Потом прихожу в больницу – Коннора нет. Ждала, ждала его – так и не появился. Ну, меня ширнули метадоном, и я пошла домой. А там Коннор. Под кайфом. Я и поняла: надо что-то менять. Помолилась. Я не особо верующая, но в тот вечер всю душу в молитву вложила.
И представь, Мик, – назавтра папа меня нашел. Словно Бог знак подал – дескать, услышана твоя молитва. Я чокнутая, да, Мик?.. Ну и вот, Коннора как раз не было. Папа хотел меня прямо сразу везти в Уилмингтон, обещал не допрашивать. Но я не могла так поступить с Коннором. Лучше его я парней не знала. Чего глаза таращишь? Сейчас я и сама все понимаю: это мне тогда так казалось. Короче, я сказала папе, что мне нужен еще один день. Чтоб он назавтра приезжал, я буду готова. Он мне не поверил – это я сразу просекла.
Потом Коннор вернулся. Где его носило – не знаю. Я дождалась, пока он прочухается, и говорю: уезжаю, так надо для ребенка, иначе я тоже сорвусь – в таком духе. Куда уезжаю – решила помалкивать. Коннору это все не понравилось. Мы поссорились. Он меня побил, душить пытался, кричал «Убью!». Так толкнул, что я запястье сломала… В общем, я ушла. В парке ночь перекантовалась, и следующую тоже. Две дозы пропустила – не могла в больницу идти с побитой физией. Они бы допрос устроили, соцработника бы ко мне приставили… Понятно, у меня ломка началась. Ну, думаю, сейчас сорвусь. Прикинула: субутекс можно и на улице раздобыть. Тогда я продержусь. Соскочу.
Кейси замолкает и молчит долго. Смотрит в пол – будто носом клюет. Но потом встряхивается и продолжает рассказ.
– Ничего не вышло. Я сорвалась. Будто и не останавливалась никогда. Спала на улице. В загул ударилась. Клиентов снимала на Аве. А через несколько дней поняла, что наелась этого дерьма. Будто очнулась.
Сестра опять замолкает.
– И что ты предприняла, Кейси? К кому обратилась?
– А я, Мики, с Эшли контачила все время. Ну, да ты небось знаешь. Эшли обо мне справлялась. Отслеживала меня. Даже денег порой подкидывала. Я и пошла к ней. Помаячила возле дома – она меня впустила.
Знакомая, внезапная ярость накатывает волной.
– Так Эшли была в курсе! Видела тебя, знала, что ты жива! И молчала!
Кейси качает головой.
– Она не виновата. Я так просила. Поклясться ее заставила, что не сдаст. Кому другому – ладно, но только не тебе.
– Она мне солгала, – цежу я.
– Зато меня спасла, – парирует Кейси. – Накормила. В ванную пустила. Кровать предоставила. По два раза в день на метадон в больницу возила. Или сама, или мужу говорила. Они с Роном меня контролировали. Эшли твердила: думай о ребенке, живи для ребенка. Так настроила, что я родов дождаться не могу. Эшли в религию ударилась. В церковь – как на работу, что она, что Рон. И детей приучают. Меня тоже с собой брали. По воскресеньям. Даже работу мне нашли – там же, в церкви. Крыльцо мыть и туалеты. Расплачивались продуктами, я их – в общий котел. Чтоб не на дармовщину жить, понимаешь? Все ко мне хорошо относились. Я как дома была. В церкви про ребенка тоже знали, говорили: «Молодчина», «Так держать» и все такое прочее. Будто уважали меня. Мне нравилось. А что? Я героиней себя чувствовала… Но это днем. А по ночам, Мик, я тряслась со страху. Лежу и думаю: что я сделала с ребенком? Ну я и дрянь! А уж как метадоном ширнусь – вообще удавиться готова, до того себе самой противна. Будто сдаешься каждый раз, с каждой новой дозой. У меня пятнадцать лет ушло, чтоб это понять. Я теперь взрослая, Мик.
Кейси переводит дыхание.
– Я все время думала о Томасе. Мысли сами лезли.
Кажется, впервые она произнесла имя, которое я дала мальчику.
Теперь Кейси рыдает в голос. Но я сижу, не двигаясь. Просто смотрю на родную сестру.
Наконец она берет себя в руки.
– Тете Линн пятьдесят пять в начале ноября стукнуло.
– Только не говори, что и ты там была.
– А что такого?
– Я их всех – всех О’Брайенов – на День благодарения видела. И они знали, что я тебя ищу. Почему они мне лгали?
Кейси делает глубокие вдохи-выдохи. Подбирает слова. Решает: сказать – не сказать. Внутренняя борьба у нее на лице отражается – а я пока не разучилась читать по ее лицу.
– Понимаешь, Мик, они это… тебе не доверяют.
Усмехаюсь. Получается резко.
– Мне? Мне не доверяют?
Гадость какая. Ничего отвратительнее в жизни не слышала.
– А потому что ты на семейных праздниках не бываешь. Потому что в полиции служишь, – заводится Кейси, но вдруг умолкает. Не дает сорваться самому страшному обвинению.
– Продолжай. В чем еще я виновата? Ну?
– Еще ты Томаса заграбастала. Это все знают.
Смеюсь с неприкрытой горечью.
– Они так и говорят – заграбастала?
– Неважно. Главное, это правда. Сколько ни сваливай на обстоятельства – а это факт. Ты забрала моего сына.
В деталях восстанавливаю сборище у Эшли. Мысленно перетасовываю лица, анализирую поведение родственничков. Все как один мялись, всем было неловко. При моем приближении каждый на миг цепенел. Все знали про Кейси. Ни один не раскололся.
Господи, какое унижение… Мучительное – но не новое. С детства его чувствую. Только в детстве я от унижения еще и плакала. Как пообщаюсь с О’Брайенами – вот они и слезы. Всем своим поведением родственники внушали: ты здесь чужая; подкидыш ты, уродец эльфийский. Не наша, и точка.
Резко встаю, делаю несколько решительных шагов от кровати. С расстояния смотрю сестре в глаза. Выдавливаю:
– Я тоже член семьи.
Кейси шумно дышит. Прикидывает, что дальше говорить. Начинает вкрадчиво:
– Мне кажется, Мики, они просто не думали, что тебе есть до меня дело.
Тьфу. Я даже поперхнулась от возмущения. Всё, хватит. Хватит с меня.
– Кейси, а Бобби там был?
– Где?
– У Линн на юбилее.
Следует кивок.
– Да, Бобби тоже приходил.
– А ты как выглядела? Я имею в виду, лицо.
Кейси вздрагивает. Наверное, я проявила грубость.
– Ты про следы побоев, Мик? Ну да, они были. Я объяснила, что это один парень постарался, с которым у меня уже всё. Только имя не назвала.
– Ясно.
– Что тебе ясно?
– Я сказала Бобби, что ты встречаешься с типом по кличке Док. Вот Бобби и смекнул, чья работа. Вскоре после Дня благодарения он с Доком поквитался.
Кейси безуспешно сдерживает улыбку.
– Да ладно! Бобби за меня отомстил?
Меня коробит от ее реакции, от нескрываемого удовлетворения.
– Бобби мне всегда нравился, – выдает Кейси.
– А мне – нет.
Всё время разговора Кейси сидела на кровати. Теперь неуклюже укладывается на бок. Видно, что устала.
– Что там произошло, Кейси? У Линн на дне рождения?
– Эшли меня спросила – что, если Ба пригласить? Типа, я не против? Ты же знаешь – Ба с тетей Линн общаются. Сама я не видела Ба несколько лет, но сказала: конечно, приглашайте. Надо ж и с ней мириться. Вообще столько всего надо исправить – ужас… Думаю: начну с Ба.
Она была в ударе. В смысле, злющая, ну, какая она и есть. Не прикидывалась, не корчила из себя. А мне сказала, что я хорошо выгляжу. Спросила, какие у меня планы. Я говорю: пока на метадоне, но кроме него – ни-ни. Ба похвалила. «Ты, – говорит, – смотри, не сорвись опять, а то все псу под хвост пойдет». Ну да, так и выразилась. Ты ее знаешь.
Она уже домой собиралась. Лучше, думаю, сейчас ей про ребенка скажу, все равно ведь пронюхает. Короче, пошла я ее до остановки провожать. «Бабушка, – говорю, – у меня новость». Она как вытаращится, будто привидение увидела. «Только не это, – говорит. – Только не то, о чем я подумала».
Я напряглась. Руки задрожали, пот прошиб. «А что ты подумала, бабушка?» – спрашиваю. Она зажмурилась. Стоит, головой трясет и повторяет: «Только не это! Только не это!» Я говорю: «Я беременна». Она – в слезы. Вот скажи, Мики, – ты хоть раз видела, чтобы Ба рыдала? Я – нет. Она лицо руками закрыла, а я стою, как дура. Взяла и обняла ее. Она как дернется… Вывернулась, руку мою сбросила. Завопила на всю улицу. Ну, думаю, всё, приехали: Ба рехнулась. Сейчас, думаю, ударит меня. Она вопит: «С меня довольно! Я по горло сыта! На кого ребенок останется, когда ты за старое возьмешься?!» Еще сказала: сил у нее нету за чужими детьми ходить. И у тебя тоже. Тебе и так забот хватает. Второго моего ублюдка ты не потянешь. Так и выразилась: ублюдок.
Кейси делает секундную паузу, ждет моей реакции. Продолжает:
– Ба сказала: «Не собираюсь глядеть, как ты со своим ребенком то же самое сотворишь, что твоя мать с тобой сотворила».
Кейси снова замолкает, снова ждет.
– Мик! Ты слышишь вообще?
Киваю.
– Ни фига ты не слышишь. А если и слышишь, так не понимаешь.
– Чего я не понимаю?
– Я так и знала, что не поймешь. Сама я всегда об этом думала. Ба сказала: «с тобой сотворила». Не «с тобой и с Мики», а именно «с тобой». Я еще говорю: «Бабушка, ты о чем?» А она: «Что тут непонятного; твоя мать кололась, когда тебя под сердцем носила».
– Я опешила. «А Мики? – спрашиваю. – Когда Мики ждала – не употребляла, что ли?» «Нет, с Мики все нормально. Богом клянусь». Так Ба сказала. Еще улыбнулась, будто довольная очень. Типа, вот, Мики чистенькая, не то что ты. «Лиза, – говорит, – колоться начала, уже когда Мики родилась».
Некоторое время перевариваю информацию.
– Кейси! Она ведь могла тебе и солгать. Да наверняка солгала. Припугнула.
Нет, я не убедила сестру. Вопрос остается открытым.
Кейси качает головой.
– Хорошо бы и мне в это поверить. Насчет того, что Ба просто на испуг брала. Чтобы я не сорвалась. Но нет. Знаешь, я от остановки шла – а она мне вслед вопила: «Жалко кроху! Жалко кроху!» Я всю ночь глаз не сомкнула, все думала.
Эшли ничего не знала про наш разговор. Утром я ей записку оставила. Написала, что буду в надежном месте, что не сорвусь. И свалила, пока все спали. На автобусе доехала до Фиштауна. Пошла к Ба. Прикинула, что она на работе должна быть. Так и оказалось. На стук она не ответила. Ключей у меня не было, но ты ж знаешь про эту аллейку и что калитка еле держится. Ну, я ее пнула посильнее, проскочила, стекло разбила в задней двери, руку сунула, замок открыла изнутри. Знаю, это плохо. Плевать.