– Влажная уборка два раза в день. Никаких ковров, шерстяных одеял, пуховых подушек. Ничего натурального, только искусственные материалы.
– Анализы: энтеробиоз, стафилококк, дисбактериоз, мочу на диостазу, биохимию крови, количество углеводов.
– Пользуйтесь болтушкой, меняйте сухие повязки как можно чаще. Не забывайте про витамин Д, с вашим слабым иммунитетом может развиться рахит.
– Запомните, каждый час. Самое главное – соблюдать схему, не нарушая последовательности. Вы начинаете с зеленой коробочки и одной горошины, а заканчиваете красной и десятью шариками.
Соня намывает полы, выскребая из щелей спрятавшиеся пылинки. Малыш, беспокойно дергая перебинтованными ручками, спит под покрывалом, набитым полиэфирным волокном. По углам комнаты расставлены ионизатор и увлажнитель воздуха. Антон возит по лабораториям стерильные пластиковые стаканчики, а у Сони рябит в глазах от разноцветных картонных футлярчиков с мизерными белоснежными драже, и даже во сне она продолжает механически пересчитывать гомеопатические кругляшки.
– Кругляшки, кругляшки, кругляшки. Мне кажется, я сама круглая.
– Тебе кажется. Ты, Сонюшка – тонюсенький цилиндр с натруженными мозолями у основания и темными овалами под вершиной. Тебе надо отдохнуть.
– Издеваешься? – Соня тоскливо смотрит на мужа.
– Как-то отвлечься, занять голову чем-то еще.
– Согласна только на кайзеров, но ты же знаешь: экзамены в аспирантуру я пропустила, придется ждать следующего года.
– Значит, «четыре драгоценности ученого»[67] уже не способны вывести тебя из тоски?
– Смеешься? Как мне рисовать? Я, конечно, могу поводить кистью по бумаге, но рисунок останется безжизненным.
– Почему, Соня?
– Потому что в данный момент у меня нет душевной гармонии, я напряжена, озабочена, а беспокойный каллиграф никогда не создаст ничего хорошего.
– А ты попробуй. Давай же, Сонюшка, что там написано в твоих учебниках: подыши, выпей чаю, настройся.
На чай времени нет. Соня раскладывает инструменты и, чуть шевеля губами, прокручивает в голове песенное наставление:
– Большой и указательный – защипывают кисть. Средний – крепко обхватывает. Кончик безымянного – выталкивает. Мизинец помогает непрерывности движений. Чтобы лучше владеть кистью, в ладони должна быть пустота.
Один за другим на бумаге быстро вырастают почти сросшиеся, чуть асимметричные иероглифы.
– Кайшу или цаошу?[68] – спрашивает Антон.
Соня смеется.
– Чего ты?
– Сразу видно, что ученик из тебя посредственный. Если бы ты хоть иногда слушал, чем отличается один стиль от другого, никогда бы не задал такой вопрос. В кайшу линии четкие, гармоничные, спокойные. По сути – обычное современное письмо. А цаошу – это настоящее искусство, быстрая, экспрессивная скоропись.
– Понятно, значит, это нечто среднее.
– Точно. Это синшу[69]. А как ты догадался?
– Выражая себя, цветок источает свое неповторимое благоухание.
Каллиграфия – цветок души человека[70].
Ты у меня сейчас – один сплошной синшу. Нервная, издерганная особа, живущая в полной гармонии.
– Да уж. – Соня продолжает выводить линии.
– Сколько же силы таится в твоих руках, – восхищается муж.
– Руки тут ни при чем, – возражает жена, переводя дыхание. – В кисти скрыта энергия ритмов инь и ян, которая находит в иероглифах свое завершение, «отливается в изящное, красивое. Если она возникла и проявилась, ее невозможно остановить, если же она ускользает, тает, теряет свои очертания, ее уже нельзя задержать…»[71].
– Значит, раз уж ты взялась рисовать и поймала энергию, то остановить тебя невозможно?
– Остановить – нет, спугнуть – да.
– Чем?
Соня вздрагивает от внезапного детского плача, разорвавшего вселенную. Невольный взмах кисти оставляет в самом центре иероглифа «Счастье» пятнышко, быстро расползающееся в жирную кляксу.
– Надо было взять абсорбирующую бумагу, – сетует муж.
Женщина хватает очередную склянку с лекарством и резко отвечает:
– Не надо было брать никакой.
– Никакого толку, абсолютно никакого, – говорит Антон очередному светиле педиатрии. – Если динамика и есть, то только отрицательная. С каждым днем только хуже и хуже. Ребенок уже практически покрыт сплошной коркой.
– Он родился с диатезом?
– Нет. Все началось, когда мы вернулись из Лос-Анджелеса, – обреченно отвечает Соня.
– Что ж, в Калифорнии хороший климат.
– Климат, Соня, великолепный. Я сразу говорила. А тебе надо было полгода изводить ребенка и мучиться самой, прежде чем осознать необходимость привезти его сюда.
– Мама, это ненадолго. Пройдет диатез, дождемся лета и поедем домой.
– Хорошо-хорошо, как скажешь. Прилетайте скорее. Я жду.
– Я жду, Соня. Но только месяц. Через четыре недели документы должны быть оформлены, если ты не хочешь, чтобы твое место в аспирантуре занял кто-то другой. Да, ты сможешь поступить в следующем году, но не жди, что тебя опять пригласят работать на кафедре.
Она растерянно кладет трубку и сообщает мужу:
– В аспирантуре освободилось место, и чтобы его занять, необходимо взять курс на кафедре.
Некоторое время стоит тягостное молчание. Потом Антон говорит:
– Отвези Мику и возвращайся.
– Я поклялась, что никогда не брошу ребенка.
– Не говори ерунду, Сонюшка. Ты не бросаешь, а оставляешь лечиться.
– Это ведь ненадолго, правда?
– Конечно, милая, всего на полгода.
Полгода незаметно превратились в год, затем в полтора и добежали до двух. Каждый раз, покупая билет в Америку, Соня садится в самолет с мыслью, что едет забрать ребенка. А там она смотрит на розовощекого карапуза, плещущегося в бассейне, и с ужасом вспоминает кровоточащие экземы. «Посмотри, он уже подрос, окреп. Все будет хорошо, – говорила она себе и тут же спрашивала: – А если нет? А если опять все сначала? Увезти его, потому что я не могу без него жить, чтобы он там мучился? Он-то пока без меня прекрасно обходится. Называет бабушку мамой, обожает Стива, катается в дорогущей коляске по звездным именам на голливудской аллее и дышит океанским воздухом». Что она может предложить маленькому ковбою, кроме своей любви: московские ясли, квартиру, заполненную стопками бумаг с датами и хрониками, и запах бензина? Где еще, скажите, должен жить этот бесценный, самый лучший, самый умный, самый красивый ребенок, если не в Городе Ангелов?
Молодая женщина прекрасно знает ответ: ребенок должен жить с мамой. И ее сын будет жить с ней, как только она допишет работу, получит диплом кандидата наук, соберется с духом и привезет Мику в Москву. А если дерматит вернется, что ж поделать, она уедет вместе с сыном назад. Конечно, она позовет Антона с собой, но захочет ли он ехать? Это у нее один только Мика, а у Тошки есть еще Анечка. Он и так уже предал ее один раз, уйдя к Соне, сможет ли уехать совсем? Анечка очень чувствительная и привязана к Тошке. К тому же у него здесь карьера, клиенты, имя, а там что? Соня, Мика и перспективы развозчика пиццы…
– О чем ты думаешь, Сонюшка?
– О кукушках.
– Кукушка кукушонку сшила капюшон. Как в капюшоне он смешон. Давай, сладкий, повторяй.
– Ку-ку, – раздается в ухе неуверенный лепет.
– Чему ты учишь двухлетнего малыша, мама? – удивляется Соня. – Это смешно.
– Смешны дефекты фикции, а правильная речь еще никому вреда не принесла. И учиться говорить правильно надо сразу, а не потом.
– Лучше бы ты научила его обращаться ко мне «мама», а не «няня».
– «Няня» – это на его языке, Соня. Он прекрасно знает, что звонит Соне поздравить ее с днем рождения.
– А я хочу, чтобы он знал, что звонит маме.
– Защитишься – узнает. Кстати, желаю тебе закончить работу как можно скорее, раз ты так этого жаждешь.
– Присоединяюсь к пожеланиям тещи. – Антон целует затылок жены, забирая у нее телефонную трубку. – Дайте-ка мне сына. Мика, это папа. Ты слышал, мама скоро к тебе приедет.
– Не скоро, – грустно вздыхает Соня через несколько минут.
– Почему, Сонюшка?
– Я застряла на середине пути.
– Отчего?
– Понимаешь, когда я закончу, придется что-то менять, а я боюсь этого.
– Боишься жизни с сыном?
– Нет, что ты! Боюсь, он не сможет жить здесь.
– Значит, мы поедем в Лос-Анджелес.
От этого бесхитростного «мы» на Сонином лице расползается улыбка, спадают засохшие струпья переживаний, наполняя дыханием кожу, будто невидимая волшебная палочка стерла чернильное пятно с нарисованного Соней иероглифа.
– Фу[72], – выдыхает она, утыкаясь мужу в плечо.
– Вот и славно. Что-то еще тебе мешает?
– Нет, – лукаво хихикает Соня. – Скорее мне чего-то недостает. Я же не просто ученый, Антош, понимаешь? Я книголюб, но не буквоед. Я хорошо пишу научные труды, но как-то отстраненно, словно не понимаю, что делаю.
– Как это не понимаешь?
– То есть понимаю, конечно, но полного представления о предмете исследования не имею.
– Для этого нужна машина времени, Сонюшка.
– Было бы неплохо. Но думаю, мне бы хватило для начала и современности. Теории мне мало, нужна практика. Полазить бы самой по замкам моих друзей кайзеров… Хоть бы глазком посмотреть на то, о чем пишу.
– Предлагаю посмотреть двумя, – загадочно улыбаясь, муж протягивает Соне конверт, а в нем путевки – двухнедельный тур по Европе. – С днем рождения!
Затаив дыхание, женщина пробегает взглядом по заветным названиям: «Мюнхен, Кельн, Брюссель, Париж, Леон, Бордо, Сан-Себастьян, Памплона, Барселона».
– Летим в Германию, сажаем историка в машину и везем по Европе собирать материал, – подмигивает жене Антон.