– Как… мило.
Я осторожно покосилась на Михала – тот выглядел так, словно его обухом по голове ударили. Изумленно нахмурив брови, он отшатнулся и попытался вырвать руку из моей, но я держала его словно в тисках. Он посмотрел на меня – гневно и умоляюще, – но я схватила его за другую руку и сжала ее. Раз уж мне не избежать встречи с Гвиневрой, то и ему тоже.
– Полагаю, вы уже знакомы, – любезным тоном сказала я, – но все же позвольте вас представить еще раз. Михал, это призрак Гвиневры. Гвиневра, это Михал Васильев, Его Величество король Реквиема.
Взгляд Гвиневры метнулся от меня к Михалу, и, когда наконец она поняла, ее глаза широко распахнулись…
Ахнув, она подлетела к нему и зависла в паре дюймов от его лица.
– Ты видишь меня, ангел мой?
Михал решительно уставился на огонь, потом на потолок, лишь бы не смотреть на призрака перед ним… И правильно делал. Если бы он попытался на нее взглянуть, у него бы случилось косоглазие. Не обращая внимания на его поведение, она радостно воскликнула:
– Наконец-то ты меня слышишь!
Он поморщился, когда она пощекотала ему ухо.
– Здравствуй, Гвиневра.
– Черт побери, ты и правда меня слышишь!
Задыхаясь от ликования, она накрутила на палец несколько локонов, пощупала темные серебристые пятна на щеках и разгладила и без того безупречное платье.
– Ох, какой счастливый день! Воистину счастливый!
Она деловито подлетела к нам и просунула наши сцепленные руки сквозь свой живот. По коже у меня пробежали мурашки.
– Михал, дорогой, теперь она тебе больше не нужна! – Гвиневра отбросила волосы на меня и прижалась щекой к груди Михала, мурлыча, как кошка. – Наконец-то мы вместе. Зачем тебе эта дешевая стекляшка, когда у тебя настоящий бриллиант? Кстати, я прощаю тебе твое хамское поведение, – сказала она, отталкивая меня локтем. – Я знаю, что ты вовсе не собирался менять все замки на дверях, а я не собиралась разбивать все окна на первом этаже.
Скривившись, Михал смерил ее мрачным взглядом:
– И еще несколько на втором.
Она мило захлопала ресницами:
– Может, оставим прошлые обиды?
– Все зависит от тебя. Это ты изуродовала портрет дяди Владимира в моем кабинете?
Она тут же надулась, словно Михал оскорбил ее мать или пнул ее собаку:
– Что… Да как ты смеешь?
Схватившись за сердце, она прижалась уже ко мне, и я поморщилась. Меня будто окатили ледяной водой.
– Ты изуродовал мою любовь, разбил мне сердце и еще смеешь спрашивать подобное! О, как же так, теперь у бедного дяди Владимира усы! Давайте оплачем его, ведь для Михала Васильева краска на портрете куда важнее, чем чистые и пылкие чувства возлюбленной!
Михал раздраженно покачал головой:
– Между нами никогда не было любви, Гвиневра…
– Ах!
Она дернулась так, словно он ударил ее ножом. Я не была уверена, как лучше поступить, но знала точно, что непременно нужно что-то сделать прежде, чем Гвиневра начнет бушевать. Поэтому я выпустила одну руку Михала и обняла ее за плечи; она тут же картинно обмякла и начала громко всхлипывать, уткнувшись мне в шею.
– Теперь еще и это! Ему мало было сделать мне больно, надо еще и солью посыпать рану! Вечно, вечно он отрицает нашу связь, биение наших сердец в унисон! Селия, дорогая, беги от этого мерзавца, пока он не разбил тебе сердце, как разбил его мне!
Когда Михал уже начал возражать, я бросила на него угрожающий взгляд и предостерегла от разговоров. Он раздраженно стиснул зубы.
– Не бойся, Гвиневра, – успокаивающе сказала я, поглаживая ее серебристые волосы. – С моим сердцем ничего не случится. Михал похитил меня, чтобы заманить в ловушку моих друзей, и, как только я перестану быть ему нужной, он наверняка попытается меня убить.
Слишком поздно я вспомнила, как разозлилась тогда Гвиневра.
«Вы, живые, вечно ведете себя так самонадеянно, пренебрежительно относитесь к смерти и усопшим».
Но кажется, ее больше не волновало ничего, кроме Михала. Бедняжка.
– Видишь? – спросила она, и ее рыдания стали громче.
Впервые с тех пор, как я узнала о своем даре, я была благодарна, что никто, кроме меня, не мог видеть и слышать призраков. Парочка куртизанок все еще смотрели на нас, вероятно, сбитые с толку, почему моя рука висела в воздухе, остальные же потеряли к нам интерес и ушли. Словно почувствовав, что мое внимание ускользает, Гвиневра сделала вид, что задыхается:
– Его не волнуют ничьи чувства, кроме своих собственных!
Я кивнула:
– Не уверена, что у него вообще есть чувства.
– Друзей у него тоже нет.
– Он даже не понимает, что такое дружба.
– Ха! – Гвиневра выпрямилась и радостно хлопнула в ладоши – отчего-то в ее глазах не было ни слезинки. Мы посмотрела друг на другу, словно нас связывало что-то общее. – Не зря ты мне понравилась, Селия Трамбле. – Она пригладила мне волосы. – Я решила, что отныне мы будем подругами. Самыми лучшими!
Я любезно склонила голову:
– Для меня будет честью назвать тебя своей подругой, Гвиневра.
Кажется, Михал уже готов был броситься в огонь. Безуспешно пытаясь взять дело в свои руки, он спросил:
– Ты хорошо знаешь «Бездну», Гвиневра? Часто ее посещаешь?
Она тут же повернулась к нему.
– А что? Намекаешь, что я следила за тобой? Так ты думаешь? Бедняжка Гвиневра, должно быть, тосковала по мне все эти века… – Она щелкнула пальцами перед его носом, в ее глазах сверкало расплавленное серебро. – У всякой женщины есть потребности, Михал, и я не потерплю оскорблений только за то, что ищу общения в загробной жизни! Слышишь? Не смей оскорблять меня!
Я легонько коснулась ее руки, пока она не успела выцарапать Михалу глаза. И пока тот не успел открыть рот.
– Никто и не собирается тебя оскорблять, Гвиневра. – Позже спрошу ее о том, как призрак ищет общения среди живых. – Нам просто нужна… небольшая помощь.
Она изогнула узкую бровь:
– Вот как.
– Нам нужно узнать, за каким камином находится комната Бабетты Труссе.
– Ах вот ка-а-ак, – протянула она со смаком, заинтригованная. – И что вам там нужно? Говорят, эта девушка мертва.
Гвиневра бросила лукавый, многозначительный взгляд на Михала и накрутила на палец локон. Жест выглядел беспечным, но, помня Михала и то, как он ощупывал камины, я поняла, что в ее движениях не было ничего беспечного. Я прищурилась.
Гвиневра знала что-то, чего не знали мы.
А что еще хуже – она, скорее всего, попытается заманить нас этой тайной, наслаждаясь нашими попытками все узнать. Но у нас не было времени болтаться у нее на крючке, а даже если бы и было, Михалу пришлось бы ползать перед ней на коленях и умолять ее прежде, чем она что-то скажет. Она захотела бы, чтобы он помучился. Наша дружба длилась всего пару секунд, и она не излечит многовековую обиду.
Михал потемнел лицом, когда тоже это понял.
– Мы хотим осмотреть ее комнату, вдруг там что-нибудь поможет найти ее убийцу, – сказала я.
Я внимательно смотрела на ее лицо, уголки ее губ чуть приподнялись. Я нахмурилась. В ее глазах сверкала злоба или, возможно, торжество, а возможно, и то и другое.
– Можешь подсказать нам, куда идти?
– Разумеется, могу, дорогая. Что угодно ради подруги. – Гвиневра произнесла это слово, будто оно было чем-то мерзким, и я с напряжением ждала выпада. Но она лишь постучала пальцем по моему носу и указала на камин прямо перед нами. – Вот за ним ее комната, но мне придется тебя огорчить: ни одна куртизанка не даст вам свое благословение. Плохая примета – вмешиваться в дела мертвых. Просто совет, ангел мой, – добавила она, лукаво мне подмигнув.
– А любая куртизанка может дать благословение? – спросила я.
Гвиневра пожала изящными плечиками.
– Заклинание несколько усложнилось, когда старая карга пыталась сделать его личным для каждой куртизанки… К тому же жрицы любви то приходили, то уходили. Чары превратились в сущий кошмар. Так что заклинание стало единым для всех, и любой, кто носит красное, может даровать… – Она резко замолчала и поджала губы. Но ей не нужно было договаривать мысль.
Михал и сам все додумал.
Он поглядел на мое багровое помятое платье и улыбнулся. Улыбка была опасная – победоносная, – и по телу у меня побежали мурашки, словно от холодного прикосновения. Его прикосновения. Он вопросительно вскинул брови, глядя на меня, но не шелохнулся.
«Ждет», – поняла я, и меня снова охватил знакомый жар. Бушующее внутри пламя перекликалось с его холодным взглядом, превращаясь в бурю.
«Любой, кто носит красное, может даровать благословение».
С ужасом Гвиневра заметалась между нами:
– Селия, не знаю, что заставило тебя надеть платье такого кричащего цвета, но оно тебе не идет…
– Прости, Гвиневра.
– Селия, дорогая, не нужно…
Я обошла Гвиневру, едва ли слыша ее, и решительно подошла к Михалу. Мое сердце громко колотилось, но я и его не слышала. Я не слышала ничего, кроме рева в ушах.
«Ты ведешь себя нелепо, – сказала я себе. – Это просто поцелуй. Для дела».
Михал не двигался. Не говорил. Однако его улыбка стала шире, когда кончики наших ног соприкоснулись, когда я приподнялась на цыпочках и потянулась к нему. Никто не должен быть так красив вблизи. Густые черные ресницы обрамляли его глаза. Он опустил взгляд на мои губы.
– Мне придется тебя поцеловать, – прошептала я.
И снова поразительно нежно он заправил мне за ухо выбившуюся прядь.
– Знаю.
Однако он не собирался делать это за меня. Он не мог. А если я протяну еще, у меня сдадут нервы, или – что еще хуже – Гвиневра оттащит меня за волосы, и мы никогда не узнаем, что скрывается в комнате Бабетты.
«Это для дела», – отчаянно повторила я и, не дав себе передумать, прижалась губами к его губам.
Какое-то мгновение он не двигался. Не двигалась и я. Мы просто стояли, его рука была прижата к моей щеке, и я почувствовала себя унизительно. Я уже целовалась и знала, что поцелуй не должен быть таким… таким чопорным и неловким… и…