сущего к реализации должного, отношение науки к морали, научных идеалов к общественным <…> это переход от биографии к истории. Причем не простой отбор биографических данных, обладающих историческим значением, оказывающихся ступенями общего поступательного движения науки. Нет, ощущение космической гармонии и социальной гармонии, соединение объяснения сущего с реализацией должного включает исторический процесс в содержание индивидуальной жизни, делает это содержание бессмертным».
В начале августа 1948 года из Цюриха пришла печальная весть – в психиатрической клинике «Бургхольцли» в возрасте семидесяти двух лет от инсульта скончалась Милева Марич.
Последние годы их и без того непростого общения были омрачены скандалом, связанным с продажей дома, в котором жила Милева с сыновьями и который был приобретен Эйнштейном на Нобелевскую премию.
В результате череды странных событий и судебных разбирательств 85 000 швейцарских франков оказались в руках Марич.
Эйнштейн счел себя обманутым. Милева Марич – униженной, ведь ее бывший супруг затеял продажу, даже не поставив ее (фактического владельца дома) в известность.
А потом все закончилось – она ушла из жизни, так и не простив Эйнштейну предательства, как она была уверена, собственного больного сына. Эйнтштейн остался наедине со своими мыслями и со своим одиночеством…
«Мучительно жаль, что у мальчика [Эдуарда] нет никаких надежд жить нормальной человеческой жизнью. Так как инсулиновая терапия закончилась провалом, на помощь медиков рассчитывать не приходится…»
Эйнштейн любил повторять: «…я пережил две войны, двух жен и Гитлера».
Слова, которые ученый произносил якобы со смехом, вовсе не являются удачной шуткой. Для Эйнштейна это были драматические, предельно напряженные периоды его биографии, в которых было счастье и трагедия, надежда и полная безнадежность, радость и печаль.
«Учитесь у вчерашнего дня, живите сегодня, надейтесь на завтра. И не переставайте задавать вопросы».
Можно утверждать, что с этим лозунгом Эйнштейн вступил в последний этап своей многотрудной и более чем непростой жизни.
Хотя у кого она простая?
А вопросы по-прежнему будоражили его мозг.
«Со времени завершения теории гравитации теперь прошло уже сорок лет. Они почти исключительно были посвящены усилиям вывести путем обобщения из теории гравитационного поля единую теорию поля, которая могла бы образовать основу для всей физики. С этой целью работали многие. Некоторые обнадеживающие попытки я впоследствии отбросил. Но последние десять лет привели наконец к теории, которая кажется мне естественной и обнадеживающей. Я не в состоянии сказать, могу ли я считать эту теорию физически полноценной; это объясняется пока еще непреодолимыми математическими трудностями; впрочем, такие же трудности представляет применение любой нелинейной теории поля. Кроме того, вообще кажется сомнительным, может ли теория поля объяснить атомистическую структуру вещества и излучения, а также квантовые явления. Большинство физиков, несомненно, ответят убежденным «нет», ибо они считают, что квантовая проблема должна решаться принципиально иным путем».
Итак, стремление к истине оказывается для ученого дороже окончательного обладания ею. Ведь если опираться в рассуждениях на теорию относительности, становится ясно, что и истина в конечном итоге может быть весьма относительной, но путь к ней, работа ума, анализ вариантов, поиск ответов на вопросы дают возможность бесконечно приближаться к ней, заблуждаться и в то же время доказывать (себе в первую очередь) собственную правоту.
Правда о реальном мире зависит от многих причин, и каждый исследователь должен понимать это. Наука дает возможность нарисовать некую определенную схему мироздания, но каждая такая схема, уступая место последующей, сохраняет для человечества своего рода исторические, порой взаимоисключающие варианты, слепки времени, рисует ленту этого времени, где все находится в постоянном движении и противоборстве.
Альберт Эйнштейн в своем кабинете в Принстоне. 1951 г.
«Противоречия, которые часто бывают незаметными в данную эпоху и выявляются в следующую, гипотезы, которые ждут пока еще отсутствующего подтверждения, – это связи, соединяющие научные теории эпохи с последующим развитием науки. От них в большей мере зависит скорость научного прогресса».
Борис Григорьевич Кузнецов (1903–1984) – советский философ, историк науки, доктор философских наук, лауреат Сталинской премии 1942 года, председатель Международного Эйнштейновского комитета.
Впрочем, отношение к научно-техническому прогрессу Эйнштейна было далеко не однозначным. Сознательность и здравомыслие ученый видел как основные сдерживающие начала в бесконечном поиске человеком идеальных условий своего бытования. Ученый любил повторять: «Технический прогресс подобен топору в руках патологического преступника».
Эти слова наполнились особенным смыслом и весом после явления миру результатов атомной бомбардировки в Хиросиме и Нагасаки.
Летом 1946 года Эйнштейн с группой ученых создал комитет, целью которого было информировать общественность об опасности атомной войны и последствиях применения ядерного оружия. Деятельность этого сообщества сразу же обратила на себя пристальное внимание ФБР, которая немедленно окрестила комитет «еще одной прокоммунистической организацией».
Одновременно в Лос-Аламосе (национальная ядерная лаборатория США) была создана ассоциация физиков-ядерщиков, ставившая перед собой такие же, как у Эйнштейновского комитета, цели.
Однако взаимодействия между комитетом и ассоциацией не получилось. Всё, как это часто случается в таких случаях, уперлось в идеологию: одни ратовали за всемирное правительство и дружбу с СССР (люди Эйнштейна), другие называли себя патриотами Америки.
Один из участников ассоциации ученых Лос-Аламоса физик Роберт Маршак вспоминал: «Я разговаривал с Эйнштейном в течение целого года, когда я был в Ассоциации, чтобы попытаться убедить его, что должны быть гораздо более тесные отношения между Чрезвычайным комитетом и Ассоциацией, я чувствовал, что они шли в разные стороны, а должны работать вместе. Мне казалось, что Эйнштейн был оружием Силарда, и во время одной продолжительной встречи я пытался убедить его сотрудничать с Ассоциацией… Но Эйнштейн не был наивен. Он был в состоянии понять, когда его пытались использовать в своих целях… Не Силард вбил в голову Эйнштейну мысль об этом Всемирном правительстве (правительстве для спасения цивилизации), а сам Эйнштейн думал о нем еще до войны и теперь проталкивал его… Он, казалось, принял некоторые из моих аргументов в защиту ООН. Он был очень мягким человеком. Он не видел несовместимости и считал, что все должны стоять за Всемирное правительство и в то же время Ассоциация и Комитет могут быть едины… В итоге из-за наших с ним разногласий мы не сотрудничали как следует. И я чувствовал, что массовой поддержки у них нет».
Члены Чрезвычайного комитета ученых-атомщиков (ECAS). 1946 г.
Моделировать идеальный мир без зависти, злобы, предательства – это одно. А пытаться претворить высокие думы в реальную жизнь – это нечто совсем другое. В возникшем конфликте, одну из сторон которого занял Эйнштейн, вновь на поверхности оказались обычные человеческие разногласия, неумение или нежелание перед лицом опасности (ядерной опасности) договориться и, разумеется, обычные человеческие амбиции.
При том что «манхэттенцы» (бывшие участники «Манхэттенского проекта») и Альберт Эйнштейн (и его сторонники) сходились в главном, в частностях «в товарищах согласья» не было, потому что каждый видел себя во главе благородного дела борьбы за мир во всем мире.
В результате обращение семидесяти девяти физиков к президенту Трумэну о недопущении развязывания ядерной войны так и осталось без ответа, а разговоры о возвышенном так и остались разговорами.
«Внешняя политика США после войны напоминает мне Германию времен кайзера Вильгельма II, – скажет в это время Эйнштейн и прибавит: – Мы никогда не перестанем смотреть с детским удивлением на величайшую Тайну, в которой рождены. Это защищает нас от несовершенства человеческих отношений. Когда утром меня тошнит от новостей в «Нью-Йорк таймс», я всегда думаю: “Это все же лучше Гитлера”».
Официальное обращение Альберта Эйнштейна от имени всех членов Чрезвычайного комитета к влиятельным американцам (ученым, бизнесменам, издателям) с просьбой жертвовать на деятельность ECAS.
Впечатляющие сравнения для человека, который всегда презирал и отвергал фюрера НСДАП и восхищался Америкой как страной настоящей свободы. Сама мысль поставить Германию эпохи Третьего рейха и США на одну доску говорит о глубоком разочаровании Эйнштейна в американской демократии, где тоталитарное давление на личность, по мысли ученого, ничем не отличается от репрессий и гонений на инакомыслящих в Германии.
Мысль о Всемирном правительстве все более и более захватывала воображение Альберта. Он был уверен, что именно космополитизм, независимость от конкретных национальных элит (от их военно-политических, финансовых и экономических возможностей), свобода от идеологии и ротация кадров позволят создать дееспособный государственный орган, который будет стоять над дрязгами и аферами отдельных политиков и силовых структур.
Особое место в этой фантастической транснациональной организации Эйнштейн отводил СССР.
Он писал: «Конечно, будет оппозиция. Но не факт, что СССР, который часто представляют как главного антагониста идеи Всемирного правительства, остался бы в оппозиции, если бы ему гарантировали реальную безопасность. Даже если Россия теперь настроена против Всемирного правительства, как только она убедится, что является его равноправным членом, ее отношение может измениться. Однако мы должны предположить, что, несмотря на все усилия, Россия и ее союзники могут оказаться вне Всемирного правительства. В этом и только в этом случае Всемирному правительству придется обойтись без России и ее союзников. Но такое частичное Всемирное правительство должно объявить, что его двери остаются широко открытыми».