Трасканехо был идальго до мозга костей и потому не работал; когда–то у него и его семьи был родовой дом и властительный герб, который по числу квадратных полей мог соперничать с государственным гербом Пруссии; главное его поле было голубого цвета, и на нем красовалось изображение трех кроликов.
Наш идальго день–деньской проводил на форуме, который собирается в центре Мадрида и который мы именуем Пуэрта–дель–Соль.
У этого злонамеренного враля всегда была про запас какая–нибудь сногсшибательная новость, которой он мог потешить своих близких друзей.
— Завтра мадридский гарнизон поднимет мятеж, — сообщал он с таинственным видом. — Будьте осторожны. Казармы Ла Монтаньи, Сан—Хиля и несколько сержантов из Лос—Докс взяты под наблюдение. Одолжите сигаретку? Я пойду на Южный вокзал вместе с людьми из рабочих предместий.
Этот человек, у которого всегда был полный короб всяких небылиц, который с легкостью предрекал революции и без стеснения «стрелял» сигареты, вел весьма интересную жизнь. Жил он в доме своей невесты, девицы уже в летах, тощей как селедка, и с ее матерью, вдовой офицера, за которого она получала пенсию. Благодаря пенсии и своим собственным заработкам, дамы не только не испытывали недостатка в средствах, но даже могли ежедневно потчевать Сильвио обедом.
Этот человек, обладавший поистине вулканическим воображением, каждый день извергал новую сомнительную версию для объяснения причины, почему до сих пор ему не предложили стать губернатором или занять какой–нибудь другой, не менее важный пост. Однако обе дамы верили ему и верили в него. Человек с площади Пуэрта–дель–Соль, попав на улицу, превращался в отъявленного болтуна, циничного, наглого и бесстыдного, но в доме своей невесты он держался робко и деликатно, проявляя максимум внимания к своей суженой и ее матери. Любовь между пергаментной девицей и бродягой идальго длилась вот уже двадцать лет. Это была чистая, платоническая любовь: поцелуй руки, да и то не частый, старая связка измятых писем — вот и все, что он мог подарить своей возлюбленной.
Сильвио уже не раз получал от полиции вознаграждения за оказанные услуги, поэтому известие о готовящихся анархистских покушениях не могло оставить его равнодушным.
«На заговоре можно поживиться, — говорил он себе. — Если заговор действительно зреет, то нужно его лишь раскрыть. Если же он и не задуман вовсе, то надо его организовать».
Трасканехо разнюхал, где пахнет анархизмом, и через несколько дней появился в таверне Чапарро.
Он повел разговор с Хуаном:
— Если вы согласны помочь мне — только помочь! — то у меня найдутся люди для решительного удара. Мы рассчитываем на Пепе Птичника, на Матиаса — мясника с Ячменной площади. Мы ждем только сигнала.
Все участники сборища принялись с таинственным видом обсуждать вопрос, следует ли принимать участие в заговоре.
Однажды вечером, выходя из типографии, Мануэль встретил Либертария.
— Я шел к тебе, — сказал Либертарий.
— Какое–нибудь дело?
Присматривай за Хуаном. Он очень доверчив, и его хотят впутать в какую–то историю. Я носом чую, что это происки полиции. Здесь, в таверне, завелись типы, которые кажутся мне подозрительными. В настоящее время раскрытие какого–нибудь заговора пришлось бы правительству как нельзя кстати.
— И что же говорят об этом?
— Говорят, что готовится покушение на короля. Это грубая фальшивка. Сам посуди, какое дело нам, анархистам, будет король жив или нет, кто будет заправлять делами — Сагаста или еще какой чудак из республиканцев.
Сальвадора и Мануэль, получив предупреждение, стали следить за Хуаном.
Однажды Хуан получил письмо, которое он прочел с большим интересом.
— Это пишет мне один приятель из Парижа, — сказал он. — Он хочет воспользоваться льготным тарифом и приехать дешевым поездом в Мадрид.
— Приятель? Наверное, из анархистов? — забеспокоилась Сальвадора.
— Нет! Какой там анархист!
Мануэль не придал этому значения. Хуан снова сел за работу, а Мануэль отправился в типографию.
Примерно через неделю пришло второе письмо, и однажды вечером перед ужином Хуан отлучился из дому, скоро он вернулся снова с каким–то молодым человеком, бритым и дурно одетым.
— Это мой друг Пассалаква, — представил его Хуан Мануэлю, когда тот пришел из типографии. — Я познакомился с ним в Париже.
Мануэль внимательно оглядел незнакомца — бритого юношу с бледным лицом оливкового оттенка. У него была грушевидной формы голова, низкий лоб, черные вьющиеся волосы, длинными локонами падавшие на плечи, округлая, как у женщины, шея, голубые глаза и бледные губы. Он производил впечатление человека ленивого и апатичного. Ужинали все вместе, и, так как итальянец почти не знал по–испански, он разговаривал только с Хуаном на французском языке. Время от времени итальянец разражался смехом, и тогда его тупое лицо преображалось, принимая ироническое и вместе с тем жестокое выражение.
После ужина Хуан хотел уступить свою комнату Пассалакве, а сам решил устроиться на кресле; но тот отвечал, что будет спать на полу по старой своей привычке.
— Постелите ему наверху, в комнате Хесуса, — сказал Хуан Игнасии и Сальвадоре.
Женщины отнесли на чердак матрац и несколько одеял.
— Постель готова, — сказала Сальвадора спустя некоторое время.
Итальянец за руку попрощался с Хуаном и Мануэлем, подхватил свой чемодан и поднялся по лестнице на чердак.
Потом, взяв из рук Игнасии подсвечник с огарком свечи, он спросил:
— Комната закрывается на ключ?
— Нет.
Он с большой осторожностью поставил свой чемодан на стул.
— Вот так, — сказал он и добавил: — Я хотел бы, чтобы завтра на рассвете меня разбудили.
— Вас разбудят.
— Buona sera [Доброй ночи (итал.)].
— Что это за птица? Мне не нравится его физиономия, — сказал Мануэль брату.
— Ты ошибаешься. Он превосходный малый, — возразил тот.
— А ты почему не идешь спать? — спросила Сальвадора Хуана.
— Еще рано.
— Видишь, как Сальвадоре не терпится отослать тебя в постель, — некстати буркнул Мануэль.
Девушка бросила на него быстрый взгляд, он понял, что за всем этим скрывается нечто важное, и замолчал. Хуан был очень задумчив, и, несмотря на усилия, которые он делал над собой, ему не удавалось скрыть глубокого беспокойства. Он прошел в свою комнату и долго расхаживал там из угла в угол.
— Что тут происходит? — спросил Мануэль, когда они остались одни.
Сальвадора приложила палец к губам.
— Подождем, — тихо сказала она.
Ждать пришлось долго.
Хуан погасил свет в своей комнате; тогда Сальвадора шепнула Мануэлю:
— Этот человек что–то прячет в чемодане; может быть, бомбу.
— Неужели?
— Да, да.
— Почему ты так думаешь?
— У меня есть основания так думать. Больше того — я в этом уверена.
Ну, хорошо, а ты что–нибудь видела?
Я видела, что когда он ставил чемодан, то делал это с большой осторожностью; кроме того, когда они с Хуаном подходили к дому, за ними по улице шли еще двое, а потом видишь, какой Хуан… как он тревожится.
— Да, это верно.
— Этот человек что–то прячет в чемодане.
— Пожалуй, что так.
— Что же делать?
— Надо взять сюда чемодан, — сказал Мануэль.
— Я пойду сама, — воскликнула Сальвадора.
— А если он проснется?
— Не проснется, он очень устал.
Примерно через час они вышли на лестницу и осторожно поднялись наверх. Приложили ухо к двери чулана. Слышно было ровное дыхание спящего.
— Я заметила, где он поставил чемодан, — сказала Сальвадора. — Попробую найти на ощупь.
Она толкнула легонько скрипнувшую дверь, проникла в чулан и сразу же вышла оттуда с чемоданом в руке. Стараясь не шуметь, они спустились в столовую и поставили чемодан на стол. Он был заперт, причем хорошо заперт. Мануэль взял нож, взломал замок и откинул крышку.
Они извлекли оттуда белье, потом какие–то брошюры и, наконец, с самого дна — тяжелый предмет, завернутый в газеты. Судя по весу, там было что–то серьезное. Развернув газеты, оба побледнели и в ужасе отпрянули. Там оказалась квадратной формы металлическая коробка, вышиной с ладонь, замотанная проволокой и снабженная веревочной ручкой.
— Что нам с этой штукой делать? — в растерянности спросил Мануэль.
Они не решались прикоснуться к коробке.
— Может, нам позвать Перико? — предложила Сальвадора.
Мануэль на цыпочках спустился по лестнице. Электромеханик был еще в мастерской. Мануэль постучал в дверь и, пройдя в комнату, рассказал приятелю о том, что случилось.
— Надо пойти взглянуть, — сказал Перико, выслушав Мануэля.
Оба молча поднялись наверх и стали разглядывать аппарат.
— А, я понимаю, что это такое, — сказал Перико. — Здесь, — и он указал на стеклянную трубочку, выдававшуюся из середины коробки и наполненную какой–то желтоватой жидкостью, — содержится, должно быть, кислота. Чтобы произвести взрыв, коробку переворачивают другой стороной, кислота проедает вот эту пробку, тем временем человек, подложивший бомбу, успевает отбежать, кислота наконец проникает внутрь, и аппарат взрывается. Если бы вы по неосторожности перевернули коробку, то вряд ли я разговаривал бы сейчас с вами.
Сальвадора и Мануэль вздрогнули.
— Что же теперь делать? — спросили они в один голос.
— Нужно извлечь трубку. Спокойно! Была не была!
Перико ухватил трубку клещами, потянул, и она выскочила.
— Теперь можно не опасаться. Пошли вниз.
Электромеханик взял коробку и в сопровождении Мануэля спустился по лестнице. В мастерской они перерезали проволоку, которой был замотан аппарат; с помощью отвертки Перико отвинтил крышку. Затем он перевернул коробку, и оттуда высыпалось большое количество красноватого порошка, который они собрали в газету. Кулек весил килограмма два.
— Может, это динамит? — спросил Мануэль.
— Должно быть.
— Что же с ним делать?
— Ссыпь порошок осторожно в раковину, открой кран, и вода его постепенно