В XII веке Барселона вступила в тесный союз с Арагонским королевством, а полтора века спустя предприимчивые горожане и арагонские рыцари прибрали к рукам добрую половину Греции и едва не овладели самим Царьградом.
Барселона протянула свои цепкие щупальца во все страны Средиземноморья, она освоила хитрое искусство морской торговли. Барселона богатела, Барселона неустанно приумножала свои барыши, к голосу барселонской лонхи – одной из старейших бирж Европы – прислушивались купцы и банкиры Генуи, Флоренции, Милана и Парижа.
Но как старый скряга, этот город-купец донашивал ветхую одежду давно минувших веков. Донашивал не только по скупости. Конечно, отцы города щедростью не отличались, но они к тому же были весьма тонкими политиками. Короли Арагона стремились таскать каштаны из огня руками барселонцев, а свои загребущие лапы охотно запускали в барселонскую казну. И богатая Барселона давно приучилась играть роль бедной Золушки…
…Миновав суровые бастионы форта Атарансас и каменную громаду Арсенала, адмиральская процессия втянулась в лабиринт зловонных улочек.
Дряхлые, изъеденные временем дома в грязных кварталах оружейников, ткачей, кузнецов, кожевников лепились друг к другу вдоль кривых переулков и темных тупиков. Где-то в стороне остался грандиозный Сеу – барселонский кафедральный собор. Как одинокий дуб среди густого мелколесья, он стоял в скопище подслеповатых лачуг. И только под конец долгого пути в этих каменных джунглях открылся просвет. Процессия вступила на небольшую площадь, которая каким-то чудом вместила в себя всю Барселону.
На широком помосте, под тяжелым пологом с гербами Кастилии и Арагона, сидели Изабелла, Фердинанд и наследный принц дон Хуан. Четвертое кресло – никаких сидений больше на помосте не было – пустовало.
Адмирал спешился и, обнажив голову, вступил на помост. Шестеро индейцев, как бронзовые изваяния, застыли на верхней ступеньке королевской эстрады.
Адмирал опустился на колени перед королевой. Изабелла подняла его и на глазах всей площади заботливо усадила в пустое кресло.
Герцоги и графы до крови закусили губы, простые барселонцы обезумели от восторга.
Изабелла прошептала королю:
– Теперь, мой друг, Барселона вас полюбит.
А Барселона, затая дыхание, наблюдала за дальнейшей церемонией.
Спутники адмирала подносили королевской чете дары новооткрытых земель: золотые ожерелья, браслеты и подвески, клетки с говорливыми попугаями, плетеные изделия индейцев Эспаньолы, шкурки заморских зверей. Это были те же диковинки, которые адмирал сорок дней назад показывал в монастыре Марии Благостной королю Жуану. Но тогда в Райскую долину Колумб привез ничтожную часть своей добычи, львиную ее долю он припас для Изабеллы и Фердинанда.
Впрочем, и сейчас не так уж много золота сложил он к ногам короля и королевы. Куда больше этого металла добыла королевская чета пятнадцать месяцев назад, захватив Гранаду – последний оплот мавров на испанской земле. И совсем ничтожной казалась эта кучка золотых безделушек в сравнении с теми сокровищами, которые казна изъяла у изгнанных евреев. Ведь именно потому, что очень богаты были сыны Моисея, их изгнали из Испании, отобрав все достояние.
Однако новый путь в Индию сулил и новые приобретения. Глядя на ожерелья и браслеты, доставленные адмиралом из-за моря-океана, Изабелла и Фердинанд мечтали о золотых копях на берегах Ганга и великих богатствах сказочного Востока.
Иссяк поток адмиральских даров, вознесены были к барселонскому небу благодарственные молитвы, и затем король, королева, принц Хуан и адмирал покинули площадь. Медленно рассеялась очарованная толпа, плотники разобрали исторический помост, и первая аудиенция закончилась.
За первой встречей последовала вторая, не менее торжественная, в Тинелле – тронном зале арагонских королей. Но к серьезным беседам с адмиралом королевская чета приступила после парадных аудиенций, и беседы эти велись келейно: у короля Жуана уши были длинные и от них надо было во что бы то ни стало скрыть кое-какие замыслы государей Кастилии и Арагона.
Барселона против Лисабона
Король Фердинанд не любил яркого света. Была бы его воля, он пригасил бы солнце или, на худой конец, завесил бы это не в меру щедрое светило плотной тафтой.
Но земным владыкам солнце не подчинялось, и поэтому король сидел спиной к узкой щели, через которую пробивался пыльный солнечный луч, за огромным столом, на котором в беспорядке были разбросаны всевозможные свитки и карты.
По другую сторону стола, лицом к скудному свету, стояли участники тайного собеседования – кардинал Мендоса и адмирал моря-океана. Королева, сидя у окна, вышивала золотыми и красными нитями сцены крестных мук Христа. Ко Дню Вознесения она, исполняя нерушимый обет, должна была возложить на алтарь барселонского собора покров с собственноручной вышивкой.
Стежки за стежками ложились на бледно-розовый шелк, пятая, и последняя, крестная рана открылась на левой ступне Христа.
Королева Изабелла внимательно, не упуская ни одного слова, прислушивалась к беседе, которая велась за столом.
Колумб, глядя на королеву, испытывал необыкновенный восторг. Эти ловкие, тонкие пальцы, это лицо, нежное, мудрое, эти лучистые синие-пресиние глаза, согретые затаенными думами…
Воистину в целом свете нет королевы краше доброй и отзывчивой доньи Изабеллы.
А кардинал Мендоса (ему ли не знать королеву: долгие годы он был ее исповедником) не без опаски поглядывал на предмет тихих восторгов простодушного адмирала.
Кардиналу ведома была цена обаятельных улыбок и ласковых взглядов королевы. Она великолепно владела даром привлекать доверчивые сердца. Но кардинал знал: когда внезапно леденеют ее глаза, когда сжимаются ее губы, жди беды. И уж если приняла она решение, никакие силы не спасут жертву ее расчетливой ярости.
Она никогда не выходила из себя, голос ее всегда был спокоен, каждое слово тщательно взвешено. И никому, не только кардиналу, но и самому господу богу, неведома мера ее неумолимой твердости и холодной жестокости.
Кстати, о Господе Боге. Сомнения нет, королева – опора истинной веры, но порой кажется, что Саваофа и все его небесное и земное воинство она заставляет служить своим тайным целям.
Кому как не ей подвластна святейшая инквизиция? И не куда-нибудь, а именно в ее казну идет добро изгнанных, замученных и сожженных иноверцев и еретиков. Король, когда королева была рядом, чувствовал себя не очень уверенно. Изабелла всегда внимательно его выслушивала, всегда с ним соглашалась и всегда все делала по-своему. И всякий раз он убеждался, что она поступает наилучшим для них обоих образом.
Изабелла, родись она не во дворце, а под соломенной кровлей хлева или в цыганском шатре, все равно была бы – тому порукой ее властная натура и жестокий ум – первой и на скотном дворе, и в кочевом таборе.
Фердинанд же, появись он на свет не в королевских чертогах, а в доме простого смертного, вероятно, стал бы лавочником. Плутоватым лавочником, из тех, кто наживает деньгу, подпиливая гири и промышляя лежалым и гнилым товаром.
Подслеповатые хитрые глазки, нос грушей – да на любом толкучем рынке Арагона и Кастилии такие лица попадались на каждом шагу, возбуждая подозрение у местных альгвасилов.
И, право же, любой сарагосский барышник, угнездившись на троне, проявил бы не меньшую ловкость в дипломатических делах.
Что и говорить, дипломатом король Фердинанд слыл изрядным. Ему доводилось обводить вокруг пальца даже Людовика XI Французского, хитрейшего государя Европы.
Но Фердинанд всех обманывал и предавал с такой наглостью, что его стали опасаться самые близкие друзья, и он растерял бы последних союзников, если его дипломатическую прыть не умеряла бы королева.
Это собеседование в таинственной дворцовой полумгле очень радовало короля. Земли, которые не столько, правда, ему, сколько королеве преподнес адмирал моря-океана, вводили короны Кастилии и Арагона в лабиринт непредвиденных и запутанных дипломатических интриг, а по части интриг король был большой дока.
Но короля раздражало многословие его собеседников – адмирала и кардинала.
Казалось, будто король сидит на иголках. Он вьюном вертелся в кресле, вскакивал, снова садился и при каждом резком движении с тихим стоном хватался за шею.
Четыре месяца назад короля едва не заколол один из его подданных. Кинжал злоумышленника вонзился между лопаток, и хотя рана благополучно зажила, спина и шея отзывались на чересчур уж нетерпеливые жесты.
Медлительный кардинал окончательно вывел короля из равновесия.
– Вы, ваше преосвященство, – в сердцах сказал Фердинанд, -битый час по пунктам читаете старые договоры с Португалией. С таким же успехом вы могли бы порадовать наш слух заупокойными молитвами. Кому нужны эти ветхие грамоты, какой в них толк?
Уязвленный кардинал сухо ответил:
– К сожалению, ваше величество, эти старые и ветхие грамоты сохраняют свою силу по сей день. Еще раз повторяю: по договору семьдесят девятого года вся южная часть моря-океана признана португальской. Стало быть, Португалия имеет право на все земли, лежащие к югу от той линии, которая пересекает море-океан поперек и проходит через Канарские острова. А земли, открытые сеньором адмиралом, явно не находятся по ту сторону линии.
– Знать не хочу никаких линий! – воскликнул король. – Думайте не о том, как соблюсти договор с португальцами, а как его нарушить!
– Ваше высочество, – проговорил Колумб, – мне уже не раз приходила в голову одна мысль: если бы нам удалось передвинуть эту линию…
– Желал бы я знать, куда вы ее передвинете, – буркнул король. – Стоит только эту поперечинку перенести хоть на самую малость к югу, и мой драгоценный кузен, дон Жуан Португальский, пойдет на нас войной – ведь сразу за Канарскими островами начинаются его заморские владения.
– Вероятно, ваше высочество, я не совсем точно выразился -сказал адмирал, – я предлагаю разделить море-океан не поперек, а вдоль, по меридиану, и сделать это без особого ущерба для короля Жуана. Если такую продольную линию провести миль за пятьсот -шестьсот к западу от Азорских островов и оставить за Португалией все то, что лежит восточнее нового рубежа, то у короля Жуана сохранятся все его африканские земли и та часть моря-океана, через которую проходит португальский путь в Гвинею и к мысу Доброй Надежды. Мы же получим западную половину моря-океана с теми