Но, с другой стороны, как только теоретические абстракции переходят в плоскость человеческих взаимоотношений, когда арестовывают и расстреливают твоих родных, близких или друзей, вся «арифметика» тут же теряет всякий смысл, а идеальное уравнение перестает решаться.
Известно, что в начале 1930-х годов многие немецкие физики покинули Германию, протестуя против политики антисемитизма и антикоммунизма, которая активно насаждалась нацистами в их стране.
Кто-то тогда уехал за океан, а кто-то в СССР.
Имея тесные дружеские контакты с советскими физиками, в частности с академиком А. Ф. Иоффе, Альберт Эйнштейн помог получить место в харьковском Физтехе двум талантливым физикам-теоретикам: Александру Вайссбергу (в России его звали Александр Семенович) и Фрицу Хоутермансу. Первый оказался в СССР в 1931 году, а второй в 1935-м. Коммунисты, поклонники идей Маркса, как это тогда называлось – «друзья Советского Союза», Вайссберг и Хоутерманс активно включились в работу (они работали на Опытной станции глубокого охлаждения при УФТИ – Украинский физико-технический институт), но в 1937 году оба были арестованы как «немецкие шпионы», а Александра Семеновича еще обвинили и в том, что он готовил покушение на товарищей Сталина и Ворошилова.
Эта информация дошла до Эйнштейна.
Разумеется, великий ученый знал о подобного рода «перегибах» на местах, когда «русские политики увлекались», когда по доносу людей обвиняли в немыслимых с точки здравого смысла преступлениях и по решению тройки НКВД (без суда и следствия) отправляли в лагеря или расстреливали.
Но это было слишком далеко и абстрактно…
И вот теперь подобная средневековая практика коснулась ученых, которых Альберт Эйнштейн знал лично, а в их профессионализме и порядочности он был уверен, как в себе самом.
Ученый возмутился, ведь получалось, что это он, сам того не желая, отправил коллег в большевистский лагерь. Забыв о своей высокопарной отповеди Александре Толстой и Исааку Левину, ученый бросился спасать своих немецких коллег.
Прочитаем письма Альберта Эйнштейна, написанные послу СССР в США А. А. Трояновскому и «лично товарищу Сталину».
Письмо первое:
«Глубокоуважаемый г-н посол!
Физик доктор Фриц Хоутерманс, германский подданный, последние годы работавший в России, некоторое время тому назад неожиданно был арестован – после того как его уволили, а затем категорически отказали в выезде из России. От имени его встревоженной матери, г-жи Эльзы Хоутерманс, я убедительно прошу Вас сделать все от Вас зависящее, чтобы разобраться в причинах этого дела и, по возможности, содействовать тому, чтобы доктор Хоутерманс был выпущен из России. Его коллеги по прежней работе, профессор Джеймс Франк из Университета Джона Хопкинса в Балтиморе и профессор Нильс Бор из Копенгагена, выразили готовность ходатайствовать о нем…
Письмо второе:
«Господину Иосифу Сталину,
Москва, СССР, 18 мая 1938 г.
Глубокоуважаемый господин Сталин,
за последнее время мне стали известны несколько случаев, когда ученые, приглашенные на работу в Россию, были обвинены в тяжких проступках – речь идет о людях, которые в человеческом плане пользуются полным доверием у своих коллег за границей. Я понимаю, что в кризисные и неспокойные времена случается так, что подозрение может пасть на невинных и достойных людей. Но я убежден, что как с общечеловеческой точки зрения, так и в интересах успешного развития строительства новой России чрезвычайно важно, чтобы по отношению к людям редких способностей и редких же творческих сил обращались с исключительной осторожностью. В этом плане я очень прошу Вас обратить внимание на дело, возбужденное против доктора Александра Вайссберга (Харьков). Господин Вайссберг – австрийский подданный, инженер-физик, работавший в Украинском физико-техническом институте в Харькове. Очень прошу о том, чтобы в его случае был бы учтен отзыв о деятельности Вайссберга, написанный профессором Мартином Руэманном, руководителем лаборатории низких температур, который был передан в Наркомтяжпром весной 1937 г.
Ни на первое, ни на второе письмо Эйнштейн, разумеется, ответа не получил.
Более того, стало известно, что в 1939 году и 1940 году соответственно Хоутерманс и Вайссберг были доставлены в Брест-Литовск, где их передали офицерам гестапо.
Таким образом, ГУЛАГ немецкие ученые поменяли на отделы IVA и IVB Тайной государственной полиции (гестапо) Третьего рейха.
Об этом Эйнштейн, скорее всего, уже не узнал.
Разумеется, приведенные выше примеры не единичны. Известны письма Альберта Эйнштейна в защиту немецкого математика Фрица Нётере и подданного Швеции Рауля Валленберга, сгинувших в лагерном аду на бескрайних просторах СССР.
И еще один любопытный эпизод. Сохранилась информация о том, что в 1931 году Эйнштейн изъявил желание посетить Минск, чтобы посмотреть, как работают советские ученые-физики. Сталин не разрешил ему въезжать в страну. Может быть, и к лучшему. Кто знает…
Но пройдут годы, и карта великого нобелевского лауреата будет не без успеха разыграна в СССР.
«Противостоять любой силе, которая террором подавляет индивидуальность, будь то под фашистским или коммунистическим флагом».
Правильные и решительные слова. Хотя до конца всю трагедию русского коммунизма великий ученый так и не понял. И это вполне объяснимо. Эйнштейн всегда рассматривал Россию как некое мифологическое пространство, находящееся где-то за гранью здравого смысла, за гранью рационального мышления, страну, укрытую снегами и населенную недоступными для понимания людьми. Разве что «Братья Карамазовы» приоткрывали завесу над этой великой и страшной (с точки зрения европейца) страной.
Как мы помним, Альберт приветствовал ленинский «эксперимент», но сардонически замечал, что проводится он в «плохо оборудованной лаборатории». Следует признать, что в Германии лаборатория была оборудована гораздо лучше, Эйнштейн не мог этого не понимать, потому что отчасти сам принимал участие в ее обустройстве, но вот результаты этой «исследовательской» над «человеческим материалом» деятельности, не уступая друг другу по уровню бесчеловечности, заставили содрогнуться весь остальной мир.
Дом Эйнштейна в Принстоне на Мерсер-стрит. Современный вид.
Значит, дело не в «лаборатории»? А в чем-то другом. В чем?
В одиночестве прогуливаясь по дорожкам Принстонского парка, Эйнштейн напряженно искал ответ на вопрос, напряженно думал, но мысль его все более и более погружалась в гегелевское «ничто», являющееся фундаментальным принципом бытия.
Однако в этом «ничто» у Эйнштейна не было самого главного, не было «божественной воли», о которой писал Спиноза, но был лишь он – великий ученый, открыватель теории относительности, уже с трудом находящий рациональное объяснение своим философским размышлениям.
«Вот о чем я думаю очень часто в продолжение каждого дня. Моя внешняя и внутренняя жизнь зависит от труда моих современников и наших предков. Я должен напрягать свои усилия, чтобы отдавать соответственно тому, что получаю и буду получать. И я ощущаю необходимость вести самую простую жизнь, и у меня часто бывает тягостное подозрение, что я требую от себе подобных больше необходимого…»
Мысль «вести самую простую жизнь» неизбежно посещает интеллектуала, оказавшегося на вершине мировой славы и популярности, который борется со своими рефлексиями, комплексами, внутренними переживаниями, со своим несовершенством. В данном случае произошло таинственное, но, возможно, и объяснимое пересечение философских исканий Альберта Эйнштейна и Льва Толстого. Удивительно, не будучи знакомыми, живя в разных странах, следуя разным социальным и национальным традициям, физик и писатель сблизились в своих философских исканиях.
Читаем у Толстого: «Ехал наверху на конке, глядел на дома, вывески, лавки, извозчиков, проезжих, прохожих, и вдруг так ясно стало, что весь этот мир с моей жизнью в нем есть только одна из бесчисленных возможностей других миров и других жизней, и для меня есть только одна из бесчисленных стадий, через которую мне кажется, что я прохожу во времени <…> то, от чего мы сознаем себя отделенными, это только иллюзорное, или «временное» сознание, а в действительности мы не перестаем быть одно со всем <…> я – иллюзия, я только один орган недоступного мне Всего <…> Вообразить себе, что я отдельное, независимое существо, верх безумия».
Толстовское «опрощение» выглядит предельно радикальным, что, впрочем, неудивительно для русского писателя. Трудно поверить в то, что Эйнштейн согласился бы с тем, что его «я» – иллюзия, а его независимость – безумие, ведь он не Платон Каратаев из «Войны и мира».
Заочно оппонируя Льву Николаевичу, ученый останавливается на разумном и рационально приемлемом – простая жизнь – это полное уважение своего «я» при полном же (смиренном) уважении окружающих его людей.
Впрочем, порой кажется, что Эйнштейн не во всем согласен с самим собой. Особенно тема смирения ему дается с великим трудом.
Интересные воспоминания об Эйнштейне оставил английский писатель и физик, поборник союза технической и гуманитарной интеллигенции Чарльз Перси Сноу. Во время одной из встреч разговор зашел об истоках плодотворного творчества и, разумеется, о Толстом.
«Эйнштейн заговорил об условиях плодотворной творческой жизни. Он сказал, что человек не способен создать что-либо значительное, если он несчастен, и это он знает по себе. Едва ли кто назовет ему такого физика, который сделал бы выдающуюся работу, находясь в горе и отчаянии. То же самое можно сказать о композиторе. Или о писателе… А я вспомнил о Толстом. Ведь он написал “Анну Каренину”, находясь в глубоком отчаянии… Снова заговорив о творческой жизни, он сказал, покачав своей крупной головой: “Нет, чтобы понять мир, надо прежде всего самому не мучиться”».