Милорада тоже поспешила скрыться.
Долю с Недолей было почти не встретить. Дана словно привязала их к себе, и сестрицы по первому приказу неслись к хозяйке терема. С прибытием Святослава и Милорады княгиня старалась держать их при себе постоянно, даже по ночам.
А Милорада по ночам ждала. Она выставляла за окно тарелку с молоком, надеясь приманить игошу. Но утопленный младенец все никак не появлялся, и наутро молоко оставалось нетронутым. В глубине души Милорада злилась на Святослава за то, что тот спугнул малыша. Если с Водяным что-то случилось, утопленный младенец привел бы их к нему самым коротким путем. Девушка даже попыталась рассказать Святославу об игоше как-то вечером, когда юноша решил уделить внимание невесте. Правда, дослушать у него не получилось: Святослав уснул, разморенный горячей едой и чаем.
«Вот угораздило же влюбиться», – бормотала себе под нос Милорада, в очередной раз меряя шагами светлицу. На рассвете Святослав снова зашел навестить ее. Девушка потянулась, чтоб обвить его шею руками и поцеловать так, чтоб мир вокруг исчез, но юноша высвободился из ее объятий.
– Скоро сыграем свадьбу, а там уж намилуемся, – улыбнулся он через силу и вновь покинул ее.
– А когда оно будет, это «там уж»? – спрашивала Милорада про себя.
Вот и теперь она задавалась этим вопросом, сидя за вышиванием. Впрочем, игла порхала над пяльцами без ее участия, а Милорада только следила, чтоб нигде не завязалось лишнего узелка и получавшийся узор выглядел так, как она задумала.
Красная нить переплеталась с бурой, воссоздавая мшистую землю Алой Топи. Раньше Милорада не считала место, которое называла домом, сколько-нибудь примечательным, но теперь она до дрожи боялась, что память о Топи померкнет. Девушка нетерпеливо вдела в другую иглу черную нить и пустила ее вышивать березы.
– Если волнуешься, то работать стоит руками. Колдовство только сильнее тебя растревожит, – послышался насмешливый голос.
Милорада вскинула голову. На пороге ее светлицы, привалившись к косяку, стояла Дана. Скрестив руки на груди, она внимательно смотрела на пляшущие в воздухе иглы и парящие пяльца. Милорада попыталась схватить их, но в следующее мгновение опустила руки под пристальным взглядом Даны.
– Только не говори, что Святослав велел тебе скрываться, – хмыкнула княгиня.
– Он сказал, что людям не стоит это видеть.
– Отчасти он прав, – покачала головой Дана, взвешивая каждое слово. – Но здесь все иначе. Ты ведь и сама понимаешь.
Губы княгини растянулись в улыбке. Она взмахнула рукой, и шторы сами задернулись, наполняя комнату полумраком. Заплясали огоньки свечей. Милорада присмотрелась и разглядела, что сальные свечи не плавились.
– Это не настоящий огонь, – отметила она.
– Стала бы я пользоваться настоящим, – хохотнула княгиня. – А ты что, умеешь?
Милорада сдержанно кивнула. В глазах Даны появился интерес. Она осторожно шагнула к будущей невестке.
– Почему ты тут сидишь, как девица в беде? Ждешь, что наш княжич спасет тебя от одиночества?
– У меня тут свои дела, – пожала плечами девушка, кивая на рукоделие.
Дана усмехнулась и закатила глаза.
– Ну конечно же. Пока он скачет по городу и кормит бедноту сотворенными тобой хлебами, ты сидишь тут, – с издевкой проговорила она. – Так ты себе вашу жизнь представляла, когда покидала с женихом свою глушь?
– Какая вообще разница? – дернула плечом Милорада.
Она могла одним взмахом руки выгнать княгиню из светлицы, но рука отчего-то не поднималась. Было в речах Даны что-то такое, что заставляло девушку слушать. Как будто женщина знала, о чем говорила. Никогда прежде у Милорады не возникало такого ощущения: стоило ей спросить Ягу про людей, та отнекивалась или бросалась поговорками. В изумрудных же глазах Даны горело знание.
Княгиня тем временем подобралась ближе, села бочком на другой конец лавки и посмотрела на будущую невестку с пониманием и нежностью.
– Милое дитя, такова их природа. Мужчин, – на всякий случай уточнила она. – Сперва они клянутся в любви, говорят, что не могут без нас, что мы их вдохновляем и придаем сил. А потом – забывают. Привыкают к тому, что мы всегда рядом. Чувствуют себя хозяевами, но почему-то мы должны заботиться о них. Ты ведь уже поняла, что это такое? Когда предлагаешь ему заботу в обмен на хотя бы один нежный взгляд?
Дана столь тонко описывала чувства Милорады, что девушка ощутила обиду, пронзившую душу насквозь. Как она могла так хорошо знать, что ее тревожит? И почему при всех способностях, красоте и колдовстве Милорады это случилось именно с ней?
– Ах, как ты побагровела, – заметила Дана. – Ну, не дуйся, лучше злись. Ты ведь делаешь все правильно: заботишься, слушаешь, ждешь. Этому женщин учат из поколения в поколение и еще долго будут учить.
– Но я так не хочу! – выпалила Милорада. Рукоделие упало на пол.
Дана довольно хмыкнула.
– А вот это уже правильный подход. Раз не хочешь – не будешь. Ты ведь не из тех девиц, которых держали в светлицах, день и ночь учили вязать и прясть?
– Нет.
– То-то же. Ты можешь гораздо больше. Так ведь?
– Я могу заставить деревья цвести, – пожала плечами девушка.
– А хочешь, я покажу тебе кое-что полезное? – заговорщически подмигнула ей Дана и улыбнулась. Тепло, участливо, как в представлении Милорады могла улыбаться только мать.
И девушка не удержалась от кивка. Дана просияла, взяла Милораду за руку и повела было за собой, но кое-что привлекло ее внимание.
– Что это у тебя здесь? – она провела большим пальцем по россыпи родинок у основания ладони девушки. Стоило повернуть руку, и получался совершенный, как луна, круг.
– Пятнышки, – пожала плечами Милорада. – Сколько себя помню оно у меня.
– Пятнышки, – довольно кивнула Дана и повела девушку прочь из светлицы.
Воздух был по-зимнему морозен. Вдохнешь – и горло покроется шипами льда. Небо прогнулось под тяжестью неподвижных снеговых облаков. Они напоролись брюхами на шпили башен, распластали бока по покатым крышам, но так и не просыпались снегом. Не было ни ветра, ни движения, ни света – все сковал мороз. И только в башне, где стены и полы были выложены обсидианом, а окна закрыты мерцающим черным бархатом, грудь, стиснутая тяжелым серебряным панцирем, поднялась. Густые брови сошлись над переносицей. Длинные черные ресницы задрожали. Тонкие губы разомкнулись, и с них на выдохе сорвалось: «Милорада».
И тут же скованный морозом край сбросил с себя оцепенение. Повалил снег.
Влас сидел в углу трапезной в доме Молчана. Жилище воеводы больше напоминало берлогу: оно выглядело сбитым на скорую руку и никак не соответствующим важному, близкому к князю человеку. Жена Молчана явно не одобряла царивший в доме полумрак, грубую и громоздкую мебель, поверх которой были навалены князевы дары: шубы, ткани, украшения, книги. Казалось, Молчан вообще мало интересовался вещами и его не волновало ничего, кроме порядка и правильности.
– Надо сделать все по правде. Женись на невесте своей, а Дану – вон из терема пинком под зад, – твердил он уже в который раз. – Старый князь власти ей не завещал, она ее, считай, украла.
– Да как же можно?! – верещал Блажко, тощий и нервный человек с впалыми щеками и лысеющей макушкой, напоминающей птичье гнездо. Неизменный казначей Дола, которого Дана не боялась держать при себе. А вот он княгини явно опасался. И страх побеждал в нем даже желание вернуть власть законному наследнику.
– А отчего ж не можно? – ухмыльнулся Молчан, и спор занялся по новой.
Молчан говорил о том, чтоб выдавить княгиню из терема да и позабыть о ней, как о грозе в летний день. Блажко же бледнел и трясся от одной мысли об этом и на пространных примерах пытался объяснить, что в сравнении с гневом княгини даже самая лютая гроза покажется детским смехом. Молчан сравнений не понимал, поводов бояться хрупкой женщины тоже не видел и все хлопал Святослава по плечу, то и дело обращаясь к нему:
– Ну, княже? Что думаешь, княже?
«Княже» был мрачнее тучи и с каждой их встречей становился все нелюдимее и злее. Вот уже несколько дней, закончив раздавать хлеб, они с боярами старого князя собирались в доме Молчана, и за все это время так и не смогли договориться. Молчан требовал действий, остальные – боялись и тряслись перед Даной. Стоило лишь упомянуть ее имя, и у всех перекашивало лица, будто княгиня являлась им в страшных снах. А Святослав словно и сам не мог определиться, что делать.
Влас же и вовсе не понимал, что забыл на этих собраниях. Под ругань прихлебывавших медовуху мужчин конюх только злился. У него были свои напасти, и вместо того, чтобы просиживать в душной трапезной, он предпочел бы заняться избавлением от них. Но Святослав таскал его за собой, как собачонку.
От этого сравнения, промелькнувшего в голове, Власа аж передернуло, а в груди огненным столпом взвилась ярость. Да, как собачонку. А он-то больше собачонки вдесятеро! Правда, обернуться обратно юноше с прибытия из Алой Топи ни разу не удавалось. Он уж начинал думать, что произошедшее оказалось сном или ведьмовством, когда этим утром проснулся голым посреди рощи. Ночью ему снилось, как в волчьем теле он гонит по лесу зайца. Продрав глаза, Влас наткнулся на луну, насмешливо смотрящую на него из-за полутени.
Влас вернулся в терем на рассвете, невыспавшийся и злой, и надеялся найти Милораду, чтоб вызнать, что за бесовщина с ним творится. Но стоило юноше одеться, как его подхватил Святослав.
– А что, если Дану хитростью взять? – не выдержал Влас и вскочил со скамьи.
Спорившие до этого мужчины удивленно уставились на него, а потом переглянулись. Молчан ухмыльнулся в густую бороду, а Блажко и вовсе зашелся нервным визгливым смехом. Смахнув выступившие на усталых глазах слезы, он спросил:
– Это какую ж хитрость ты хочешь против этой змеи задумать?
– Ну так ведь и змею можно хитростью изловить, – поддержал друга Святослав. – И руки не поранить, и глаза от яда уберечь.