— Правда, Дея. Мужчины не заслуживают того, чтобы их любили.
— Я знала одного, который заслуживал, — возразила я с неожиданной горячностью.
В ту ночь Катерина так и не отпустила меня. Она даже не позволила мне лечь на койку одной из горничных, а потребовала, чтобы я спала рядом с ней на мягкой пуховой постели. Катерина устала от слез и быстро заснула. Я лежала, прислушиваясь к ее легкому дыханию, и размышляла о герцоге, Маттео и волшебных картах.
На следующий день, посвященный святому Иоанну, пришло известие о том, что убийцы герцога доставлены в замок. Эта новость мгновенно распространилась по двору. Сразу же после убийства тело Лампуньяни было вытащено из церкви Санто-Стефано несколькими молодыми негодяями, после чего они протащили его по всему городу. Когда собралась толпа, тело было изуродовано до неузнаваемости, и горожане жутко веселились, скармливая останки свиньям.
Висконти и третьего заговорщика, юношу по фамилии Ольджиати, которые скрылись сразу же после убийства, выдали родственники. Их схватили, и теперь они ждали приговора в застенках Порта-Джиова. Бона хладнокровно велела колесовать убийц — их должны были живьем разорвать от паха до шеи.
По словам горничных, герцогиня не проронила по погибшему мужу ни слезинки. Сама недавно ставшая вдовой, я была уверена, что горе скоро навалится на нее всей тяжестью, и мне хотелось быть рядом с ней, когда буря наконец разразится. Но один камердинер Галеаццо сообщил, что сегодня герцогине не потребуются мои услуги. Я была свободна, если не считать укладки личных вещей, поскольку завтра утром двор возвращался в Павию.
Я направлялась в свою каморку, собираясь побыстрее покончить с делом, но не успела даже дойти, когда меня нагнала Катерина, почему-то одна, без всякой свиты. Она задыхалась от бега и казалась совсем бледной в черном бархатном платье с высоким воротником. Волосы не были уложены, а свисали нечесаными прядями, свободные от сеток и вуалей. Вероятно, она увидела, как я прохожу мимо ее комнаты, в тот самый момент, когда ей делали прическу. Я остановилась, вопросительно взглянула на нее и заметила в руках красную бархатную коробку.
— Куда ты идешь? — выдохнула она.
Не было смысла лгать, Катерина все равно всегда добивалась ответа на свои вопросы.
— К себе в комнату, мадонна, — призналась я, не в силах отвести взгляд от коробки.
Катерина оглянулась, убеждаясь, что нас никто не подслушивает. В дальнем конце лоджии две горничные выносили из комнат грязное постельное белье, они смеялись над чем-то своим, не обращая на нас никакого внимания.
— Я пойду с тобой, — тихо сказала Катерина.
Я кивнула, соглашаясь. Мы вместе вошли в маленький чулан, примыкающий к спальне Боны, и задернули занавеску, чтобы нас никто не увидел. Я жестом предложила Катерине присесть на кровать, которую мы делили с Франческой.
Она так и сделала, с заговорщическим видом поставила на матрас коробку, торжествующе улыбнулась и сказала:
— Ни о чем не спрашивай. Разумеется, Бона не ведает, что карты у меня, и ей вовсе не обязательно знать об этом. Ты можешь оставить их себе с одним условием.
— Чтобы я гадала тебе, когда ты захочешь, — произнесла я медленно. — Мадонна, я не могу согласиться. Бона обнаружит пропажу, и меня обвинят в воровстве. — Я взяла коробку и сунула ей в руки. — Это бесценный подарок герцогине от Лоренцо де Медичи. Его необходимо вернуть.
— Ты будешь меня слушаться!
Катерина вскочила и требовательно топнула ногой. Обычно в таких случаях она добавляла: «А то скажу отцу», но в этот миг явно поняла, что лишилась своего главного средства шантажа. Тогда она надулась и принялась придумывать другие угрозы, чтобы заставить меня повиноваться.
Я мягко заметила:
— Бона Савойская — моя госпожа. Я обязана повиноваться ей.
— Но ты ведь уже брала у нее карты!
— Да, — призналась я. — Но тогда я просто не понимала, как сильно это ее оскорбит. Ведь ты, мадонна, видела все своими глазами. Теперь она не доверяет мне так, как прежде. Сейчас Бона — регентша Милана, в ее обязанности входит судить и выносить приговор. Если она узнает, что я воровка, то ей придется меня казнить. Я прекрасно понимаю, что мне нельзя больше трогать карты.
Катерина снова села, испустила тяжкий вздох и согласилась, не глядя на меня:
— Это верно. Но…
Она наклонилась и подняла крышку, украшенную алмазами, показывая мне карты. Они лежали лицевой стороной вниз, демонстрируя цветочную рубашку. Я невольно потянулась к колоде.
Катерина схватила меня за запястье и попросила:
— Погадай мне. Расскажи о моем будущем.
Внезапно пламя в очаге взметнулось, как будто попав на кусок трута. Мы с Катериной разом вздрогнули. Она нервно рассмеялась, выпуская мою руку.
Я взяла карты и предупредила:
— Только один раз, мадонна. — Губа у меня до сих пор болела от удара герцога. — Если ты хочешь, чтобы я была с тобой откровенна, поклянись, что не станешь злиться на меня, пусть даже будущее окажется неблагоприятным. Иначе я обо всем расскажу Боне.
Катерина горячо закивала, соглашаясь. Я не поверила ей, но была не в силах противиться обаянию карт.
В точности так, как и в случае с герцогом, я старательно перетасовала карты, велела Катерине снять, затем соединила колоду и выложила перед ней три перевернутых прямоугольника.
— Прошлое, — сказала я, открывая первый.
На белом фоне, украшенном зелеными листьями и крохотными цветочками, были изображены четыре золотых кубка, в центре нарисовано развевающееся знамя со словами: «А bon droyt» («По праву»). Этот девиз часто использовали Сфорца, доказывая, что Господь сделал их правителями, потому что они заслуживают того.
Слова сами сорвались у меня с языка:
— Четверка чаш. Роскошь. Счастливое детство и огромное богатство. — Я помолчала, понимая, что в сверкающие золотые чаши было налито нечто темное и горькое, как то вино, которое заставила меня выпить Бона после смерти Маттео. — Но это не благое, а запятнанное прошлое, которое необходимо преодолеть. Сон, от которого ты должна очнуться.
Я перевернула вторую карту. На ней снова оказался босоногий молодой человек в лохмотьях, с посохом, закинутым на плечо.
— Настоящее, — сказала я. — Снова Дурак. Начало долгого путешествия, которое сильно изменит того, кто его предпримет. В конце пути Дурак лишится своей наивности.
Катерина уперлась локтем в стол, хмуро поглядела на картинку и заявила:
— Разумеется, мы же возвращаемся в Павию, но после уже не будет никаких путешествий.
— Возможно, не сразу, но уже скоро, — пояснила я, перевернула третью карту и объявила: — Будущее.
Не успела я положить карту, как Катерина вскочила, едва не скинув колоду с кровати, и хрипло прошептала:
— Нет! Это просто фокус! Ты специально так делаешь, чтобы меня напугать!
Она разрыдалась, а я посмотрела на изображение башни, которая рушилась от удара молнии, и вдруг увидела себя за стеной крепости, сложенной из толстых кирпичей. Не только Катерина, но и я сама обитала в этой башне, которая однажды будет разрушена до основания. Я услышала резкий оглушительный грохот, похожий на гром, и уперлась руками в стену, чтобы не упасть. Башня неистово дрожала, однако не рушилась.
Еще один удар, и стена громко затрещала, но снова устояла. Пока еще рано.
Но в свое время она рухнет, как герцогство Миланское, выскользнувшее из железной хватки Галеаццо.
Я вдруг снова увидела перед собой Катерину и решила сказать ей ту правду, которая утешит ее. Меня тоже била дрожь. Я вовсе не хотела ее пугать.
— Башня не предвещает смерть, — честно сказала я. — Не для тебя. Мадонна, ты не погибнешь, как твой отец. Но… — Я поглядела на картинку и представила, как дрожит под ногами земля. — Это означает перемены, конец старого. Разрушение.
— Но я не хочу! — Слезы лились по щекам Катерины, она заламывала руки. — Не хочу никаких неприятностей! A bon droyt! Зачем Господь наградил нас благородной кровью и дал нам власть, если не хочет защитить? Это неправильно!
— Возможно, — ответила я примирительно. — Но башня стоит далеко, тебя ждет долгий путь к ней. Вероятно, за это время ты найдешь способ отвратить от себя те несчастья, какие она обещает. — Я помолчала. — Но ты должна знать кое-что еще.
Она испуганно посмотрела на меня.
— Это стены замка. Твоего, мадонна. Ты будешь править.
Катерина утерла глаза и нос черным рукавом, снова села на кровать, немного успокоилась и сказала:
— Ты всегда должна быть рядом со мной. Всегда.
Мне очень хотелось оставить себе карты, но я уговорила Катерину вернуть их в сундук герцогини. Рано утром двадцать восьмого декабря двор отправился обратно в идиллическую Павию. Бона ехала в отдельном экипаже в сопровождении Чикко, первого помощника Галеаццо, и военного советника Орфео да Рикаво, на руках которого герцог испустил свой последний вздох. Я хотела отправиться в путь верхом, но Катерина настояла на своем. Мне пришлось сесть в повозку рядом с ней и всю дорогу оставаться вместе с детьми Боны и их няньками. Катерина горячо умоляла, чтобы я теперь ночевала в ее комнате. Бона милостиво согласилась, хотя я предпочитала ее общество компании себялюбивой герцогской дочки. На улице наконец-то потеплело, и пока колеса экипажа месили дорожную слякоть, моросил мелкий, слабый дождь.
Как только мы вернулись в Павию, восьмилетний Джан Галеаццо и его младший брат Эрмес переехали в роскошную спальню отца. Их мать Бона Савойская официально провозгласила себя регентшей и приняла правление вплоть до совершеннолетия Джана Галеаццо. Весь первый день дома она провела, совещаясь с Чикко в великолепном кабинете герцога.
Бона лишь на минуту вызвала меня туда. Она сидела за широким столом черного дерева, принадлежавшим Галеаццо. Новая правительница Милана выглядела измученной и озабоченной бесчисленными делами. В то же время в ее взгляде читалось явственное облегчение, даже воодушевление.
Чикко посмотрел на меня, а Бона протянула мне письмо. Я взглянула на сложенную бумагу. Она была помечена двадцать четвертым декабря и подписана настоятелем монастыря Сан-Марко во Флоренции.