– Я ничего не обещаю, Томас. Может, не все придут. Надеюсь, ты это понимаешь?
Следует кивок.
– Ну, кому звонить?
– Лиле и Карлотте, – быстро отвечает Томас. И начинает подпрыгивать на диване.
– Отлично. Завтра свяжусь с их мамами. А куда мы с тобой позовем Лилу и Карлотту?
– В «Макдоналдс» с площадкой.
Внутри что-то обрывается. Но уже через мгновение я беру себя в руки.
– Здорово ты придумал.
Томас имеет в виду «Макдоналдс» с закрытой игровой зоной. Это в Южной Филадельфии, Томас ходил туда с отцом. Год там не был. Как он вообще помнит про игровую зону?
Томас накрепко сцепляет пальчики, устраивает ладошки под подбородком. Обычный жест, когда моего сына переполняют эмоции.
– И ты мне купишь все, что я захочу, да, мама?
– Разумеется. А ты будешь соблюдать меру, договорились?
Вскоре он засыпает прямо на диване. Уношу его в детскую, укладываю в постель.
С этим у меня строго. Ребенок должен спать в своей постели. Без вариантов. Малышом Томас мучился от сильных колик, безутешно плакал целыми часами. Сердце разрывалось слушать этот плач. С самого начала инстинкт – первобытный, если не сказать животный – таился у меня во чреве; он и сейчас там, он не желает отпустить Томаса, цепляется за него когтищами, грозится свести на нет всю работу, которую я проделала с тех пор, как родился мой сын. Проще всего пойти у инстинкта на поводу – уложить Томаса к себе под бок. Но пособия по уходу за детьми на этот счет держатся единого мнения: никогда не берите малыша в свою постель. Во-первых, вы можете его случайно раздавить; а во-вторых, сформируете дурную привычку, с которой впоследствии вряд ли справитесь. Дети, которые спят в родительской постели, вырастают неуверенными, несамостоятельными, неспособными занять достойное место в мире.
Еще прежде, чем Томасу исполнилось полгода, он у меня стал оставаться на ночь в отдельной комнате. Пока мы жили в Порт-Ричмонде, все было хорошо. Колики прошли, как я и предвидела; сын не страдал нарушениями сна, мы с ним оба просыпались бодрыми и полными сил.
Но стоило переехать в Бенсалем, и все изменилось. Теперь с нарастающей частотностью Томас умоляет: «Мама, можно я буду спать с тобой?» Иногда среди ночи или утром я обнаруживаю его в собственной кровати – он прокрадывается, дождавшись, когда я усну, и сворачивается клубочком у моих ног. В таких случаях я непреклонна. Отношу Томаса в детскую, убеждаю, что ничего с ним не случится, и даже включаю ночник, купленный специально для его успокоения.
До сих пор я считала свою линию правильной. Усомнилась недавно, пару месяцев назад, проснувшись не от плача даже – от какого-то щенячьего поскуливания в изножье своей кровати. Никогда ничего подобного не слышала. А потом детский голосок начал повторять: «Папочка. Папочка. Папочка».
Я поднялась, на цыпочках обошла кровать. Томас спал, завернувшись в одеяло, точно звереныш. И разговаривал во сне. Я так и застыла. Время от времени мальчик подергивал ножками и ручками, как щенок, которому снится охота на кроликов. Выражение маленького личика менялось с удивительной быстротой: Томас улыбался, через несколько секунд хмурился, затем изумленно вскидывал бровки и морщил подбородочек. Не сразу я поняла, что он плачет. Коснулась простыни под его щекой. Простыня была мокра от слез. Я положила ладонь ему на лоб, потрясла за плечо. Пробормотала: «Томас, всё в порядке».
Он не проснулся, и впервые в жизни я уложила его рядом с собой и стала гладить ему лобик – так делала моя мама. Проводила пальцем по мягким детским бровкам, пока Томас не затих. Тогда я отнесла его в детскую.
Наутро он в подробностях пересказал ночной эпизод.
– Это тебе приснилось, – заверила я.
Среди ночи обнаруживаю: прогноз оправдался.
В фонарном луче видно: снег валит пышными хлопьями, засыпает подъездную дорожку.
Утром подскакиваю от треньканья телефонного будильника. Судорожно хватаю телефон, жму «Отменить». Экранчик высвечивает сообщение от Бетани – еще в шесть часов скинула. «Завалило по самое некуда. Не приеду». И грустный смайлик.
У меня вырывается язвительное «Ну, спасибо!». Встаю, подхожу к окну. Кругом белым-бело.
– Спасибо, Бетани, удружила! – повторяю я.
За дверью шлепают Томасовы ножки. Мой сын стучится и входит, не дождавшись ответа.
– Мама, что случилось?
– Бетани в снегу завязла. Не приедет сегодня.
Подозреваю, что дело вовсе не в снегопаде. Просто Бетани мстит за вчерашний выговор. С Томасом я этими соображениями не делюсь.
– Ура! – ликует мой сын.
Не сразу понимаю: он уверен, что раз няня не приедет, значит, с ним останется мама.
– Нет, мне нужно на работу.
Маленькое личико кривится. Беру его в ладони.
– Прости, милый. Сейчас что-нибудь придумаю. Один ты не будешь.
Времени в обрез. Опускаюсь на кровать. Что делать? Кому звонить?
Томас пристраивает подбородочек у меня на плече – будто легонькая птичка уселась.
– А с кем я буду, мама?
– Пока не знаю.
– Возьми меня с собой. На заднее сиденье.
Улыбаюсь.
– Нет, детям в полицейскую машину нельзя.
Усаживаю его к себе на колени. Вдвоем мы прикидываем, кто бы мог нас выручить.
Скрепя сердце, набираю номер бабушки. Раньше она меня выручала, сидела с Томасом. Сейчас я не очень на это рассчитываю.
Ба не отвечает. Что и требовалось доказать.
Звоню бывшей приходящей няне, Карле. Она работает в страховой компании в центре. С сожалением Карла говорит, что их контору по случаю снегопада не закрыли.
Последняя моя надежда – Эшли. Сотовый она не берет. Отправляю эсэмэску.
В ожидании ответа кормлю сына завтраком. Поглядываю за окно. Снег все идет.
А ведь я через такие сугробы не проеду. Придется браться за лопату.
– Надевай сапоги, Томас! – командую я.
От физической работы настроение улучшается. В Порт-Ричмонде я занималась спортом. Недолго практиковала кросс-фит. Играла в футбольной команде. Знаю по опыту: три-четыре раза в неделю пропотеть как следует – это полезно. Нервы успокаивает. Сейчас на спорт нет времени.
Вручаю Томасу лопатку – мол, помогай! Двадцать минут он толчется на одном пятачке, потом принимается строить снежный замок.
У меня дело продвигается. Когда целых пять футов освобождены от снега, в дверях возникает миссис Мейхон.
– Не нужно вам убирать снег, Мики. Вы не обязаны.
– Зато хоть размялась.
– Чак бы убрал. Ему карманные деньги не повредят.
Чак – соседский мальчик, подросток. Подрабатывает, сгребая сухую листву и подметая дорожки.
Продолжаю орудовать лопатой.
– В любом случае спасибо вам, – произносит миссис Мейхон.
– Пустяки.
Вдруг меня осеняет. Хватаюсь за телефон. Ответа от Эшли нет как нет.
– Скажите, миссис Мейхон, вы сегодня заняты? В смысле, у вас есть планы?
– Я, Мики, давно планов не строю, – миссис Мейхон мрачнеет.
Никогда не была у нее в доме. Договор подписывали в квартире, которую я сейчас и занимаю. Удивление мое неподдельно. Я представляла обстановку вроде той, что окружает Ба: безделушки-пылесборники, видавший виды ковер на полу, захламленное пространство. Но у миссис Мейхон – минимум эргономичной, недешевой мебели и безупречная чистота. Пол из паркетной доски, кое-где лежат стильные коврики. Кругом картины – абстракции большого формата, написанные размашистыми мазками. Очень, очень недурны. Неужели миссис Мейхон балуется живописью? Спросить не решаюсь, хотя язык так и чешется.
– Мне нравятся ваши картины, миссис Мейхон.
– Спасибо.
И никаких пояснений.
– Ужасно неловко вас беспокоить… Если бы не безвыходная ситуация…
Томас стоит не шевелясь. Похоже, одновременно заинтригован и напуган. Вот шагнул вправо, к лестнице; вытянул шейку, пытаясь увидеть, что там, на втором этаже. Спальня миссис Мейхон – что же еще.
Извлекаю бумажник. В нем только двадцать долларов одной купюрой.
– Возьмите, миссис Мейхон. Это пока. Вечером будут еще деньги.
Миссис Мейхон отмахивается.
– Ну что вы, Мики! Не надо!
– Нет, я так не могу. Пожалуйста, позвольте мне расплатиться.
– Не позволю, – заявляет она.
Дальнейшие уговоры не действуют. Миссис Мейхон непреклонна.
Вручаю ей сумку, которую собрала еще дома. Там смена одежды для Томаса, книги, игрушки.
– Завтрак я тоже упаковала, миссис Мейхон.
Об одном я умалчиваю. Томасу всего четыре года. Он до сих пор писается в штаны, особенно если увидит по телевизору что-нибудь страшное. А напугать его может даже выпуск новостей. Взглянув на Томаса, решаю утаить эти подробности от миссис Мейхон.
– Вот это уж совсем лишнее, Мики. Я прекрасно могу состряпать ланч. Надеюсь, юный джентльмен любит сэндвичи с арахисовым маслом? А, Томас? Как насчет сэндвичей?
Тот кивает.
– Вот и славно. Кажется, мы поладим.
Опускаюсь перед сыном на колени. Целую его в щеку.
– Будь хорошим мальчиком, Томас. Ты же знаешь, что это такое?
Снова следует кивок.
– Это значит – слушаться старших, – произносит Томас, указывая себе на ушко.
Храбрится изо всех силенок.
Чем, чем он будет заниматься целый долгий день?
Записываю свой номер мобильника; впрочем, наверняка он у миссис Мейхон имеется.
– Если что – звоните. Прошу вас. Не стесняйтесь меня отвлечь. Работа не убежит.
Наконец делаю шаг к двери. Затем еще один. И еще. Не оглядываюсь. Перед глазами – дрожащий Томасов подбородок.
Всю дорогу в участок меня трясет.
Что я сделала? С кем оставила Томаса? Эта миссис Мейхон – она вообще кто? Родственников ее я не знаю. Помню, она говорила о сестре. А как у миссис Мейхон со здоровьем? Вдруг ее припадок накроет или инсульт? А если она несдержанная? Если сорвется – ударит моего сына, наорет на него?