Тут, на току, Матюха приказывает Мирону:
— Сыпь обратно, где взял, и помни, чего тебе сказано!
Опустевший мешок вырывает из рук старика, уносит к болоту и, размахнувшись, далеко закидывает его в камыши.
Мирон сидит на обрубке бревна возле тока, жалкий и убитый позором, горестно сжав голову ладонями и тяжело вздыхая.
Освободившись от невольного спутника, Матюха уходит на стан. Нет в нем больше ни тоски, ни злости, ничего нет, кроме сладостного тепла на сердце и ожидания огромной, радости.
Люба стоит под навесом избушки, у стола, накрытого клеенкой, при слабом свете костра моет посуду. Она повариха, поит и кормит всю полевую бригаду. Белый халат ее призывно маячит в сумраке, и Матюха, не сводя с нее глаз, осторожно ступая, словно боясь спугнуть, приближается и обнимает ее за плечи.
Но она не пугается, не вырывается и не бежит от него, а сразу узнав, покорная и счастливая, горячим дыханием обжигает его губы.
— Пришел-таки! — говорит она. — Никуда от тебя не денешься. Видно судьба…
— Пришел, — в тон ей отвечает Матюха. — Пришел насовсем. Хочешь мне верь, хочешь не верь, а от тебя не отступлюсь. Завтра пойду к председателю, пусть квартиру дает, и распишемся.
Он ждет, что она еще что-нибудь спросит, но ей и так все понятно.
Слабо струится дымок потухающего костра, стихают шорохи, говор и смех на стану, и только неомраченная чистая радость страдает бессонницей.