Влезла в дом – и сразу в подвал. Меня эта мысль прямо разъедала, до зарезу надо было выяснить. Ты в курсе, что у Ба в подвале есть особый шкаф? Ну так вот, там папка хранится. На самой нижней полке. Подписана «Девочки». Я ее достала. Здоровая такая пачка документов. Твое свидетельство о рождении, всё чин чином: имя – Микаэла Фитцпатрик, фотка из больницы, рост-вес и прочее. В целом – что здоровый ребенок. Без отклонений… И полная фигня обо мне. Только бумажек при выписке из больницы – хватит комнату оклеить. Инструкция, как меня откачивать. Как откачивать ребенка, рожденного от наркозависимой матери. Предупреждения: что я несноснее нормальных детей. Что орать и скулить буду в режиме нон-стоп. И рецепт на фенобарбитал. Ну и что получается, Мики? Получается, что я с рождения подсажена.
Едва не бросаю: «Известно мне про такие инструкции. Проходила. С Томасом».
Спохватываюсь. Молчу.
Кейси невесело смеется.
– Ну, раз уж я в бумаги влезла, стала дальше смотреть. И кое-что другое нашла. Целую вкладку с надписью «Дэн Фитцпатрик».
Киваю.
– Понятно, – говорит Кейси. – Дальше ты в курсе.
Снова кивок.
– Ты их нашла, да? И открытки, и чеки?
– Да.
– Хорошо.
Кейси некоторое время раздумывает.
– Наверное, я специально их в тайнике оставила. Решила: будешь меня искать – в тайник-то уж точно слазишь.
– Рассиживаться в доме у Ба мне нельзя было, сама понимаешь, – говорит Кейси. – Я забрала больничные бумажки насчет себя да еще одну папину открытку. На мое шестнадцатилетие. Прибирать за собой не стала. Бардак оставила. Подумаешь… Ушла тем же путем, каким и пришла. По Жирар-авеню пешком до Южной, там голоснула, открытку с адресом водителю показала, он повез. А живет там папа или нет – откуда мне было знать? Просто без вариантов получалось, и всё… Так вот и зависла у него с начала ноября. Он обо мне заботится. Всё дает – еду, одежду. Уже и детскую для внучки подготовил… – Впервые Кейси смотрит на меня со страхом. – У нас с малышкой будет всё необходимое, Мики.
– Знаю, Кейси, знаю.
Она об этом не просит. Но я вдруг понимаю: нужно показать ей Томаса.
На цыпочках идем по коридору. Бесшумно открываю дверь. В детскую выплескивается порция тусклого света – достаточно, чтобы разглядеть на кровати ком из подушек и одеяла, а внутри, как в гнезде, – моего мальчика.
Ловлю молящий взгляд Кейси. Киваю.
Она крадется к изножию кровати, становится на колени, упирается в колени руками, упирается взглядом в Томаса. И долго, очень долго не меняет позы.
Когда мы были детьми, в доме имелось всего пять книг. Одна из них – Библия. Вторая – история Филадельфии. Еще две – повестушки серии о Нэнси Дрю[27] – еще с бабушкиного детства. Наконец, пятая книга – старинное издание сказок братьев Гримм, с иллюстрациями, пугающими натуральностью ведьм и дремучестью лесов. Точно такое же издание я подарила Томасу на нынешнее Рождество.
Так вот, больше всего в этом сборнике меня впечатлила сказка «Гамельнский дудочник». Во-первых, она одна из самых страшных – как это Дудочник явился из ниоткуда и увел детей неведомо куда? Во-вторых, меня пугала беспомощность родителей. Почему городские власти не оказали им содействия в поисках? Почему они сами не собрались вместе, не организовали поисковые группы? По сути, предали своих детей. Наконец: куда делись дети? Что с ними стало? Может, их кто-то мучил? Может, им пришлось жить в какой-нибудь промерзшей пещере? Тосковали дети по родителям – или позабыли о них напрочь?
Почти каждый раз во время патрулирования я вспоминаю эту сказку. Наркотики отождествляю с Дудочником. Понятно, что ему запросто удалось увести детей; я насмотрелась, каков бывает наркотический транс. Воображаю опустевший город Гамельн, буквально слышу мертвую тишину его улиц, на которых больше не играет детвора.
Но сейчас, при виде коленопреклоненной, раскаивающейся Кейси, думаю: может, она и вернется…
Перевожу взгляд на Томаса. Остро чувствую: меня могут с ним разлучить, и как я это выдержу, и выдержу ли? Вечный страх, вечная угроза – словно пророчество, от которого отмахиваешься. Словно тихая мелодия, слышная только детям.
Возвращаемся в мою комнату, снова садимся на кровать. Теперь я держу лэптоп.
Кейси указывает на Эдди Лафферти.
– Сколько я жила с Коннором, столько этот тип и околачивался рядом. Это еще до того, как я завязала. Я всю дорогу была как в тумане, но его помню. Он со мной разговаривал. Дружелюбный такой. Сам говорит – а сам пялится. Я думала – может, я ему нравлюсь. Сейчас встретиться предложит. Нет, не предлагал. Они с Коннором вечно куда-то вдвоем исчезали. Не знаю, что делали и где. Я думала, они просто ширяются. Коннор ведь продавал товар. Да и сейчас, наверное, продает.
– Постарайся еще что-нибудь вспомнить, Кейси.
Она смотрит в потолок, затем – в пол.
– Не вспоминается.
– А ты поднапрягись.
– Я много чего позабыла. Даже про себя, не то что про этого Лафферти.
Молчим.
– А давай его спросим! – внезапно предлагает Кейси.
– Коннора? Думаешь, он возьмется помогать – после всего, что сделал?
– Ну да. Тебе, может, и дико, а только Коннор – славный парень. Получше со мной обращался, чем остальные.
– Он же тебя избил!
Кейси молчит – прикидывает что-то.
– На разговор я его вытяну, – говорит она.
Качаю головой.
– Нет, это не годится.
Сестра отворачивается.
– Мы всё решим утром, Кейси. А сейчас нам обеим нужно поспать.
– Пожалуй, ты права, Мик. Ладно, поеду-ка я домой…
Но с места Кейси не двигается. Я тоже сижу как приклеенная.
– Ты не против, если я переночую у тебя?
Выключаю свет. Мы ложимся рядом, в одну постель. Тишина и чувство неловкости.
– Мики, – внезапно зовет сестра.
Вздрагиваю. Слишком поспешно произношу:
– Что? Что?
– Спасибо за Томаса. Ты так хорошо о нем заботишься… Никогда я тебя не благодарила. Теперь вот благодарю.
– Ничего. Обращайся.
– Забавно это.
– Что?
– Ты меня всю дорогу ищешь – а я всю дорогу прячусь.
Выдерживаю паузу.
– По-твоему, «забавно» – подходящее слово?
Кейси дышит глубоко и ровно – заснула уже…
Шестнадцать лет минуло с тех пор, как мы в последний раз лежали в одной постели. Шестнадцать лет – половина прожитого нами. Вижу нас маленьких. Мы убаюкиваем друг друга историями (обычно вычитанными) или просто глядим в потолок, на лампочку (как правило, перегоревшую). Под нами – резкий бабушкин голос. Жалобы по телефону, злобное бормотание – этот выродок то, этот выродок сё. «Погладь меня по спине», – просила Кейси. Я гладила – и возвращалась память о маминой ладони между моих лопаток. Наверное, я пыталась внушить Кейси уверенность: она нужна, она – самая лучшая. Самой себе я казалась сосудом с маминой любовью, которая есть иммунитет к многочисленным жизненным трудностям. Так мы и засыпали, связанные мамой посмертно. Над нами – плоская толевая крыша, что почти не держит тепло. Над крышей – небо в огнях Филадельфии. А что над огнями – откуда нам было знать?
Просыпаюсь от солнечного света. От телефонного трезвона.
Кейси рядом нет.
Сажусь в постели.
Беру сотовый. На экранчике надпись «Дэн Фитцпатрик». Отец.
– Микаэла, это ты? Кейси у тебя?
Оглядываюсь. Кейси нет. Смотрю в окно. Машины тоже нет. Произношу в трубку:
– Наверное, она уже едет к тебе.
Повисает напряженное молчание. Понятно, о чем думает каждый из нас.
Обещаю отцу:
– Я ее найду. Кажется, я знаю, где она.
Да, но как же Томас? Я ведь ему обещала. Не далее как вчера поклялась, что останусь с ним. Вспоминаю рассказ миссис Мейхон – как мой сын бегал в туалет, спускал воду, неумело симулировал болезнь, надеясь, что мама, уезжавшая от здорового мальчика, не бросит хотя бы больного. Сердце буквально разрывается.
Но, кроме сына, у меня есть сестра. Возможно, в эту самую минуту она подставляет под удар сразу две жизни – свою и своей неродившейся дочери, чтобы защитить других женщин. Сколько их на кенсингтонских улицах? Несчитано. И все они в опасности, покуда на районе орудует Эдди Лафферти.
Против воли меня охватывает острая жалость к Ба. Внезапно я осознаю, скольким она пожертвовала, чтобы обеспечить нам с Кейси нормальные условия жизни. Каково ей было работать с утра до ночи – и постоянно бояться: что-то может стрястись с внучками после школьных уроков…
Мысли не отпускают. Как быть? Не разорвешься ведь.
Наконец я решаю: сегодняшние события масштабнее нужд нашей маленькой семьи. На карту поставлены человеческие жизни. Собираюсь с духом и звоню миссис Мейхон.
Как только она приходит, направляюсь в детскую. Прощаться.
Не сразу решаюсь разбудить сына. Смотрю на него, спящего. Сажусь на кровать. Томас открывает глаза. Снова закрывает. Даже зажмуривает.
– Томас… – начинаю я.
– Не уходи.
– Томас, мне нужно отлучиться. По важному делу. С тобой посидит миссис Мейхон.
Он плачет. С зажмуренными глазами. Повторяет «нет», трясет головой.
– Мне плохо. Меня тошнит. Меня сейчас вырвет.
– Извини, Томас. Я должна идти. Если б я только могла остаться с тобой – ни за что бы не ушла. Ты ведь это понимаешь, правда?
Молчание. Томас затих, дышит легко – симулирует глубокий сон.
– Я скоро вернусь. Честное слово. Однажды я все-все тебе объясню. Почему уезжала, почему так мало времени проводила с тобой… Когда вырастешь, ты все узнаешь. Обещаю.
Он поворачивается на другой бок. Спиной ко мне. Целую его. Треплю по затылку. Задерживаю ладонь. Всего на мгновение. Затем встаю. «Что, если я сделала неправильный выбор? Что, если ошиблась?»
Гоню эту мысль. Выдавливаю: