землями, которые я открыл близ берегов Индии и Сипанго.
– Неплохая мысль, – произнес кардинал, – но король Жуан не согласится на такой раздел. Он сошлется на то, что старую линию, а она для него весьма выгодна, утвердил его святейшество папа Сикст IV и ни один христианский монарх не вправе изменять решения наместника святого Петра.
Король повернулся к кардиналу так круто, что едва не выпал из кресла.
– Вашего папу Сикста, – прошипел он, – уже девять лет черти поджаривают в аду на раскаленной сковороде. Туда же, в преисподнюю, убрался и его достойный преемник, папа Иннокентий VIII. И пусть мне это и стоило недешево, но папский престол я в прошлом году купил дону Родриго де Борхе, чистокровному арагонцу. Теперь мой Борха или, выражаясь на итальянский лад, Борджа, стал папой Александром VI, и, уж поверьте мне, для него не составит труда отменить любые решения прежних наместников апостола Петра.
Королева перекусила длинную золотую нить и задумчиво произнесла:
– Не сомневаюсь, папа Александр – человек смелый. Но, мой дорогой супруг, я не уверена, что он ваш друг, хотя его тиара и обошлась вам в пятьдесят тысяч дукатов.
Из четверых участников этого тайного совета одному только Колумбу ничего не говорило имя дона Родриго Борхи, бывшего епископа Картахены и Валенсии, бывшего легата арагонской короны в Риме и бывшего вице-канцлера папской курии. Он не знал, что у этого князя церкви, той церкви, которая, с присущим ей лицемерием, запрещала своим служителям вступать в брак, было по крайней мере шестеро сыновей и дочерей.
Он не знал, что насилием, вымогательством, подлогом дон Родриго Борха добыл всем своим чадам поместья, замки, выгодные синекуры.
Он не знал, что за этим любимцем короля Фердинанда числились «грешки», которые любого менее ловкого злодея давно привели бы на плаху или виселицу. Нет, даже не петля и не топор, а котел с кипящим маслом был уделом отравителей, а дона Родриго недаром называли «аптекарем Сатаны»: яды, им изготовленные, действовали порой медленно, месяцами и даже годами, порой мгновенно, но всегда безотказно.
И адмиралу, разумеется, было неведомо, что дон Родриго Борха в августе 1492 года купил почти весь конклав – коллегию кардиналов, выбирающую папу…
– Да, король моей души, – продолжала Изабелла, – я не поручусь, что его святейшество – ваш друг: слишком многим он вам обязан, впрочем, мне думается, что он заменит поперечную линию продольной. Море-океан папе Александру не принадлежит, оно его мало беспокоит, и, кроме того, он ведь не забыл, что десятого августа прошлого года на конклаве португальский кардинал да Кошта голосовал против него по прямому указанию короля Жуана.
– Святая правда, моя дорогая, – сказал король. – Я пошлю в Рим верных людей и потребую, чтобы папа отдал нам западную половину земного шара. Убежден, что король Жуан отправил в Барселону послов. Этот лисабонский кляузник спит и видит, как бы оттягать у нас новооткрытые земли. А мы покажем его послам буллу папы Александра VI. Послы стремглав кинутся в Лисабон, король Жуан разгневается на его святейшество папу, начнется бумажная война между ними и доном Жуаном, а тем временем сеньор адмирал вторично отправится в Индию и высадит на Эс-паньоле тысячи две доблестных испанских рыцарей.
– Вы, как всегда, правы, – ответила королева. – Но вот чего я опасаюсь: ваш кузен дон Жуан постарается опередить сеньора адмирала. А если португальские корабли придут в Индию прежде кастильских, наша игра будет проиграна. Поэтому надо, не дожидаясь послов из Лисабона, направить дону Жуану ловкого человека. Короля необходимо убедить, что мы твердо намерены решить дело миром и что ему нет смысла посылать на запад боевую флотилию. У меня есть на примете такой человек: это рыцарь дон Лопе де Эррера.
– Вот и отлично, – проговорил король, – дадим этому дону Лопе инструкции, на них уйдет дня три-четыре, и пусть с богом едет в Лисабон.
Королева лукаво улыбнулась:
– Инструкции, мой друг, уже готовы. Дон Лопе может выехать из Барселоны завтра, двадцать второго апреля.
– В таком случае, – сказал король, – я завтра, хотя нет, завтра я не успею, сегодня воскресенье, ну тогда, скажем, в среду, снаряжу гонцов к нашему послу в Риме, сеньору Гарсиласо де ла Веге. В начале мая они будут в Риме, и на троицу новая папская булла придет в Барселону. Клянусь честным крестом, кузен Жуан получит приятный сюрприз…
Королева, отложив свое рукоделие, подошла к столу.
– До среды, мой друг, три дня. Три дня – это вечность. Я полагаю, что мы сможем отправить гонцов в Рим завтра к вечеру. Но боюсь я, что сеньор Гарсиласо с папой не справится. Слишком он уж благороден. Рыцарь без страха и упрека. Что ж, попробуем. Дайте мне перо, сеньор адмирал. Нет не это, я люблю остро очинённые перья. Так где должна пройти линия раздела? Западнее островов Зеленого Мыса и Азорских островов? Прекрасно, чудесно! Сейчас мы с королем напишем письма сеньору Гарсиласо де ла Веге и его святейшеству папе Александру… И прошу вас, сеньор адмирал, раздвиньте этот занавес – здесь темно, как в склепе.
В понедельник 22 апреля дон Лоне де Эррера, чрезвычайный посол королевы Изабеллы и короля Фердинанда, выехал из Таррагонских ворот и через Валенсию и Толедо направился в Лисабон.
В тот же день гонец их высочеств покинул барселонскую гавань и на всех парусах помчался к берегам Италии. Барселона вступила в бой с Лисабоном.
Рим – город разбойников
Гонцом короля Фердинанда и королевы Изабеллы был севильский рыцарь дон Хосе-Мария Галан-и-Родригес. Он обладал длинной родословной и скудными достатками, поэтому и пришлось ему на склоне лет сделаться королевским курьером. Не раз возил он срочные депеши в Рим, и ему порядком приелись эти путешествия по казенной надобности. Иное состояние духа было у его попутчика Педро Сальседы.
На корабле к Педро относились с величайшим уважением, и было за что: как-никак Педро – воспитанник и паж адмирала, -несмотря на свои несолидные годы, успел уже побывать на удивительных островах моря-океана, причем вывез он оттуда множество всяческих диковинок и перенял некоторые заморские обычаи. Спал он, к примеру, в длинной сетке, сплетенной из тонких стеблей неведомых растений. Он называл эту сетку гамаком и клялся, что на острове Эспаньоле все индейцы пользуются такими гамаками и не знают ни кроватей, ни диванов.
Педро давно уже мечтал о Риме, ему страстно хотелось побывать в Вечном городе, осмотреть его древние дворцы и храмы и, по обычаю всех добрых католиков, облобызать туфлю его святейшества папы.
По счастью, был у Педро в Риме дальний-предальний родственник, и юноша попросил адмирала на месяц-другой отпустить его к дядюшке, которого, честно говоря, он никогда и в глаза не видал.
Адмирал долго колебался: к своему пажу он привык и не хотел расставаться на долгий срок. Но в конце концов он согласился отпустить Педро в Рим и замолвил о юноше словечко дону Хосе-Марии.
Плавание из Барселоны в Остию – гавань, откуда до Рима было миль двадцать, – прошло почти без всяких приключений.
Средиземное море, ласковое и теплое, казалось тихим озером в сравнении с необъятным морем-океаном. На бойкой морской дороге из Испании в Италию часто встречались большие и малые корабли, и, если бы не внезапные тревоги, Педро никогда не поверил бы, что в этих мирных водах полным-полно пиратов.
У берегов Сардинии корабль едва не угодил в засаду к алжирским корсарам, но встреча с ними состоялась ночью, и капитану удалось скрыться от грозных морских разбойников.
В день святого Марка Евангелиста, 25 апреля, судно отдало якорь в Остии.
На испанском подворье всегда наготове были кони и мулы для королевских посланцев, и дон Хосе-Мария, прихватив с собой Педро, сразу же поскакал в Рим.
Чуть ли не с колыбели Педро слышал рассказы о прекрасной Италии, о ее веселых горах, цветущих садах и тучных нивах. Но не иначе, как злые волшебники подменили на остийской земле горы и сады унылыми и безлюдными болотами.
Дорога шла через эти трясины, и порой они ее совершенно засасывали, и тогда лошади по брюхо проваливались в вязкую и зловонную грязь. Слева змеилась мутная речка, и Педро был потрясен до глубины души, когда дон Хосе-Мария сказал: «А в этом году Тибр не очень разлился, видно, не было в горах дождей». Неужели же знаменитый Тибр даже в пору весеннего половодья столь ничтожен и убог?! Затем стало посуше, болота сменились плоской равниной с чахлыми оливковыми рощами. Дорога круто повернула на север и скоро подошла к высокой кирпичной стене, которая к востоку тянулась насколько хватал глаз, а на западе спускалась к Тибру.
Тысяча двести десять лет было этой стене, в пору упадка Римской империи, заложенной императором Аврелианом и оконченной его ближайшими преемниками.
Через остийские ворота в Аврелиановой стене Педро и дон Хосе-Мария въехали в Рим.
Дон Хосе-Мария – он часто бывал в Риме и хорошо знал город – сказал Педро:
– Сейчас мы поднимемся на Авентинский холм, и ты увидишь оттуда весь Рим.
И вот уже Авентин – самый южный из семи холмов Древнего Рима.
Внизу лежал Вечный город. Истерзанный и оскверненный, но все еще живой и, быть может, поэтому внушающий чувство острой жалости.
На необозримом пространстве глаз везде встречал руины. В развалинах были храмы Форума и священного Капитолийского холма, как гигантское надгробье стоял изувеченный Колизей.
На каменных скамьях этого грандиозного амфитеатра некогда умещалось девяносто тысяч зрителей, и, право же, настоящими кудесниками были его древние строители. На вечные времена возвели они многоярусные стены Колизея, и это чудо-здание выстояло четырнадцать столетий. В запустение пришел Колизей в годину варварских вторжений. Пожары, землетрясения оставили на его каменном теле неизгладимые рубцы, но больше всего он пострадал по иным, и при этом куда более горьким причинам.
Даже с Авентинского холма Педро видел: как муравьи, копошились у Колизея сотни людей. С мясом вырывали они из стен тяжелые плиты. Ну конечно, ведь до чего же это удобно – гигантскую каменоломню иметь у себя под боком. Один-два удара ломом – и к твоим услугам аккуратно отесанная плита серого травертина, а травертин – камень хоть куда, не грех его продать кардиналу Орсини: кардинал недавно заложил новый дворец. Не грех и подпереть тр