– Ах, Фиби, я же говорил вам, как это будет! – ответил художник с почти печальным смехом. – Вы уже находите меня консервативным! А я и не думал, что однажды могу таким стать. В особенности это непростительно для тех, кто видел портрет старого Пинчеона, образцового консерватора, ставшего проклятием для всех своих наследников!
– Этот портрет! – сказал Клиффорд, съежившийся под суровым взглядом полковника. – Всякий раз, когда я смотрю на него, он вызывает у меня странное воспоминание, которое мне все никак не удается оформить в слова и мысли. Он словно говорит о богатстве! Безмерном богатстве! Непредставимом богатстве! Мне кажется, что во времена моего детства или юности потрет говорил со мной и поведал великий секрет – записи о спрятанном сокровище. Но эти воспоминания так поблекли сегодня! Что бы мог означать этот сон?
– Возможно, я смогу вам напомнить, – ответил Холгрейв. – Смотрите! В данном случае ставлю сто к одному, что человек, незнакомый с этим секретом, никогда не коснется этой пружины!
– Тайной пружины! – воскликнул Клиффорд. – Ах, я теперь вспоминаю! Я обнаружил ее однажды летним вечером, когда бродил по дому в мечтательном настроении и полусне. Но тайна от меня ускользает.
Художник прижал палец к устройству, которое упомянул. В былые дни эффект, возможно, заставил бы картину сдвинуться в сторону. Но за все эти годы механизм наверняка насквозь разъела ржавчина, а оттого в ответ на нажатие Холгрейва потрет вместе с рамой внезапно рухнул на пол плашмя. В стене за ним обнаружилось углубление, в котором лежал предмет, покрытый таким толстым слоем пыли, что в нем не сразу можно было узнать сложенный лист пергамента. Холгрейв открыл его и показал старинное соглашение, подписанное иероглифами нескольких вождей индейских племен, которое навсегда отдавало в распоряжение полковника Пинчеона и его наследников огромные территории на востоке.
– Это тот самый пергамент, за попытку найти который прекрасная Эллис Пинчеон заплатила своим счастьем, а затем жизнью, – произнес художник, намекая на свою легенду. – Именно его тщетно искали все Пинчеоны, пока договор имел ценность, а теперь, когда они нашли сокровище, пергамент давно уже потерял всякий смысл.
– Бедный кузен Джеффри! Так вот что его обмануло! – воскликнула Хепизба. – Когда они оба были молоды, Клиффорд, наверное, намекнул ему или рассказал о своем открытии. Он всегда о чем-то мечтал в этом доме, раскрашивая темные углы прекрасными историями. А бедный Джеффри, который все принимал на веру, подумал, что брат нашел богатства его дядюшки. И умер, так и пребывая в своем заблуждении!
– Но откуда вы можете знать этот секрет? – сказала Фиби, обращаясь к Холгрейву.
– Моя дорогая Фиби, – ответил тот, – как вам понравится принять фамилию Мол? Что до секрета, он всего лишь перешел мне по наследству от предков. Вы должны были узнать раньше (вот только я слишком боялся вас испугать), что в этой долгой драме зла и воздаяния за него я представляю старого колдуна и, возможно, являюсь таким же колдуном, как и он. Сын казненного Мэттью Мола, когда строил этот дом, воспользовался возможностью и создал этот тайник для договора с индейцами, от которого зависело право на владение огромными территориями. Так Пинчеоны и променяли восточные земли на небольшой огород Молов.
– И теперь, – сказал дядюшка Веннер, – полагаю, что все их претензии не стоят и моей доли в той ферме!
– Дядюшка Веннер! – воскликнула Фиби, хватая заплатанного философа за руку. – Вы больше не должны говорить о своей ферме! Вам не придется туда уходить до конца ваших дней! В нашем новом саду есть коттедж – самый чудесный желто-коричневый коттедж из всех, которые вы когда-либо видели, такой прелестный, словно имбирный пряник, – и мы обустроим его, обставим по вашему вкусу и только для вас. Вам не придется делать того, чего вы не захотите, от вас потребуется лишь оставаться счастливым и наделять нашего кузена Клиффорда духом вашей доброты и мудрости!
– Ах, милое дитя! – Дядюшка Веннер задохнулся от этой нежданной радости. – Если бы вы говорили с юношей, как говорите сейчас со стариком, шансы уберечь свое сердце от вас не стоили бы и пуговиц на моей жилетке! И – живая душа моя! – от вздоха, который вы заставили меня сделать, последние пуговицы с нее отлетели! Но это не важно! То был самый счастливый вздох в моей жизни, и я словно чую в нем запах рая! Чудесно, чудесно, мисс Фиби! Тут наверняка будут скучать без меня, без моей помощи в саду и визитов к задним дверям; и улица Пинчеон, боюсь, едва ли останется прежней без старого дядюшки Веннера, который помнит ее с пышным лугом с одной стороны и садом Семи Шпилей с другой. Но либо я должен отправиться к вам за город, либо же вы приезжать на мою ферму, одно из двух наверняка, я вам предоставлю решать, что будет!
– О, дядюшка Веннер, езжайте же с нами, прошу! – сказал Клиффорд, которому нравился простой, незамысловатый и спокойный характер старика. – Я хочу, чтобы вы всегда были рядом, как советник у моего кресла. Вы единственный из всех известных мне философов, чья мудрость не содержит на дне жуткой горечи!
– О боже! – воскликнул дядюшка Веннер, лишь отчасти начиная понимать, что он за человек. – А все же народ привык считать меня дураком, как во времена моей юности! Но, полагаю, я как коричное яблоко, которое тем вкуснее, чем дольше оно пролежит. Да и мои мудрые слова, о которых говорите вы с Фиби, они как золотые одуванчики, никогда не растут в жаркие месяцы, но блестят среди жухлой травы и под сухими листьями, порой даже в декабре! И вы можете, друзья, срывать эти одуванчики, сколько вам угодно!
Простая, но очень красивая темно-зеленая четырехместная коляска остановилась перед разрушенным порталом у входа в их ветхий особняк. Компания вышла к ней и (за исключением доброго дядюшки Веннера, который должен был выехать через несколько дней) расселась по местам. Они весело переговаривались и смеялись, к тому же – как часто бывает в моменты, которые заставляют наши сердца биться быстрее, – Клиффорд и Хепизба навсегда попрощались с домом своих прадедов, но едва ли с большим чувством, чем если бы собирались вернуться обратно к вечернему чаю. Стайка мальчишек прибежала к дому, привлеченная необычным видом коляски и пары серых лошадей. Узнав среди них маленького Неда Хиггинса, Хепизба сунула руку в карман и подарила сорванцу, своему самому первому и самому прожорливому покупателю, горсть серебра, которого было достаточно, чтобы наполнить сказочную пещеру его утробы любыми четвероногими, какие только смогут пройти в арку входа.
Двое прохожих явились на улицу как раз в тот миг, когда коляска тронулась с места.
– Ну, Дикси, – сказал один из них, – что ты об этом думаешь? Моя жена три месяца держала грошовую лавку и потеряла пять долларов на издержках. Старая дева Пинчеон торговала примерно столько же, а теперь разъезжает в своей коляске, имея сотни тысяч, а если сложить ее долю с долями Клиффорда и Фиби, получится вдвое больше! Если решишь назвать это удачей, я соглашусь, но если считать это волей Провидения, я ничего в этом мире не понимаю!
– Очень хорошее дело, – ответил мудрый Дикси. – Очень хорошее дело!
Колодец Молов все это время, хоть и оставленный в одиночестве, показывал череду калейдоскопических картин, в которых одаренный зритель мог бы прочесть и предсказать будущее богатство Хепизбы и Клиффорда, а также наследника легендарного колдуна и деревенской девушки, на которую он набросил любовную сеть колдовства. Вяз Пинчеонов, густую листву которого сентябрьский шторм пощадил, шептал неразборчивые пророчества. И мудрый дядюшка Веннер, медленно проходя мимо разрушенного крыльца, вдруг услышал звуки музыки и представил себе милую Эллис Пинчеон, которая, став свидетелем всех деяний, минувших бед и нынешнего счастья своих родственников, на прощание исторгла радостный вздох из своего клавикорда, свободно воспаривший к небесам от Дома с Семью Шпилями.