Сюда нас водили детьми. К приходу Святого Спасителя была приписана и наша начальная школа. Здание церкви – старинное, массивное. В этих стенах безо всяких кондиционеров прохладно в летнюю жару, зимой же – чудовищно холодно, и сегодняшний день – не исключение. Воспоминаний у меня хватает. Здесь, с разницей в два года, я и Кейси получили первое причастие. Причем в одном и том же платье. До сих пор вижу Кейси, наряженную как невеста, степенно шествующую по нефу, старающуюся не сорваться на обычную свою припрыжку.
Сегодня Кейси вполне, вполне может прийти. Уж конечно, она слышала о смерти Полы; возьмет и явится. Но Кейси пока не видно. То и дело оглядываюсь на дверь. Нет, снова не она. Ничего. Еще не поздно.
Начинается заупокойная месса. Патер Стивен – он еще нашу маму отпевал – частит, читает без вдохновения, без должной скорби. Какая тут скорбь! За последние двадцать лет смерти настолько участились, что впору отбарабанить положенное. Заупокойная молитва стала рутиной, с каковым фактом патер Стивен давно свыкся.
Мать Полы Мулрони, сидящая в первом ряду, по другую сторону нефа, видна мне в профиль. Она в джинсах и кроссовках. Дутую куртку не сняла, будто та служит дополнительным слоем защиты от ужаса произошедшего. Вся скукожилась, локти прижаты к бокам, ладони развернуты к церковному своду. Кажется, эта женщина баюкает скорбь, пытается вспомнить тяжесть теплого младенческого тельца, когда-то удерживаемого этими ладонями. Недоумевает, что сделала неправильно, как упустила дочь.
Фрэн Мулрони, старший брат, произносит надгробную речь – не столько о достоинствах покойной, сколько о ненависти к убийце. «Кто бы это ни совершил», – как заведенный, повторяет Фрэн, трясет головой, намекая: уж я бы выразился, не будь это место свято. Патер Стивен предупреждающе покашливает. Фрэн спохватывается – надо сказать и о сестре. Но получается новая гневная речь – как сестра дошла до такого состояния и кто виноват. Фрэн вспоминает ее чувство юмора, говорит, что малышкой она была просто прелесть. Снова заводится: «Не знаю, как это случилось»; «Ей следовало быть осмотрительнее, думать, с кем связывается». Это говорит человек, который подсадил на колеса всех, до кого сумел добраться.
Церемония закончена. За причастием выстраивается очередь. Первыми стоят Фрэн с матерью и какой-то пожилой мужчина, возможно дед Полы.
Кейси так и не пришла.
Проскальзываю в боковой неф, останавливаюсь сразу за группой женщин, слишком хорошо знакомых мне по патрульной службе. Все они – подруги Полы, а следовательно, и моей сестры.
Утыкаюсь в смартфон. Если на меня оглянутся – пусть не думают, что я пришла выслеживать да вынюхивать. Конечно, эти женщины – по крайней мере, многие из них – узнали меня, хоть я и в штатском. Они тихо переговариваются; мне слышны лишь отдельные слова, особенно часто мелькает характеристика «этот выродок».
Сначала я подумала – речь о Фрэне Мулрони. Женщины косились в его сторону, вот я и составила такое мнение. Но прозвучало слово «легавый», сообщив разговору совсем иную окраску. Затем кто-то произнес «оборотень, мать его так». Затем процедили «поручитель хренов». Мне видны только затылки говорящих, но женщины наклоняются друг к другу, и тогда удается поймать выражение лиц – уголок поджатых губ, злой прищур.
Внезапно та, что возглавляет группу, обернувшись к подруге, замечает мой взгляд. Она цепенеет, шипит:
– Тихо! Тут легавая!
Теперь на меня таращатся все четверо. Опускаю глаза, смотрю на экранчик смартфона, боковым зрением вижу: трюк не удался, я привлекла внимание. Так просто не отделаюсь.
Ближайшая ко мне женщина в лиловых джинсах мала ростом, коренаста. Явно не слабачка. Она тычет в меня пальцем – почти касается солнечного сплетения. Делать нечего – поднимаю взгляд.
– Ну ты и сука. Это ж до того обнаглеть – на отпевание припереться!
Волосы у нее кое-как собраны в низкий хвост, приглажены, прилизаны. Возможно, простой водой смочены. Длинные серьги цепляются за воротник.
– Что вы сказали?
– Сказала, что таких наглых тварей еще поискать.
Остальные, как по команде сунув руки в карманы и выдвинув подбородки, начинают на меня надвигаться.
– Канай отсюда, – велит женщина в лиловых джинсах.
– Не понимаю, в чем дело.
– Тупая, что ли?
Изо всех нелицеприятных характеристик именно «тупую» я не терплю от слова «совсем».
Женщина в лиловых джинсах прищелкивает пальцами перед моим нахмуренным лицом.
– Алё! Ты! Слышишь? Канай, говорю, отсюда. Для тупых поясняю: проваливай. Домой топай.
Некое движение за спинами моих обидчиц. Кто-то вошел, кто-то пробирается против течения толпы.
Не сразу узнаю эту женщину.
Волосы у нее светло-каштановые – то есть оттенок максимально приближен к естественному, который мне помнится с детства. Лицо бледное. Очки. Раньше она очков не носила.
Кейси. Моя сестра.
Как странно – Кейси выглядит одновременно и здоровой, и измочаленной. Куртка на ней расстегнута – не сходится на объемном животе. Видны белая рубашка и серые тренировочные штаны. Наверное, единственные, которые она сейчас может надеть. Кейси пристраивается в конец очереди за причастием.
Женщина в лиловых джинсах оглядывается на подруг, и вот уже две из них, не сговариваясь, шагают ко мне, хватают под локти.
– Не вздумай шум поднимать, – шипят мне в ухо. – Имей уважение. Похороны, как-никак.
Включаются приемы самозащиты, усвоенные в полицейской академии. Выворачиваюсь, и от моего резкого движения одна женщина оказывается на четвереньках, а другая сама отшатывается, выпустив мой локоть, но упрямо цедит:
– Э, нет! Она еще кое-что сделала!
Принимаю боевую стойку.
– Вы чего-то недопоняли. Перепутали меня с кем-то.
И тут Кейси подставляет плечо. В прямом смысле.
– Эй! Из-за чего сыр-бор?
На меня она не глядит – только на этих четверых.
– Эта сучка руки распускает! – отзывается женщина, которую я поставила на колени. Забыла, наверное, кто первый руки распустил.
Кейси по-прежнему избегает смотреть мне в лицо.
– Она сейчас извинится. Мики, извинись.
– Еще чего не хватало… – завожу я, но Кейси пребольно пихает меня локтем под ребро.
– Извиняйся, Мики. Делай, как я говорю.
– Извините, – выдавливаю я.
Женщина в лиловых джинсах пристально глядит на мой лоб – можно подумать, на нем мишень нарисована. Затем оборачивается к Кейси. Качает головой.
– Против тебя, Кейси, мы ничего не имеем. Сестра есть сестра, это ж ясно. Только вот что я тебе скажу: не расслабляйся. Спиной к этому оборотню не стой.
Кейси переводит взгляд с меня на нее и обратно. Вдруг, словно в ее мозгу встала со щелчком на место последняя деталька пазла, показывает женщине в лиловых джинсах средний палец, а меня грубовато обнимает за плечи и тащит к выходу, мимо матери и брата Полы, явно смущенных. Вот так же вела себя Кейси в детстве. Так же вставала на мою защиту; казалось, даже ждала, даже хотела, чтоб меня обидели.
Под хоровое «Бу!» выбираемся из церкви.
Напоследок та, в лиловых джинсах, снова советует Кейси не стоять спиной к «этому оборотню» – ко мне то бишь.
Кейси молчит, однако вместе со мной идет к машине. Дыхание у нее прерывистое.
Не представляю, как начать разговор.
– Спасибо, – выдавливаю я.
– Сдалось мне твое «спасибо», – сестра фыркает.
Мы уже у машины. Надо решаться – либо продолжать, либо ехать восвояси.
Впервые Кейси встречает мой взгляд.
– Папа сказал, ты меня искала. Нарочно за мной приехала.
– Вовсе нет.
Хочу добавить – «больно надо».
Но выдаю совсем другое:
– Я беспокоилась.
Кейси складывает руки на груди. Точнее, на животе.
– Мики, – произносит она после долгой паузы. – А что это там, в церкви, было? Оборотень-чмоборотень – о чем девчонки говорили?
– Понятия не имею.
– Точно? А если подумать как следует?
Сглатываю. Если подумать – речь шла о Поле Мулрони. О том, как я посоветовала ей написать заявление. О том, что она ответила. «Мне только заявы и не хватало. Чтоб у каждого легавого в черном списке очутиться».
– Нет, Кейси. Я правда не знаю, что они имели в виду.
Кейси кивает, не сводя с меня взгляда.
– Я тебе верю, Мик.
На предложение подвезти ее Кейси отвечает:
– Спасибо, не надо. Я на папиной машине. Он дома ждет.
Оставляю ее, уезжаю – раздавленная, с тошнотворной болью в животе.
Пора забирать Томаса. Еду в Нортен-Либертиз. Лорен приглашает меня в дом. Просторное, современное жилище с видом на парк, о котором во времена моего детства шла дурная слава. В котором кишели хулиганы. Да что парк – тогда весь район был ужасен.
Кухня на первом этаже оборудована словно для съемок кулинарного шоу и снабжена скользящими стеклянными дверьми, ведущими в патио. Там, в патио, – живая елка в ярко-белых крохотных лампочках. Никогда не видела, чтобы елку наряжали во внутреннем дворике. Мне нравится.
– Дети на втором этаже, Мики. Что вам предложить? Кофе будете?
– Да, спасибо.
Меня все еще потряхивает после инцидента. Вдобавок, когда держишь что-то маленькое и теплое – например, кофейную чашку, – разговор лучше клеится.
– Как прошли похороны? – интересуется Лорен.
Отвечаю не сразу.
– Да как-то не по-людски.
– В смысле?
Она насыпала молотый кофе в стеклянный цилиндрический сосуд и залила горячей водой. Сверху пришлепнула крышку с отверстием для пара. Никогда не видела, чтобы кофе готовили таким способом. Вопросов, однако, не задаю.
– Это долгая история, Лорен.
– А я не тороплюсь.
Наверху что-то уронили, выждали паузу, захихикали.
– Ну, так в чем там дело? – мягко давит Лорен Спрайт.
Рассказать или нет? Очень, очень это заманчиво – сбросить бремя прямо здесь, в стильной кухне, перед внимательной и благополучной Лор