Предположительно разговор шел вокруг принципиальных вопросов создания ядерного оружия, тех вопросов, на которые отказался отвечать Нильс Бор во время встречи с советскими представителями приблизительно в это же время.
Что именно ответил Альберт Эйнштейн генеральному консулу Мелкишеву-Михайлову, нам неизвестно, но сам факт того, что великий ученый, нобелевский лауреат взаимодействовал с НКВД и ГРУ (Главное разведывательное управление) в открытую, говорит о том, что ради любви к женщине, невыполнение задания для которой было чревато серьезными неприятностями, он пошел даже на такой совершенно немыслимый шаг.
А потом Конёнковы уехали в Москву.
Причем отъезд Маргариты Ивановны и Сергея Тимофеевича в СССР курировал все тот же генконсул Михайлов, а пароход для перевоза коллекции скульптора Конёнкова был зафрахтован якобы по личному распоряжению Сталина.
Все произошло очень быстро.
Эйнштейн и Маргарита даже не успели попрощаться.
Говорят, что лишь в Москве художник Конёнков «прозрел», поняв, что «дружба» Маргариты с нобелевским лауреатом была не вполне «дружбой». Он, естественно, устроил жене грандиозный скандал, обвинял ее в неверности, но так как все это уже не имело никакого значения, эмоции, обиды и взаимные претензии были довольно быстро забыты.
«Любимейшая Маргарита!
С радостью я вспоминаю те времена, когда совершал длительные путешествия. С тех пор я, как цветок, сижу постоянно на одном месте, и это мне нравится все меньше. Кроме работы, здесь ничего нет. Но со здоровьем опять все в порядке. Оно даже лучше, чем перед болезнью. Михайлов вновь передал мне привет. Кажется, симпатия взаимная. Я получил много писем, касающихся политики. Кажется, все выглядит не так плохо по сравнению с недавним временем, но все же достаточно опасно… Я самостоятельно помыл голову, но не так хорошо, как это получалось у тебя. Я не так прилежен, как ты <…> все мне напоминает о тебе: шерстяной плед, словари, прекрасная трубка, которую мы считали погибшей, а также много других вещей в моей келье, ставшей одиноким гнездом… Я очень устаю на работе, но не печалюсь из-за этого. Читаю историю философии и делаю это с большим интересом… Надеюсь, что ты нашла все в нормальном состоянии на своей любимой огрубевшей родине».
Незадолго до своей кончины в 1980 году Маргарита Ивановна Конёнкова уничтожила всю свою переписку с Альбертом Эйнштейном. С точки зрения профессионального разведчика – шаг объяснимый и нормальный, с точки зрения обычного человека – трагический и бессмысленный. Даже уничтожив все документы и всех свидетелей, невозможно уничтожить память сердца, ведь все относительно, и для кого-то шерстяной плед и курительная трубка скажут куда больше, чем тома документов и огромный фотоархив.
Маргарита Ивановна, конечно, понимала это.
Еще задолго до своей встречи с Конёнковой Эйнштейн написал:
«Что такое теория относительности? Это когда ты сидишь с красивой девушкой на раскаленном солнце битых два часа и думаешь, что прошла всего минута. Но когда ты сидишь у раскаленной плиты только минуту, ты думаешь, что просидел рядом с ней уже целых два часа. Вот что такое теория относительности».
Пожалуй, главным тут является осознание того, что для тебя важнее – сияющее солнце или раскаленная плита.
Terra Incognita
Я слишком сумасшедший, чтобы не быть гением.
Альберт Эйнштейн
«Впрочем, когда речь заходит об истинности героя, с которого и впрямь стоит брать пример, то интерес к индивидуальности, к имени, к облику и жесту представляется вам естественным и оправданным, ибо в самой современной иерархии, в самой налаженной организации мы усматриваем отнюдь не машину, собранную из мертвых и не представляющих интереса частей, но живое тело, где каждый член, каждый орган своим бытием и своей свободой участвует в таинстве, имя которому жизнь».
Эти слова немецкого писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе 1946 года Германа Гессе необычайно точно обрисовывают личность Альберта Эйнштейна – машина и живое тело, оправданность и таинственность, закомплексованность и свобода.
Действительно, Эйнштейн буквально соткан из противоречий, а потому его характер и поступки совершенно непредсказуемы.
Итак, время лечит…
После расставания с Конёнковой жизнь стала постепенно налаживаться.
Вновь, как в былые годы, Эйнштейн с головой ушел в науку.
Теория общего поля не отпускала ученого, да и как она могла его оставить, если он шел к ней всей логикой своей бурной научной деятельности.
Банеш Хоффман, друг Альберта Эйнштейна по Принстону, писал: «Эта последняя теория не поддается элементарному изложению. Понимание могли бы облегчить картинки, но их нет. Теория до предела насыщена математикой… Многие исследователи, и среди них Инфельд, показали, что уравнения поля вели к явно ошибочным описаниям движения: электрически заряженные частицы должны были двигаться так, как будто у них не было заряда. Несмотря на это, Эйнштейн сохранял веру в эту теорию».
Ученый собирает вокруг себя своих единомышленников, которых к тому времени осталось не так уж и много, и пытается заразить их своей верой, своей страстью, своим горением, ведь это все, что осталось у него в науке.
Да и в обыденной жизни тоже.
В январе 1946 года Эйнштейн пишет Эрвину Шрёдингеру, австрийскому физику-теоретику, лауреату Нобелевской премии по физике 1933 года: «Посылаю Вам [материалы исследований], потому что больше некому, потому что Вы единственный, кто меня понимает, кто не слеп в отношении фундаментального вопроса науки… Попытка основана на идее, которая на первый взгляд Вам покажется устаревшей. В уравнение вводится несимметричный тензор [объект линейной алгебры, линейно преобразующий элементы одного линейного пространства в элементы другого]… Ваша поддержка так ужасно важна, потому что Вы единственный, кто мыслит сходно со мной, Вы мой брат».
Столь эмоциональное послание, впрочем, не произвело на Шрёдингера должного впечатления. Единственное, что он счел нужным сказать Эйнштейну в этой связи: «Вы затеяли большую игру».
Глубокомысленно, однако.
Если учесть, что все замыслы Эйнштейна не страдали от узости и ограниченности, то столь сдержанная оценка теории общего поля выглядит отчасти издевательски. Хотя понять австрийского исследователя, думается, можно. Градус творческой раскрепощенности и непримиримости Эйнштейна был столь высок, что едва ли Эрвин Шредингер смог бы поддержать его, и он, будучи человеком умным и здравомыслящим, прекрасно понимал это.
«Общественная и моральная непримиримость характерна для многих подлинных ученых. Служение науке требует такой независимости, последовательности, честности и смелости, которые в общем случае несовместимы с моральными компромиссами. Житейский и общественный оппортунизм часто бывает прологом идейного оппортунизма в науке и полного или частичного отказа от подлинно научных поисков. Но если для всех ученых научные и этические критерии переплетены, то у Эйнштейна, как это уже говорилось, они были слиты».
Эрвин Шрёдингер (1887–1961).
Речь идет о связи на первый взгляд несвязываемого – рационального и умозрительного, философического. И как тут сразу же не вспомнить слова Эйнштейна о том (в одном из его писем Маргарите Конёнковой), что он теперь больше увлечен чтением книг по истории философии.
Можно предположить, что новая теория, разрабатываемая ученым, лежит на стыке точных наук (математики, физики) и философского знания. Ведь по сути именно к этому всю жизнь ученый и стремился – исчислить Вселенную, постигнуть единый, универсальный закон, позволяющий если не управлять глобальными мировыми процессами, то хотя бы прогнозировать их.
В статье «Физика, философия и научный прогресс», которую Эйнштейн написал в это время, мы обнаруживаем интересные выводы ученого об особенностях научного мышления, не определив алгоритм которого невозможно усвоить методологию некой единой универсальной схемы.
Читаем в статье: «Во-первых, мышление само по себе никогда не приводит ни к каким знаниям о внешних объектах. Исходным пунктом всех исследований служит чувственное восприятие. Истинность теоретического мышления достигается исключительно за счет связи его со всей суммой данных чувственного опыта <…> во-вторых, все элементарные понятия допускают сведение к пространственно-временным понятиям. Только такие понятия фигурируют в «законах природы», в этом смысле все научное мышление «геометрично».
Итак, синтез сохранения и изменения, тождественности и нетождественности, инвариантности и преобразования является, по мысли Эйнштейна, основным принципом бытия. Действительно, бытие теряет смысл, становится иллюзорным, если система логических, идентифицирующих суждений и математических конструкций исключает индивидуальное, неповторимое, обнаруживаемое эмпирически. Но, с другой стороны, эмпирическое постижение невозможно без идентифицирующей функции разума.
Пожалуй, лишь разум вносит в многообразие явлений некоторые относительно устойчивые, тождественные себе принципы.
Таким образом, предполагает ученый, общая теория поля обретает черты бессмертия, потому как опирается на бесконечную динамику вечного разума, имеющего происхождение свыше.
Уже в начале 20-х годов ХХ века теория относительности стала воплощением идеальной симфонии классической науки и классического рационализма, когда в мире нет ничего, кроме самой природы – детерминированной системы, в которой поведение каждого элемента, каждого физического объекта вытекает из его взаимодействия с другими объектами. Но тут принципиальным становится понимание особенностей этого «взаимодействия с другими объектами», представления о нем.
Следовательно, теория относительности является сравнительно устойчивой системой представлений, пониманий о том, как устроены пространство