— У Хесуса водятся деньги, — сказала однажды Сальвадора.
— Что он целыми днями делает? Наверное, где–нибудь работает?
— Насколько мне известно, нигде.
— Но деньги у него есть.
— Не знаю, как он устраивается.
Однажды вечером Мануэль отправился к заказчику, чтобы договориться о печатании нескольких книг, и задержался у него. Когда он возвращался домой и уже подходил к площади Кальяо, то увидел на углу Хесуса, тот был пьян и едва держался на ногах. Мануэль решил было сделать вид, что не замечает его, и пройти мимо, но ему стало жаль парня, и он подошел к Хесусу.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Кто вы такой… чтобы спрашивать меня об этом? — пробормотал Хесус. — А, это ты! Я вышел подышать свежим воздухом.
— Напился как свинья. Идем домой! Пошли!
— Что значит «пошли»? Зачем?
— Посмотри на себя. Едва на ногах стоишь.
— Какое тебе до меня дело? Буржуйская ты свинья… вот ты кто… и жмот. С твоей сестрой и с этой второй ты совсем зажмодел… и ты плохой друг.
— Ну, хорошо. Я буржуй, но от меня не несет, как из помойки.
— Да, но чем от меня разит? Вином… вином разит.
Хесус произносил слово «вином» словно хотел сказать «розами».
— Совести у тебя нет, — воскликнул Мануэль, — несчастный ты пьянчуга.
— А ты знаешь, почему я пью? Потому что у меня тоска, потому что жажда…
— Жажда к вину и к водке.
— Э, что с тобой говорить? Разве ты можешь понять? Я сирота…
— Не валяй дурака! Идем домой!
— Домой? Не желаю. Понимаешь, Мануэль, я не знаю, чего во мне больше, ума или сердца…
— Думаю, что больше всего в тебе глупости.
— Чудак. Самое главное место во мне, если хочешь знать, занимает желудок. И ты не лезь ко мне со своими штучками. Понял? Хоть ты и хороший типографщик, а мадридского обхождения в тебе ни на грош.
— Мне оно ни к чему.
— Почему ты не пьешь?
— Потому что не хочу.
— Ах, не хочешь? Знаю я тебя, сукин ты сын… Тебя тоже гложет тоска.
— Да, я такой же сирота, как и ты.
— Нет… ты просто–напросто буржуй… и во всем виновата она… а раньше ты был настоящий друг, но она забрала тебя в руки, и без нее ты не можешь шагу ступить.
— Ну, ладно, пусть забрала. Тебе–то что до этого? Когда они поравнялись с таверной на Широкой улице, Хесус остановился, прислонился к стене и вдруг решительно заявил, что не сдвинется с места.
— Хватит дурака валять! Идем! — сказал ему Мануэль. — Не то я сам поволоку тебя.
— Хоть убей — никуда не пойду.
— Что же ты будешь делать?
— Надо пропустить еще пару рюмок.
— Ну, как знаешь.
В этот момент мимо них быстрым шагом прошла какая–то женщина. Хесус рванулся к ней, женщина в испуге отпрянула и закричала.
— Он пьян, не обращайте на него внимания, — сказал Мануэль, став между ними.
— Ну, и что же из этого? — возразил Хесус. — Может, я приглашаю ее поужинать. Хочешь со мной поужинать, красавица?
— Нет.
— Почему же нет?
— Потому что спешу домой.
— В два часа ночи? Стоит ли спешить?
— Неужели два? — спросила девушка, обращаясь к Мануэлю.
— Около того.
Они проходили мимо университета и посмотрели на часы. Было ровно два. Девушка была явно смущена, некоторое время молчала, но потом вдруг решительно тряхнула головой и рассмеялась. Она была немного навеселе, в залитой вином блузке с рваными кружевами. Она рассказала, что вместе со своим женихом, сержантом, и с подружкой, у которой был свой кавалер, они отправились в «Четыре дороги». Там парни подпоили их, а кроме того, надули, сказав, что было шесть часов, когда пробило уже девять, а в час ночи сказали, что всего только девять. Она служит тут в одной семье и хотела вернуться вовремя, но раз уж так вышло, то теперь ей все равно.
— Что же ты будешь делать? — спросил ее Мануэль.
— Уйду из этого дома и подыщу другое место.
— Мы вот что сейчас сделаем, — сказал Хесус. — Все трое немедленно отправимся ужинать.
— Идет. Ужинать так ужинать, — воскликнула девушка, взяв Мануэля и Хесуса под руки.
— Браво! — закричал Хесус. — Да здравствуют храбрые женщины!
Мануэль колебался: дома его будут ждать… хотя, наверное, все уже легли.
— Была не была! — воскликнул он. — Идем ужинать!
Действительно, почему бы не пойти, тем более что девица недурна собой: вздернутый носик, пышная грудь, крутые бедра.
— Значит, от хозяев ты уходишь? — обратился к ней Мануэль.
— Что же мне остается делать?
— И правильно! — крикнул Хесус. — К черту хозяев… пусть им прислуживает собственная мамаша. Смерть буржуям!
— Потише — одернул его Мануэль. — Не то враз явятся полицейские.
— Пусть являются… Плевал я на полицейских и жандармов… и на гвардейцев. И я прямо говорю этой женщине, этому симпомпончику, что она вольна ходить в «Четыре дороги» с кем хочет: с сержантом, с солдатом или еще с кем. Разве мы не свободные люди? Правильно я говорю? Сеньоры хозяйки тоже заводят шуры–муры Правда, крошка?
— Еще как.
Девица крепко ухватила Мануэля за руку.
— А ты что ничего не скажешь?
— Бюст у тебя что надо — вот что я скажу.
— Бог не обидел. Разве плохо? — отвечала она со смехом. — Как тебя зовут?
— Мануэль.
— Чем занимаешься?
— Он, — вмешался Хесус, — буржуйская свинья… мечтает разбогатеть… и жениться на одной девице… завести закладную лавку… Ха–ха–ха!
— Не обращай на него внимания, — сказал Мануэль, — он сам не знает, что говорит. Как тебя зовут?
— Меня? Пака.
— Ты вправду служишь?
— Да.
Хесус пытался несколько раз обхватить девушку за талию и поцеловать.
— Полегче! Если этот тип будет приставать, я уйду.
Хесус обиделся и начал ругаться:
— Если хочешь знать, таких, как ты, у меня — завались. Поняла? А ты просто девка… и на таких, как ты, у меня в кармане всегда найдется пятерка… а этот тип, с которым ты идешь, трус и мокрая курица. Хочешь я его вздрючу и обломаю ему махалки?
Мануэль резко повернулся и схватил Хесуса за руку.
— Чего ты ерепенишься, — не видишь, что я шучу. Может, мне даже нравится, что ты подцепил ее. Может, мне и не нужна эта дешевка. Я ведь не ты. А я приглашу себе другую, и мы вместе поужинаем.
Действительно, он подхватил какую–то женщину, и вчетвером они зашли в харчевню на улице Орно–де–ля-Мата. Там было полно народу, и парень в синем фартуке проводил их в небольшую комнатку.
— Что будем заказывать? — спросил парень.
— Тащи нам, — сказал Хесус, — две порции жареной рыбы, котлеты на четверых, сыр и закажи кофе. Да! Пока суд да дело, тащи нам маслины и бутылку белого.
«Расплачиваться придется мне», — подумал Мануэль.
Принесли маслины и вино; Хесус налил бокалы. Женщина, которую пригласил Хесус, бледная, с блестящими черными волосами, уложенными в высокую прическу, с любопытством разглядывала девушку.
— Ты не из нашего полку?
— Как?
— Нет, нет, — вмешался Мануэль, — эта девушка служит. Расскажи–ка, — и Мануэль привлек к себе Паку, — что тебе нашептывают хозяева?
— Всякую всячину.
— А ты как отвечаешь?
— Я? Когда как.
— Ага! — пробормотал Мануэль. — Я вижу, сержант был у тебя не первый.
Девушка громко рассмеялась. Женщина отстранила руку Хесуса, пытавшегося обнять ее за талию.
— Без глупостей, — сказала она ему.
У нее был нездоровый цвет лица, а в движениях сквозила робость. В ней было какое–то чувство собственного достоинства, и она не походила на тех, кто родился для столь жалкой профессии. В ее черных глазах и ранних морщинах можно было прочесть усталость, бессонные ночи, безысходность — и все это было подернуто дымкой безразличия и апатии.
— Значит, ты служишь? — обратилась она к девушке.
— Да.
— Сколько же тебе лет?
— Восемнадцать.
— Моей дочери пятнадцать.
— Пятнадцать?
— Да.
— Никогда бы не подумала, что у вас такая дочь.
— Да, да. Я уже старая. Мне уже тридцать четыре. Девочка живет в Авиле, у моих родителей. Я не хочу, чтобы она жила со мной, а старики мои — люди бедные. Когда случаются деньги, я им посылаю,
Хесус вдруг посерьезнел и стал расспрашивать, как она живет.
— Год назад я ждала ребенка, и мне тащили его щипцами, — рассказывала женщина — С того самого времени я и болею, а несколько месяцев тому назад заразилась тифом, меня отправили в госпиталь Серро–дель–Пимьенто, там меня обобрали до нитки, я вышла голая–босая и от отчаяния хотела наложить на себя руки.
— Вы хотели себя убить? — вскрикнула девушка, р Да.
— Что же вы сделали?
— Собрала спичечные головки, насыпала в стакан с водкой, разболтала и выпила. Господи, какие это были муки! Пришел врач, дал рвотное. Дней пять я отлеживалась, обливаясь потом.
— Неужели не было другого выхода? — спросила служанка.
— Ты даже не можешь себе представить, что у нас за жизнь. Если я сегодня ничего не заработала, завтра я вынуждена заложить вот эту блузку, и, хотя она стоит три дуро, мне дают за нее каких–нибудь две песеты. Я не говорю уже о грубостях мужчин… Послушайся меня, дочка, как бы тебе ни было плохо, держись за свое место, помни, что нам живется еще хуже.
Хесус сказал, что его мутит, и вышел из комнаты.
— И вы не могли найти никакой работы? — спросил Мануэль.
— Работу? Куда же я пойду? У меня и сил таких нет… недостаток крови. И потом, если ты привыкла к крепким словечкам и к выпивке, то сразу распознают, кто ты есть. Будь я здоровой, могла бы стать кормилицей. У меня до сих пор молоко есть. Ты меня извини, милая, — сказала она, обращаясь к девушке, расстегнула кофточку, обнажила грудь и взяла пальцами сосок. — А теперь у меня все порченое, — прибавила она. — Если бы я могла пристроить дочь в какую–нибудь мастерскую или отдать в прислуги, мне больше ничего и не надо. Но уж как не повезет в жизни…
Разговор шел о печальных вещах, и каждый поведал о своих горестях. Вдруг они услышали голос Хесуса.