— Это ты? — окликнул он Хуана.
— Я.
— Что так поздно? Где ты запропал?
— Прощался с товарищами.
— Ладно. Багаж твой готов. Когда собираешься ехать?
— Сейчас.
— Хорошо.
Хуан вошел в дом дяди, добрался до своей комнаты, взял дорожный мешок и сумку и снова вышел на платформу.
Раздался звонок, извещавший о том, что поезд отправился с ближайшей станции, потом послышался свисток паровоза. Выбрасывая клубы дыма, показался поезд. Хуан поднялся в вагон третьего класса.
— Прощай, дядя.
— Прощай и не забывай нас.
Поезд робко пустился по темным полям, словно не надеясь добраться до места; через полчаса он остановился на каком–то безлюдном полустанке. Кроме навеса, крытого оцинкованным железом, скамейки и фонаря, здесь ничего не было. Хуан подхватил свои пожитки и вышел из вагона. Поезд тут же тронулся. Ночь была холодная; луна скрылась за далеким горизонтом, и только в высоком небе мерцали дрожащим светом звезды; где–то совсем близко шумела река.
Хуан подошел к берегу и развязал дорожный мешок. Ощупью он нашел свою рясу, семинарскую шапочку, перевязь, учебные книги и тетради. Все это, кроме смены белья, он снова сунул в мешок, вложил туда камень, потом размахнулся и бросил узел в воду. И ряса, и шапочка, и перевязь, и тетради, и вся семинарская премудрость пошли на дно. Сделав это, Хуан покинул берег и вышел на проезжую дорогу.
— Всегда вперед! — прошептал он. — Ни шагу назад!
Он шел всю ночь напролет, и только на рассвете ему повстречалась вереница повозок, груженных доскам хворостом и связками дрока; впереди каждой воловьей упряжки шли женщины, повязанные платками, с мешками на плечах.
Хуан расспросил их о дороге; когда солнце стадо сильно припекать, он укрылся в расселине огромного камня и прилег на сухие листья. Проснулся он в полдень, поел немного хлеба, напился воды из ручья и, прежде чем отправиться в путь, прочел отрывок из «Записок» Цезаря. Подбодрив себя чтением, он поднялся и пошел вперед. Одиночество обостряло его чувства, и окрестные поля возбуждали в нем живой, интерес. Какое обилие форм! Сколько разнообразных оттенков являла собой листва деревьев! Одни деревья — высокие, сильные, гордые, другие — низкорослые, раскидистые; одни медно–красные или еще совсем зеленые, другие уже пожелтели им стояли голые, похожие на скелеты. Каждое из них, смотря по породе, по–своему встречало порывы ветра: одни дрожали всеми своими ветвями, словно паралитики, у которого трясутся все члены, другие медленно склоняли стволы, будто в торжественном реверансе, и только самые крепкие и сильные с пышными зелеными кронами едва заметно вздрагивали. В листве играли солнечные лучи, бросая на землю то белые, то красные блики, а местами прорезывали в кроне огромные отверстия. Какое изумительное разнообразие! И Хуан чувствовал, как от слияния с природой в душе у него просыпается неизъяснимая нежность.
Но он не хотел поддаваться наплыву чувств и в течение дня несколько раз принимался за чтение «Записок» Цезаря, желая укрепить свою волю.
Однажды утром он торопливо пробирался сквозь влажный кустарник, как вдруг увидел впереди двух лесничих с ружьями в сопровождении собак и целой ватаги ребятишек. Собаки с лаем обнюхивали траву, но, видимо, ничего не находили. Тут один из мальчиков крикнул.
— Смотрите! Пятна крови!
— Значит, кто–то успел забрать дичь! — воскликнул один из лесничих.
— Наверное, этот! — и, подбежав к Хуану, он крепко схватил его за руку, — Ты подобрал зайца?
— Я ничего не брал.
— Ты, ты его взял. Давай его сюда! — И лесничий больно ухватил Хуана за ухо.
— Говорю вам — не брал! Пустите!
— А ну–ка обыщи его!
Второй лесничий отобрал у Хуана мешок и обыскал его.
Там ничего не было.
— Значит, ты где–нибудь его спрятал, — сказал первый лесничий и схватил Хуана за ворот. — Скажешь, где заяц?
— Я же говорю, что ничего не брал! — воскликнул Хуан, задыхаясь от ярости.
— Сейчас ты у нас заговоришь! — пробормотал лесничий, сняв с себя пояс и потрясая им.
Мальчишки, которые увязались за лесничим, тесным кольцом окружили Хуана, громко смеялись, откровенно потешаясь над ним. Юноша приготовился к отпору. Лесничий опешил от неожиданности и остановился. В этот самый момент к месту происшествия подошел какой–то господин в бархатной куртке, в коротких панталонах, гетрах и в белой шляпе с широкими полями.
— Что здесь происходит? — сердито крикнул он. — Почему остановились? Почему прекратили погоню?
Лесничий объяснил, в чем дело.
— Всыпьте ему хорошенько, — приказал господин.
Еще немного, и приказание было бы исполнено, как вдруг прибежал какой–то мальчуган и сказал, что по полю прошел незнакомый человек с ружьем и что в руках у него был заяц.
— Значит, не этот украл. Пошли!
— Клянусь богом, при первом же случае, — крикнул Хуан лесничему, — я тебе все припомню!
И он бросился бежать прямо через заросли, глотая от бешенства слезы, и наконец выбрался на дорогу. Не прошел он и ста шагов, как увидел человека в охотничьем костюме с ружьем в руках.
— Не ходи здесь! — крикнул ему охотник.
— Дорога никому не заказана, — ответил Хуан и продолжал идти.
— Тебе говорят — нельзя!
Хуан, не обращая внимания, шел вперед с поднятой головой и даже не оглянулся. Раздался выстрел, и сразу же он почувствовал легкую боль в плече; поднес руку — и увидел кровь.
— Сволочь! Бандит!
— Я тебя предупреждал. В другой раз будешь слушаться, — ответил охотник.
Хуан продолжал идти. Плечо болело все сильнее и сильнее. У него оставалась еще кое–какая мелочь, и он решил зайти на постоялый двор. Он постучал, вошел в харчевню и рассказал, что с ним случилось. Хозяйка дала ему немного воды, чтобы промыть рану, и проводила в сарай. Там уже лежал какой–то человек. Услышав, что Хуан стонет, незнакомец спросил, что с ним. Хуан рассказал.
— Посмотрим, что там у тебя.
Он взял фонарь, который хозяйка оставила на притолоке двери, и осмотрел рану.
— Пустяки. Царапина. Передохни пару дней, и все пройдет.
От боли Хуан не мог заснуть всю ночь. Наутро, едва рассвело, он встал и направился к выходу.
Незнакомец окликнул его:
— Куда же ты?
— Ухожу. Не оставаться же из–за пустяков.
— Ты, видно, храбрый малый. Пойдем вместе.
Плечо у Хуана распухло и при ходьбе сильно болело, но после двух–трех часов пути боль прошла. Его спутник оказался самым обыкновенным нищим бродягой.
Когда они прошли вместе уже порядочный кусок пути, он сказал Хуану:
— Сожалею, что из–за меня тебе так влетело.
— Из–за вас? — переспросил Хуан.
— Да, из–за меня. Это я унес зайца. Но сегодня мы им закусим по–братски.
И действительно, когда они дошли до русла реки, бродяга зажарил зайца. Они поели и снова отправились в путь.
Около недели Хуан провел с бродягой. Это был грубый человек, полунищий, полувор, не очень умный, но ловкий. Им владело только одно сильное чувство: ненависть к трудящемуся человеку, в основе которой лежал врожденный антиобщественный инстинкт. В одном из селений, где в то время происходила ярмарка, бродяга пристал к компании цыган и исчез вместе с ними…
Однажды Хуан присел на обочине дороги и принялся за чтение, как вдруг перед ним выросли два жандарма.
Что вы здесь делаете? — спросил один из них,
— Ничего. Просто иду своей дорогой.
— У вас есть документы?
— Нет, сеньор.
— Тогда следуйте за нами.
— Идемте.
Хуан сунул книжку в карман, встал, и все трое двинулись в путь. У одного из жандармов были длинные, устрашающего вида усы и густые, кустистые брови, другой был похож на самого обыкновенного крестьянина. Усатый жандарм угрюмо посмотрел на Хуана и вдруг спросил:
— Видать, из дому сбежал?
— Что вы, сеньор?
— Куда путь держишь?
— В Барселону.
— Пешком?
— У меня нет денег.
— Смотри, парень, скажешь правду — отпустим.
— Если говорить правду, то я был слушателем семинарии, но сбросил рясу и покончил с этим делом.
— И хорошо сделал! — воскликнул усатый.
— Почему же ты не захотел быть священником? — сказал другой. — Должность вполне подходящая.
— У меня нет к этому призвания.
— Может, тебе девчонки нравятся? — спросил усатый. — И что же сказали твои родители?
— У меня нет родителей.
— Ну, тогда… другое дело.
Сказав это, усатый жандарм улыбнулся. С виду он казался суровым, но когда начинал говорить, то глаза и улыбка светились добродушием.
— Что же ты собираешься делать в Барселоне?
— Хочу учиться рисовать.
— А ты смыслишь в этом деле?
— Кое–что смыслю.
За этими разговорами они миновали сосновый лесок и незаметно подошли к маленькой деревушке, приютившейся на склоне горы. Хуан тоже задавал жандармам вопросы, все больше насчет названий деревьев и растений, и видел, как сразу солдатская суровость и грубость сменялась в них ясным раздумчивым спокойствием и степенностью сельских жителей.
Когда они выбрались на дорогу, которая, извиваясь по склону горы, вела в деревню, к ним подъехал верхом на лошади какой–то пожилой человек в берете.
— Приветствую вас, господа! Добрый день! — сказал он.
— Здравствуйте, господин доктор.
— Кто этот парень?
— Встретился на дороге. Сидел и книжку читал.
— Арестовали?
— Нет.
Доктор стал расспрашивать Хуана, кто он, откуда идет, что собирается делать, тот подробно отвечал, и так все четверо вошли в деревню.
— Посмотрим, на что ты годишься, — сказал доктор. Зайдем сюда, к алькальду.
Дом алькальда представлял собой обычную деревенскую лавчонку, где торгуют всякой всячиной, а кроме того, здесь же помещались гостиница и харчевня.
— Дай–ка нам листок чистой бумаги, — обратился доктор к девушке за прилавком.
— У нас нету, — растерянно ответила та.
— Может, найдется тарелка? — попросил Хуан.
— Это есть.
Принесли тарелку, и Хуан закоптил ее на пламени свечи. Потом взял палочку, зачинил ее с одного конца и начал рисовать. Врач, оба жандарма и еще несколько человек, только что вошедших в харчевню, окружили юношу и с нескрываемым любопытством стали смотреть на его работу. Хуан нарисовал луну в облаках море с лунной дорожкой и несколько лодочек с надутыми парусами.