношей, мистер Холгрейв, я бы рискнул своей шеей, чтобы моя любимая могла носить те цветы на своей груди! Вас ветер вчера не тревожил?
– Воистину помешал мне спать, – с улыбкой ответил художник. – Если б я верил в призраков, – а я уже не столь уверенный скептик, – я бы решил, что все старые Пинчеоны бушуют в комнатах нижнего этажа, особенно в той части дома, где живет мисс Хепизба. Но теперь все довольно тихо.
– Да, мисс Хепизба после такого ночного шума наверняка проспала рассвет, – сказал дядюшка Веннер. – Но, может, судья увез своих родственников за город? Я вчера видел, как он входил в лавочку.
– В котором часу? – уточнил Холгрейв.
– О, задолго до полудня, – ответил старик. – Ну ладно. Нам с моей тачкой пора продолжать обход. Но я вернусь к обеду, потому что свинке моей обед нравится не меньше завтрака. Без провианта в обед моя свинка всегда расстраивается. Доброго вам утра! И, мистер Холгрейв, будь я молод, как вы, я бы сорвал часть Букета Эллис и поставил в воду к прибытию мисс Фиби.
– Я слышал, – сказал дагерротипист, возвращаясь в комнату, – что вода из родника Молов лучше всего им подходит.
На этом разговор прекратился, и дядюшка Веннер продолжил свой путь. Еще полчаса ничто не тревожило покоя Дома с Семью Шпилями, не было посетителей, кроме мальчишки-разносчика, который, проходя мимо крыльца, бросил на него газеты для Хепизбы, которая в последнее время начала их выписывать. Некоторое время спустя на улице появилась некая толстушка; она мчалась со всех ног к двери лавочки, спотыкаясь на бегу. Лицо ее раскраснелось, а сама она вся горела из-за жара только что оставленной печи, теплого летнего утра и скорости, с которой несла свое пышное тело. Она подергала дверь лавочки: та была заперта. Она попыталась снова, в раздражении дернув так сильно, что колокольчик внутри разразился звенящей бранью.
– Черт бы побрал эту старую деву из Пинчеонов! – пробормотала сердитая домохозяйка. – Подумать только, сделала вид, что открыла грошовую лавочку, а сама себе спит до полудня! И не иначе как считает это благородной привычкой! Но я либо собью с нее эту спесь, либо сломаю ей дверь!
С этими словами она снова загрохотала в последнюю, и колокольчик, обладавший премерзким характером, заметался так беспокойно, что его протесты достигли слуха, – но не тех ушей, которым предназначались, а доброй леди, живущей напротив. Она открыла окно и обратилась к нетерпеливой покупательнице:
– Вы никого там не найдете, миссис Габбинс.
– Но я должна, и обязательно здесь кого-нибудь найду! – воскликнула миссис Габбинс, вновь приводя колокольчик в неистовство. – Мне нужно полфунта свиного жира, чтобы поджарить мистеру Габбинсу к завтраку первоклассную камбалу! И, леди она или нет, а эта старая дева поднимется и продаст мне нужное!
– Но выслушайте же, миссис Габбинс! – ответила леди напротив. – Она вместе с братом отправилась в загородный дом их кузена, судьи Пинчеона. В доме нет никого, кроме юного дагерротиписта, который спит в северном шпиле. Я видела, как старая Хепизба и Клиффорд вчера уходили, шлепали по лужам, как парочка странных уток! Их нет, уверяю вас.
– А откуда вам знать, что они направлялись к судье? – спросила миссис Габбинс. – Он богатый человек и с Хепизбой давно в раздоре, поскольку отказался давать ей деньги на жизнь. Потому-то она и открыла грошовую лавочку.
– Это мне прекрасно известно, – сказала соседка, – Но их нет, это наверняка. А кто, кроме кровного родственника, которому не отвертеться, кто, я вас спрашиваю, решит приютить эту мрачную старую деву и ее ужасного брата? Только он, поверьте мне на слово.
Миссис Габбинс ушла, все еще кипя жгучей яростью в отношении отсутствующей Хепизбы. Еще полчаса, а то и гораздо дольше, вне дома стояла такая же тишина, как и внутри. Только вяз испускал приятные, радостные, полные солнца вздохи, отвечая ветру, который не тревожил ничто иное, и насекомые довольно жужжали в его тени, превращаясь в искры света, когда вылетали на солнце; кузнечик несколько раз подал голос из своего убежища у корней, и одинокая птичка с плюмажем цвета бледного золота порхала над Букетом Эллис.
И вот наконец наш маленький старый знакомец Нед Хиггинс показался на улице по пути в школу, и вышло так, что впервые за две недели в его кармашке появился цент. С последним он ни за что не смог бы пройти мимо лавки Дома с Семью Шпилями. Но дверь не открылась. Снова, снова, еще полдюжины раз, с непреклонной настойчивостью ребенка, желающего получить вожделенный предмет, он повторял свои попытки войти. Его сердце, без сомнения, очаровал слон; или же сорванец, по примеру Гамлета, намеревался съесть крокодила[56]. В ответ на самые яростные его атаки колокольчик то и дело звякал, но никаких детских сил не хватало, чтобы заставить его подать голос. Держась за ручку, мальчишка заглянул в щель между занавесок и увидел внутреннюю дверь, которая вела в коридор и приемную. Дверь была закрыта.
– Мисс Пинчеон! – закричал мальчишка, колотя по стеклу. – Я хочу слона!
Ответа не последовало и на несколько повторных призывов, отчего Нед начал терять терпение, а поскольку маленький котел его страстей было легко вскипятить, вскоре он поднял камень с хулиганским намерением бросить его в окно, дав волю своей бурлящей ярости. Но мужчина – один из двоих, которые как раз в это время шагали мимо, – поймал сорванца за руку.
– Что случилось, старина? – спросил он.
– Мне нужна старая Хепизба или Фиби, кто угодно из них! – ответил Нед, всхлипывая. – А они не открывают дверь, и я не могу получить своего слона!
– Отправляйся в школу, сорванец! – ответил ему прохожий. – Там за углом еще одна грошовая лавочка. Очень странно, Дикси, – добавил он, обращаясь к своему спутнику, – что-то случилось со всеми этими Пинчеонами! Кузнец, владелец платной конюшни, сказал мне, что вчера судья Пинчеон оставил у него коня, сказал, до обеда, и до сих пор его не забрал. А один из наемных рабочих судьи сегодня спрашивал про него. Судья, говорят, не из тех людей, которые не приходят домой ночевать.
– О, он вернется в полном порядке! – сказал Дикси. – А что до старой девы Пинчеон, ручаюсь, она влезла в долги и сбежала от своих кредиторов. Я предсказал, помнишь, в то первое утро, когда она открывала лавку, что ее дьявольский прищур распугает всех покупателей. Они такого не выдержат!
– Я никогда и не думал, что у нее получится, – ответил его друг. – Эти грошовые лавки слишком переоценены дамами. Моя жена пыталась такую открыть и потеряла пять долларов на издержках!
– Плохо дело! – сказал Дикси, качая головой. – Плохо дело!
В течение утра предпринимались разнообразные попытки достучаться до обитателей этого молчаливого и неприступного дома. Приезжал поставщик корневого пива в своем тщательно выкрашенном фургоне, привез несколько десятков полных бутылок, чтобы обменять их на опустевшие, затем приходил пекарь со множеством печений, которые Хепизба заказала у него, чтобы продать в розницу, мясник с прекрасной вырезкой, которую, как он полагал, Хепизба просто не сможет не выкупить ради Клиффорда. Если бы любой из этих наблюдателей знал об ужасном секрете, сокрытом в доме, его сковал бы странный ужас от мысли о том, что вся эта жизнь вьется бурным водоворотом вокруг невидимого мертвого тела!
Мясник был так восхищен своей ягнячьей вырезкой или каким-то другим лакомством, которое он при