Некоторое время он еще стоит на месте, затем, досадливо махнув рукой, идет в сторону от тракта, прямо в поля, минуя разбросанные по опушке елани, туда, где за дальними лесами прячется село Октюба. В ложбинах цветет иван-чай, из высокой травы выглядывают заячий горох и медово-пряные головки дикого клевера. Впереди, за сизым ковром лугов, лежит большое круглое озеро. Мелкие волны, подгоняемые ветерком, ослепительно сверкают на солнце. Дремлют камыши и широкой полосой опоясывает озеро розоватый песчаный берег. За озером, на угоре, видны дома, тополя в палисадниках и белые здания животноводческой фермы. А слева до далекого горизонта — луга. Похоже, будто там, на лугах, либо где-то над озером нескончаемо-длинно звенит струна.
Геннадий останавливается и напряженно вслушивается в это давно знакомое пение. Он не сомневается, что за кустами чернотала работают пароконные сенокосилки. И вот одна из них появляется совсем близко; буланые кони тянут ее по закраине, мотая головами и напрягаясь, а машинист, издали увидев его, машет рукой. Может, он принял Геннадия за земляка, а вернее всего потому, что сенокос — самая чудесная пора лета, и нет у парня сил, чтобы удержать восторг. Побежать бы навстречу этому косарю, попросить его уступить хоть на час место на косилке! Но пока он смотрит и раздумывает, буланые снова скрываются за кустами.
Сенокос Геннадий с детства любит больше, чем другие полевые работы. Крупно шагая дальше, он с удовольствием отмечает, что октюбинские покосы много богаче, чем здешние. Затем он представляет себе, как явившись в бригаду косарей будет вместе с ними, как прежде, есть по вечерам полевую кашу, чуть припахивающую дымом костра, спать на свежем сене, если понадобится, ремонтировать машины, и никто, даже Наташин отец, уже не сможет его чем-нибудь попрекнуть.
Проселочная дорога, по обочинам заросшая конотопом, выводит его к песчаному берегу озера. Тут, в низинке, навстречу движется мотоциклист. Взглянув на него, Геннадий смеется. Ему смешно, потому что водитель и машина поменялись местами: тяжелый трехколесный мотоцикл медленно катится по дороге, а водитель толкает его, низко пригибаясь грудью к рулю и шаркая сапогами по утрамбованной земле. Позади, шагах в десяти, идет пассажир — молодая женщина, по-видимому, жена.
Геннадий отступает на обочину и добродушно спрашивает:
— Кто кого везет?
— А ты не смейся! — отвечает мотоциклист. Лицо у него молодое, под хрящеватым носом пробиваются усики, ворот взмокшей рубахи открыт, и видна крепкая загорелая шея. Чем-то неуловимо теплым веет от него: не то улыбка у него такая широкая, не то глаза очень смешливые.
— На свою голову купил экую оказию! — продолжает он. — И все потому, что на скорую руку выучился. Не умею еще ремонтировать. Чуть неполадка, слезаю с седла да сам и тяну.
Видно, что ему и самому смешно: столько неподдельного юмора в его словах. Однако вопрос Геннадия дает ему надежду, и он останавливается:
— Слушай, друг, а ты, случаем, в этих делах не спец?
— Не в пример тебе, ездить не умею, зато ремонтировать приходилось, — отвечает Геннадий. — Ну-ка, доставай инструмент!
Скидывая с плеча рюкзак в придорожный конотоп, Геннадий мельком замечает, что идущая за мотоциклом женщина словно делает рывок вперед, и что-то близкое, незабытое видится ему в повороте ее головы, в тонкой девичьей фигуре.
Потом, взяв инструмент и склонившись над мотоциклом, чтобы проверить зажигание, он еще раз кидает на нее взгляд, но уже не безразличный, а полный тревожного ожидания. Она стоит совсем рядом, безмолвная и скованная, не отрываясь, смотрит на него широко раскрытыми глазами.
— Здравствуй, Наташа! — хочется сказать ему, но она, словно угадав его намерение, переходит на обочину, где он только что стоял, и поспешно идет к покосу.
— Ты куда, Наташка? — кричит ей вслед мотоциклист и, не дождавшись ответа, обращаясь к Геннадию, говорит: — Вот какая чудачка! Всех стесняется. А ведь красивая она! Как ты думаешь? А?..
— Красивая, — подтверждает Геннадий, стараясь ничем не выдать ни себя, ни ее. Следовало бы спросить у этого парня, давно ли они поженились и счастливо ли живут, но зачем же спрашивать, когда и без того все понятно: Наташа не прогадала! Затем приходит к нему мысль, что вот стоит перед ним человек, которому повезло в жизни больше, чем ему, и как знать, если бы он, Геннадий, не ушел тогда из Октюбы, все дело могло обернуться иначе, и Наташа могла стать его женой. Ведь не зря же она сейчас смутилась. Воспоминания приносят ему запах ее ладоней, мягких и нежных, словно вот в эту минуту, как прежде бывало при встречах, она провела ими по его лицу.
Между тем словоохотливый мотоциклист, обрадованный возможностью снова сесть на машину, а не тащить ее дальше волоком, успевает рассказать многое. Оказывается, они вместе с Наташей работают на заготовке кормов для животноводческой фермы: он бригадир, а она учетчик. Зовут его Михаилом, фамилия у него смешная — Ягненков, хотя и с такой фамилией жить вполне можно. Вон там, за озером, их село, теперь центр большого совхоза. В прошлом году они здорово промазали, не заготовили в достатке ни сена, ни силоса, поэтому кормов до весны не хватило и пришлось пережить немало бед. Но уж нынче так не случится: по всему берегу будут стоять стога!
Неполадка в машине оказалась совсем пустяковой: ослабли контакты. Подтянув их, Геннадий запускает мотор и, довольный тем, что не только помог человеку, который счастливее его, но даже не испытывает к нему неприязни, советует:
— Ты, Михаил, за контактами чаще присматривай. Без них далеко не уедешь.
Но Михаила Ягненкова больше занимает другое:
— Ну, и руки у тебя! Сразу нашли, что надо.
— Жизнь научит всему, — с усмешкой говорит Геннадий. — Года три назад я тоже в технике ничего не смыслил. А вот пристигла нужда — стал автослесарем.
— А я вот в животноводство подался. Хочу стать зоотехником. Значит, всякому свое. Ты сейчас куда идешь-то? В отпуске, что ли?
— Ага! — кивнув головой, подтверждает Геннадий. Потом он протягивает руку, чтобы попрощаться с Михаилом, пожелать ему в семье и в работе всякой удачи, потому что вряд ли еще раз встретятся их пути. Но тот задерживает его и настойчиво просит побывать у них на полевом стане, вместе с ним пообедать, а если будет желание, то и погостить до следующего утра. Геннадий, понимая невозможность этого, говорит:
— Боюсь, твоя жена будет против…
— Какая жена? Что ты! — удивляется Михаил.
— А эта?..
— Наташка-то? Да разве это жена? Она же моя родня. С отцом поспорила и живет у нас второй год. Такая девка! Воды не замутит, только гордая. У нее там, в Октюбе, кажись, парень был, а чего меж ними вышло — не знаю. Так и ходит в невестах. Наши ребята сколько ее сватали, и ни за одного не идет.
…На полевом стане пустынно, лишь одиноко стоит передвижной домик на колесах, слабо струится дымок потухающего костра. Все люди заняты делом: на угоре, за черноталом женщины с подоткнутыми подолами ворошат свежее сено, еще левее — несколько мужчин мечут сено в стог. А Наташа стоит на тропинке, круто сбегающей к озеру, и ждет его, Геннадия. Сердце подсказывает ей, что он придет.
— Здравствуй, — говорит он. Девушка отвечает ему тем же словом и, как прежде, мягкими пахучими ладонями проводит по его лицу. Затем они идут на берег, утопающий в розовом свете и, держась за руки, молча смотрят, как сверкает озеро.
Так они могли бы стоять до вечера, до утренней зари. Но солнце еще светит ярко, сенокосилки наполняют округу несмолкаемым пением, дел на покосе полным-полно… Всему свое время. Еще будут зори и будут ночные звезды.
Вместе с Михаилом Ягненковым Геннадий идет к стогу, берет самые длинные вилы и уже не думает о том, что будет завтра продолжать свой путь в Октюбу. Долго ждала его мать и еще подождет, ведь чего же ей нужно, кроме счастья для сына!
СКАЗАНИЕ О ВОДЯНОМ ЦВЕТКЕ
Восьмилетний Герка ушел еще днем в лес и домой не вернулся.
Елена Демина, его мать, приехала с поля уже поздней ночью. Обнаружив отсутствие сына, побежала в правление. На поиски мальчика поднялись все, кто в этот час оказался не занятым полевыми работами.
Проселочными дорогами и тропами разъехались верховые. Колхозники, для которых на конюшне не хватило коней, ушли пешком. Елена в смятении бегала по переулкам, по огородам, надрывно кликала Герку, но он не отзывался. Тогда она и сама кинулась к лесу, недвижимо застывшему в темноте за околицей, но председатель колхоза Иван Евстигнеевич вернул ее, уговорил остаться в правлении и ждать вестей от посыльных.
Бросив домашние дела, пошел в правление и Егор Черемшан.
Елена сидела возле стола Ивана Евстигнеевича, охваченная тревогой и ожиданием. Настольная лампа бросала желтоватый свет на ее тонкие руки, сложенные на коленях. Лицо, скрытое в прозрачной полутени, казалось сероватым, а нижняя припухлая губа чуть вздрагивала и кривилась. Егор поздоровался с ней, попытался было выразить ей свое сочувствие, но она поднялась и ушла на крыльцо.
— Ишь ты, гордая какая! — участливо сказал Иван Евстигнеевич.
Егор смутился и нахмурился, а Иван Евстигнеевич с усмешкой добавил:
— Право, оба как дети. Нисколько не лучше Герки. Силой вас, что ли, мирить. Коли друг друга любите, так и женились бы по-людски. Не весь же век старое помнить.
Это была давняя история, вспоминать которую Егору было всегда очень тягостно. Девять лет назад, когда он проходил службу в армии, Елена не стала ждать его и вышла замуж. Она сошлась с приезжим механиком Шиловым, уже немолодым, скаредным и ядовитым человеком. Молодуха пришлась ему не по нраву, не умела или не хотела угождать всем его прихотям, и вскоре он ее бросил. Сункулинские бабы и мужики считали, что выходила она замуж и нажила ребенка по глупости, но в то же время смотрели на Егора, как на жестоко обиженного. Обида эта у него не забывалась и все время точила душу, разъедала сердечную рану. А между тем и Герка уже подрос и Шилов давно уехал.