О какой-то особой реакции в Кремле на эти слова ученого нам ничего не известно. Однако в ФБР в Альберте Эйнштейне в очередной раз увидели «большевистского агента», а слово «либерал» по отношению к нему стало почти ругательством.
Связь с советскими учеными-физиками, приглашение П. Л. Капицы в свой Институт физических проблем в Москве, а также сохранившиеся еще со времен Маргариты Конёнковой контакты с советскими дипломатами в Америке, видимо, играли свою роль в формировании оценок Эйнштейна политики послевоенного СССР.
Морис Соловин и Сидни Хук (старинные друзья Эйнштейна) отмечали твердокаменную просоветскую позицию Альберта, который, например, категорически отказывался верить в ГУЛАГ, считая это плодом лживой буржуазной пропаганды. Ученый становился жертвой советской пропаганды, увы, абсолютно не понимая этого.
Может быть, русская тема был близка нобелевскому лауреату на каком-то подсознательном уровне. Он, конечно же, понимал преступную жестокость сталинского режима (как и всякого тоталитарного режима), но в области мифологического знания Россия виделась Эйнштейну как terra incognita, как некая таинственная (хотя и плохо оборудованная) лаборатория по созданию нового человека и новой государственности, где в основе этих лабораторных опытов лежат утопические идеалы, о которых написано много умных книг.
Пожалуй, европейская и американская предсказуемость, рассудочность явно проигрывали в сознании ученого российско-советской ойкумене, где лишь пространство и время были реальностью.
Хотя нет, еще вполне реальными были созданная и там атомная бомба и плановое хозяйство…
«Несомненно, когда-нибудь наступит день, когда все нации (если таковые еще будут существовать) будут благодарны России за то, что она, несмотря на величайшие трудности, продемонстрировала практическую осуществимость планового хозяйства», – напишет в это время Альберт Эйнштейн.
Игры разума, в которые играли современники ученого (политики и физики-ядерщики, разведчики и писатели, художники и банкиры), имели свои правила, которые нужно было знать.
Эйнштейн утверждал: «Нужно выучить правила игры. А затем нужно начать играть лучше всех».
Начать играть лучше! Задача не из простых, но рационалистский взгляд на мир не видит в этом призыве ничего невероятного и невыполнимого. Нет ничего сложного – нужно быть лучше всех, и все!
Со школьных лет Эйнштейн знал, что он лучше остальных. Хотя его академическая успеваемость не слишком радовала родителей, но это было неважно. Мальчик просто методично учил эти самые правила игры, а потом начал выигрывать.
В конце сороковых годов ХХ века Эйнштейн остался один на этом воображаемом игровом поле, потому как желавших вступить с ним в поединок не наблюдалось.
Американский историк науки, писатель Бернард Коэн имел возможность наблюдать Эйнштейна именно в этом его принстонском одиночестве: «Его лицо казалось созерцательно-трагичным, оно было испещрено глубокими морщинами, но сверкающие глаза разрушали впечатление старости. Глаза слезились, особенно когда Эйнштейн смеялся: он вытирал при этом слезы тыльной стороной руки».
К тому моменту, как мы уже отмечали в начале этой главы, великий физик был чрезвычайно увлечен историей философии в ее приложении к глобальным проблемам теоретической физики.
Общаясь с Коэном, Эйнштейн с улыбкой рассказал ему о своей встрече с философом-позитивистом Эрнстом Махом в Вене незадолго до его кончины.
Это было так давно…
Тогда спорили об атомах и молекулах и Мах категорически отказывался верить в их существование, потому что они были недоступны наблюдению.
Но вот прошли годы, и подобная дискуссия ничего, кроме улыбки, уже не вызывала. Отрицая позитивизм в философии, Эйнштейн приводил в пример историю с Эрнстом Махом как подтверждение решающей роли интуиции в научном творчестве. «Есть внутренняя, или интуитивная, история и внешняя, или документальная, история. Последняя объективнее, а первая интереснее».
Однако противостояние в неклассической науке Эйнштейна объективного и интересного не является неразрешимым и уж тем более противостоящим самому духу поиска. Эти две, казалось бы, полярные области, напротив, дополняют друг друга, превращая парадокс в закономерность, а нереальное в обыденное.
По воспоминаниям Бернарда Коэна, физическая интуиция определялась Эйнштейном как основной двигатель «драмы идей», внутри которой сохранялись все коллизии и хитросплетения умственного процесса. И даже тогда, когда поиск не приводит к эпическим результатам, когда изначально верно заданное уравнение не находит своего окончательного решения, это не отменяет живого дыхания научного процесса, подобного живому организму, что проходит как продуктивные, так и контрпродуктивные фазы своего развития.
«Человек, который никогда не ошибался, никогда не пробовал сделать что-нибудь новое», – говорил Эйнштейн. Следовательно, не надо бояться ошибаться, потому что это естественно и заложено изначально в природе любого творчества. Бесконечное многообразие вариантов всегда даст возможность добросовестному исследователю найти единственно правильное решение.
Впрочем, на это могут уйти годы и годы, а жизнь человека конечна. Прекрасно осознавая это, Эйнштейн всякий раз говорил с печальной улыбкой: «Я научился смотреть на смерть как на старый долг, который рано или поздно надо заплатить».
Воображаемый Эйнштейн
Мир – сумасшедший дом. Известность означает всё.
«Мгновение – это все, что у тебя есть. Словно охотник в поисках добычи, ты охотишься за чем-то неуловимым, что может рассказать о человеке больше, чем все остальное. Твоя работа – собрать воедино все черты, характеризующие человека… Художник имеет преимущество – он может работать с объектом неторопливо на протяжении нескольких сессий; у фотографа только одна сессия, и та длится долю секунды».
14 марта 1951 года актовый зал Принстонского университета был переполнен: происходило чествование Альберта Эйнштейна, который в этот день отмечал свой семьдесят второй день рождения. Кроме друзей, коллег и учеников нобелевского лауреата на мероприятии также присутствовали многочисленные журналисты и фотокорреспонденты.
Казалось, что от бесконечных вспышек невозможно скрыться.
Когда же наконец официальная часть торжества была завершена, Альберт Эйнштейн в обществе доктора Франка Эйделота, в прошлом главы Института перспективных исследований, и его супруги незаметно выбрались на улицу и сели в машину. Эйнштейн попросил отвезти его домой.
Однако буквально за мгновение до того, как автомобиль должен был тронуться с места, дверь распахнулась, и в салон с фотокамерой наперевес заглянул очередной папарацци.
– Да улыбнитесь же наконец, профессор! – воскликнул он.
Эйнштейн нашелся мгновенно: не меняя задумчивого выражения лица, он показал язык очередному собирателю «горячих» фотографических карточек.
Раздался щелчок затвора, и вспышка на мгновение залила белым светом салон автомобиля.
Фотокорреспондента звали Артур Сасс.
Карточка Эйнштейна, показывающего язык, была снята на немецкую камеру Contax IIIA. По тем временам это был один из самых современных и технически совершенных фотоаппаратов.
Через несколько дней Альберт Эйнштейн увидел свою фотографию с высунутым языком и был в восторге.
На одном из отпечатков, который ученый подарил своему другу, журналисту Говарду Смиту, ученый написал: «Вам понравится эта гримаса, потому что она обращена ко всему человечеству». С тех пор фотография Артура Сасса так и стала называться: «Послание Альберта Эйнштейна человечеству».
О том, что Эйнштейн любил фотографироваться, мы писали в предыдущих главах. Причем делал он это артистично, с удовольствием и даже изобретательно.
С фотографом Фредом Стейном Альберт познакомился уже в Америке. Это был известный репортер, автор знаменитых портретов Набокова и Дали, Пастернака и Брехта, Томаса Манна и Ле Корбюзье.
Сейчас, рассматривая фотографии Стейна с изображением Эйнштейна, неизбежно приходишь к выводу, что поиском неуловимого наряду с фотографом занимался и сам портретируемый. Мы видим, как ученый старательно и в то же время непринужденно выполняет просьбы Фреда, но при этом, заглядывая в объектив фотокамеры, он как бы общается с самим собой, прекрасно понимая, что каждое запечатленное мгновение и есть отражение его сути. Таким его увидят тысячи, миллионы зрителей, и он должен быть предельно откровенен с каждым из них, совершенно не стесняясь признаваться в том, что порой он может быть комичен, сентиментален, даже простоват, ведь «слава делает меня все глупее и глупее, что, впрочем, вполне обычно».
Выпуск французской газеты France-soir от 19 марта 1951 г. со знаменитой фотографией Альберта Эйнштейна на первой полосе.
Например, в начале 1930-х годов камера безымянного фоторепортера запечатлела Альберта Эйнштейна на премьере картины «Огни большого города» вместе с Чарльзом Спенсером Чаплиным.
Впоследствии Чаплин вспоминал: «Я заметил, что в финале Эйнштейн украдкой утирал глаза – лишнее доказательство того, что ученые неизлечимо сентиментальны». И действительно, на совместной с режиссером и актером фотографии Альберт Эйнштейн выглядит растерянным и смятенным. На многочисленные вопросы напористых журналистов об увиденном Эйнштейн проговорил что-то типа – кино Чаплина любят и понимают во всем мире и он уверен, что Чаплин станет великими человеком.
Острый на язык Чарльз немедленно парировал: «Вашу теорию относительности не понимает никто в мире, но вы все-таки стали великим человеком».
О робости, в которой Эйнштейн не любил признаваться, мы уже говорили. Вполне возможно, что он, испытывая известное удовольствие от всеобщего внимания, не умел быть «светским львом», отчего комплексовал, смущался и сердился.