— Как здесь хорошо! — сказал Хуан.
Кладбище, украшенное колоннадой в греческом стиле и высокими строгими тополями, имело величественный вид. На аллеях и площадках, обсаженных миртами, высились попорченные временем каменные саркофаги, а в укромных уголках виднелись могильные холмики, которые своей таинственностью настраивали на грустно–поэтический лад.
Пока они сидели и рассматривали кладбище, появились отец и сын Ребольедо и сеньор Кануто.
— Ну что, прогуливаемся? — спросил горбун.
— Да, идем куда–нибудь закусить, — отвечал Хуан. — Не хотите ли с нами?
— Разумеется, хотим.
Все общество двинулось вдоль маленького канала. Затем, повернув, они пошли прямо через поле по направлению к Аманьелю. Дорога проходила по склону холма, откуда взору открывалась широкая равнина, залитая потоками золотого света; вдали, у самого горизонта, высились темно–синие хребты Гвадаррамских гор с блестящими, словно полированное серебро, вершинами; яркими красками полевых цветов пестрел зеленый луг; словно капли крови, упавшие на траву, пылали головки мака; в садах между ровными рядами плодовых деревьев алели розы, виднелись яркие ирисы, бледно светились чашечки лилий и золотом горели пышные шапки подсолнечников на удивительно длинных стеблях.
В центре одного из садов блестел прямоугольный пруд: по его гладкой темно–зеленой поверхности плыли утки, белые, словно комья чистого снега, и оставляли за собой дрожащий след, искрящийся ослепительными блестками.
— Но ведь это необыкновенно красиво, — сказал Хуан, обращаясь к Сальвадоре, — а мне говорили, что Мадрид отвратителен.
— Не знаю, я мало чего видела, — смеясь, отвечала она.
С холма было видно несколько загородных ресторанов, утопавших в зелени. До слуха доносилась музыка.
— Вот в одно из этих заведений мы и зайдем, — сказал Хуан.
Они спустились с холма и дошли до арки, на которой красовалась следующая надпись:
«НАСЛАЖДЕНИЯ ВЕНЕРЫ. ИМЕЕТСЯ ПИАНИНО.
ВСЕГДА ОЧЕНЬ ВЕСЕЛО».
— Наверное, сюда набивается всякий сброд, — сказал Мануэль брату.
— Не думаю.
Они двинулись по пологой, обсаженной кустами дорожке, спустились к деревянному павильону, окна которого были закрыты зелеными жалюзи. В зале стояли некрашеные столы, по стенам висели зеркала, а сбоку помещался прилавок, какие можно увидеть в любой таверне. В центре зала находилась пианола на колесиках. Заняты были только три или четыре столика; за прилавком стоял старик хозяин, по залу сновало несколько официантов.
— Напоминает морской курорт, — сказал Хуан, — кажется, выглянешь в окно и увидишь море. Не правда ли?
К ним подошел официант и спросил, что им угодно заказать.
— Ничего особенного. Мы хотели бы пообедать.
— Придется немного подождать.
— Хорошо, подождем.
В это самое время из–за прилавка вышел хозяин, подошел к их столику, отвесил почтительный поклон и, комично размахивая шапочкой, с улыбкой произнес:
— Господа, я хозяин сего заведения, которое вы почтили своим появлением, ваше любезное одолжение будет отмечено достойным угощением, и хотя у нас мало украшения, зато веселятся здесь без стеснения; если мучает вас жажды жжение, извольте напитки для освежения, вот вам наше удостоверение, — и он протянул им ресторанную карту, — и пусть начнется всеобщее увеселение.
Выслушав эту более чем странную речь, все оторопели; старик улыбнулся и закончил свою пышную тираду восклицанием:
— Прочь тоску! Даешь веселье!
Посмотрели карту, позвали официанта; тот предложил им перейти в соседний небольшой зал, где можно было занять отдельный кабинет.
Компания поднялась по ступенькам и очутилась в длинном, разбитом на отделения бараке, по обе стороны которого тянулись узкие коридоры.
Двое парней в коротких пиджаках и штанах чуть ниже колен выволокли на террасу пианолу. Стал собираться народ, и уже несколько пар задвигались в танце.
Подали еду с вином и пивом, и все принялись было отдавать ей должное, как вдруг к ним снова подошел хозяин и снова приветствовал их.
— Господа, — сказал он. — Если вам хорошо в нашем заведении и вы чувствуете головы кружение, то рассчитывайте на наше попечение, гоните прочь всякое огорчение и омрачение; залог тому, — говорю вам в поучение, — будет наилучшее обеспечение. Пусть начнется всеобщее увеселение.
Горбун, который не мог без смеха смотреть на старика, но сидел в своем углу тихо, словно мышонок, поспешил опередить оратора и неожиданно громко выкрикнул:
— Прочь тоску! Даешь веселье!
Хозяин улыбнулся, протянул руку горбуну, и тот церемонно ее пожал. Все покатились со смеху, а старик, довольный успехом, двинулся дальше по коридору.
— Что хочет от нас этот буржак со своими теориями?
— Какими теориями? — спросил Хуан, несколько не ; доумевая. не
— Все эти глупости, которые он городит. Ведь это что иное, как теории… аллегории… фантасмагории.
— На языке сеньора Кануто это значит «всякая ерунда», «чепуха», — шепнул Мануэль брату.
— Ах вот как!..
Обед проходил под музыку. Все чувствовали себя весело и непринужденно. Танго сменялись пасодоблем и польками. Террасу заполнили танцующие.
— Может быть, и мы потанцуем, сеньора Игнасия? — обратился Перико к сестре Мануэля.
— Это вы мне? Господи помилуй! Что за вздор!
— А вы не танцуете? — спросил Хуан Сальвадору.
— Очень редко.
— Я бы пригласил вас, если бы умел. Ну а ты, Мануэль, что зеваешь? Приглашай даму.
— Если вы не против, пойдемте.
Пианола заиграла пасодобль, молодые люди поднялись и по коридору прошли на террасу. Сальвадора, придерживая кончиками пальцев юбку, танцевала с подлинным изяществом, без тех непристойных движений, которые делали остальные женщины. Когда начался следующий танец, Перико Ребольедо, несколько смущаясь, пригласил Сальвадору, а Мануэль направился к своим. Проходя по коридору, он едва не столкнулся с двумя парами. Одна из женщин обернулась и пристально на него посмотрела. Это была Хуста.
Мануэль сделал вид, что не узнал ее, прошел к столику и сел рядом с сеньором Кануто.
Кончился танец; вернулась Сальвадора, раскрасневшаяся, с блестящими глазами; она села на место и стала обмахиваться веером.
— Здесь есть прехорошенькие девочки! — сказал горбун. — Вот, например, Сальвадора: румяная, глазки веселые — смотреть любо–дорого. Обратите внимание, господин скульптор, и запечатлейте это.
— Я уже обратил внимание, — отвечал Хуан.
Сальвадора еще больше покраснела, рассмеялась и, взглянув на Мануэля, вдруг заметила, что он чем–то сильно взволнован. Стараясь найти причину такой перемены в настроении, она неожиданно перехватила взгляд Хусты, колючий, жесткий, полный ненависти.
«Наверное, одна из его прежних подруг», — подумала Сальвадора, скользнув по ней равнодушным взглядом.
В этот момент подошел официант и, наклонясь к Мануэлю, сказал:
— По поручению вот той дамы: не хотите ли вы подойти к ее столику?
— Благодарю. Скажите этой даме, что друзьями.
Выслушав ответ, Хуста поднялась и направилась по коридору прямо к тому месту, где сидел Мануэль.
— Эта проститутка идет к нам, — сказала Игнасия.
— Может быть, ты узнаешь, что ей угодно, — насмешливо добавила Сальвадора.
Мануэль встал и пошел ей навстречу.
— Чего тебе? — резко спросил он. — В чем дело?
— Ничего особенного, — ответила она — Раз твои дамы тебя не пускают…
— Я сам не хотел.
— Кто эта, что сидит рядом с тобой? Возлюбленная? — И она указала на Сальвадору.
— Нет.
— Невеста? Парень, у тебя плохой вкус: она похожа на обломанную макаронину.
— Что еще скажешь?
— А этот волосатый?
— Мой брат.
— Очень мил. Художник?
— Скульптор.
— Все равно — художник. Он мне нравится. Познакомь меня с ним.
Мануэль смотрел на нее и не мог скрыть отвращения. Хуста стала похожа на отвратительное животное; лицо се сильно изменилось и приобрело тупое выражение, верхняя губа покрылась темным пушком, грудь и бедра очень раздались; все тело обросло толстым слоем жира, и даже взгляд, прежде живой и быстрый, казалось, заплыл салом и потух. Словом, у нее был вид самой заурядной девицы из того заведения, где обязанности исполняются без малейшего проблеска человеческого сознания.
— Где ты теперь живешь? — спросил Мануэль.
— На Королевской, в доме Андалузки. Цены умеренные. Пойдем?
— Нет, — сухо отрезал Мануэль и, повернувшись спиной, направился к своим.
— Настоящий цыганский тип, роскошная девица, — сказал горбун.
Мануэль только пожал плечами,
— Что ты ей сказал? — спросил Перико. — Она застыла как вкопанная.
Музыка не умолкала ни на минуту. Хуста, ее подруга и оба кавалера совсем разбушевались: они кричали, громко смеялись, швырялись оливковыми косточками.
Хуста не спускала глаз с Сальвадоры, буквально пожирая ее взглядом.
— Почему она на меня так смотрит? — со смехом в голосе спросила Сальвадора, обращаясь к Мануэлю.
— Откуда я знаю? — печально ответил он. — Уйдем отсюда.
— А по–моему, здесь неплохо.
— Вам было неприятно видеть, как я разговаривал с этой женщиной? — спросил Мануэль Сальвадору.
— Кому это «вам»? Нам с Игнасией? Вовсе нет, — живо повернулась к нему Сальвадора, и при этом глаза ее сверкнули.
Один из кавалеров увел Хусту танцевать и, когда они проходили мимо столика, за которым сидел Мануэль и его компания, позволил себе отпустить какую–то грубую шутку насчет шевелюры Хуана.
— Уйдем отсюда, — снова сказал Мануэль.
Уступая его настояниям, все поднялись, Хуан расплатился, и компания направилась к выходу.
— Смотрите, этот почтенный господин спрятал остатки обеда себе под сюртук, — громко сказал партнер Хусты, показывая на горбуна.
Перико уже готов был начать драку с обидчиком, но Мануэль схватил его за руку и потащил к выходу.
— За границей вряд ли можно встретить такое хамство, — сказал Хуан. — А здесь тебя оскорбляют запросто и делают все возможное, чтобы досадить.