Нетрудно представить себе, как испугало Елену Швейцер объяснение мужа. Они отправлялись в неизвестность, в девственные леса Африки, горестно сознавая, что в ближайшем будущем может вспыхнуть война между Германией и Францией.
Пассажирский пароход «Европа» с супругами Швейцер на борту отплыл из Пойака, порта приписки «конголезского» судна, и устремился навстречу открытому морю. С этой минуты началось дерзновенное приключение, имя которому — гуманизм. Швейцер с веселой насмешкой называл себя и жену «авантюристами милосердия».
Это первое путешествие в Африку Швейцер описал в своей книге «Между водой и девственным лесом» (с подзаголовком «Переживания и наблюдения врача в девственном лесу Экваториальной Африки»), которая вышла в свет в 1921 году. Швейцер показал себя в ней великолепным рассказчиком. Его простая, безыскусная манера повествования, чуждая каким бы то ни было претензиям на оригинальность, впечатляет именно в силу этой особенности. Для него всегда важен лишь предмет разговора, и он неизменно излагает суть дела так, что любому читателю становится ясна его мысль. Кстати, этим достоинством обладают и его научные работы.
Тринадцать раз довелось Швейцеру совершить путешествие из Европы в Ламбарене, и всякий раз он плыл на пароходе одним и тем же маршрутом. Несомненно, наибольшее впечатление произвела на Швейцера и его жену самая первая поездка. В этом они не отличались от большинства путешественников, впервые сталкивающихся с новым, прежде неведомым им миром. Швейцеру эти впечатления запомнились настолько, что даже спустя много лет он сумел взволнованно описать их: «Как восхитительно искрится по вечерам море, взборожденное колесами парохода; пена фосфоресцирует, а светящиеся медузы вздымаются вверх, как раскаленные шары»{15}.
Собственно говоря, Швейцер надеялся, что во время плавания сможет работать над своими рукописями, ведь он никогда в жизни не предавался безделью. Однако обстоятельства все время мешали ему. Сначала «Европу» несколько дней подряд так сильно качало, что нечего было и мечтать о спокойной работе в каюте. Пароход оказался совершенно плоскодонным, что совсем не обычно для судна подобных размеров, но это было необходимо для того, чтобы оно могло подниматься по реке Конго.
Швейцер с интересом осматривал все города, в портах которых судно бросало якорь. Эти первые африканские впечатления остались у него в памяти на всю жизнь.
«В Дакаре, большом порту колонии Сенегал, мы с женой впервые ступили на африканскую землю, которой мы решили посвятить нашу жизнь. Это была торжественная минута»{16}.
На борту «Европы» было около трехсот пассажиров — чиновников колониальных администраций, военных, плантаторов и торговцев. В кают-компании вместе с четой Швейцер обедали несколько офицеров и жены колониальных чиновников, которые после отдыха возвращались в Африку. Когда они узнали о планах Швейцеров, да еще, что те впервые едут в Африку, на голову супругов обрушился град советов. Альберт Швейцер писал:
«Чувствуем себя новичками и домоседами. Вспоминаются куры, которых моя мать каждый год прикупала к своим у птичника-итальянца: в первые дни они выделялись из числа остальных своим запуганным видом. В лицах наших спутников поражает выражение энергии и решимости»{17}.
В этих его словах еще сквозит напряженное ожидание и некоторое сомнение в собственных силах; наверно, все эти чувства нахлынули на него в тот час, когда он писал, глядя на других пассажиров: «Все эти люди уже работали в Африке. Как относились они к этой работе? Во имя каких идеалов они живут? За столом они с вами приветливы и милы, но каковы они на своих постах? Есть ли у них чувство ответственности?»{18}.
Судьба впервые свела его с колониальными чиновниками в таком количестве. И его одолевали, требовали ответа вопросы: «...красные крыши приморского города приветливо выглядывают из зелени... а за всем этим лежит необъятная страна, где каждый из тех, кто сейчас расстается с нами, будет господином и властелином и будет что-то значить для ее будущего»{19}.
14 апреля пароход достиг мыса Лопес, где впоследствии была построена гавань Порт-Жантиль, в устье Огове. Выгрузка началась прямо на открытом рейде. Швейцер был серьезно встревожен. Дорожные спутники предупредили супругов, что им придется платить таможенную пошлину за весь багаж.
Они рассказали Швейцеру уйму страшных историй про огромные колониальные пошлины и свирепых таможенников. В среднем пошлина взималась в размере 10 процентов от стоимости багажа. Швейцеры, у которых все расходы были рассчитаны до пфеннига, не на шутку перепугались. Они никак не предполагали, что им придется платить пошлину за медицинское оборудование. Встреча со служащими таможни на мысе Лопес вылилась в настоящий поединок, и в конечном итоге Швейцер был рад, что еще дешево отделался. «...Таможенный чиновник обошелся с нами довольно милостиво. Может быть, тревога на наших лицах, когда мы предъявили ему список содержимого наших семидесяти ящиков, смягчила его»{20}.
Чиновник сделался неумолимым, лишь когда очередь дошла до чистого медицинского спирта. За каждый литр Швейцерам пришлось уплатить по два франка пошлины. Дело в том, что пошлина на спиртные напитки являлась одним из важнейших доходов для этой французской колонии.
Наконец формальности, связанные с въездом в Габон, были завершены, и супруги Швейцер могли ступить на землю, где предполагали поселиться навсегда. Когда моторная лодка везла их с борта «Европы» к пристани, перед самой лодкой в устье Огове вдруг появился огромный кит. Елена Швейцер впоследствии часто вспоминала, какой ужас внушило ей это чудовище, показавшееся неким зловещим посланцем Черного материка.
На мысе Лопес путники пробыли недолго, им предстояло пересесть на речной пароход «Алембе». Селение Ламбарене расположено примерно в трехстах километрах от устья Огове. Багаж Швейцеров — семьдесят ящиков — оказалось невозможно погрузить на «Алембе», все места на пароходе были проданы. Только спустя две недели их вещи перевезли в Ламбарене уже другим пароходом.
«Алембе» оказался плоскодонным, отапливаемым дровами речным судном с колесами, расположенными в задней части корпуса. На первой остановке после нескольких часов плавания пароход должен был погрузить на борт дрова. Путь в Ламбарене занял много времени. На «Алембе» было совсем немного пассажирских кают, однако отчасти из-за близости парового котла в них днем и ночью стояла невыносимая жара.
Швейцерам ничего не оставалось, как проводить день и ночь среди пассажиров-африканцев на палубе, где царила крайняя теснота: много места занимали разного рода грузы. Но даже ночью на палубе не прекращались суета и шум.
Швейцер был ошеломлен первыми впечатлениями от трагических последствий колонизации. Швейцер так описывает эпизод, который произошел, когда «Алембе» бросил якорь в порту, где должен был погрузить дрова.
«Капитан выговаривает старшине деревни, что дров заготовили слишком мало. Тот приносит свои извинения и патетические слова свои сопровождает не менее патетическими жестами. В конце концов объяснение их сводится к тому, что старшина охотно соглашается взять за дрова вместо денег спиртное...»{21}.
Один из торговцев, тоже находившийся на «Алембе», объяснил Швейцеру: «Бóльшая часть денег, которые страна получает от продажи леса, уходит на спиртные напитки. Мне довелось бывать в самых разных колониях. Водка — злейший враг всех культурных начинаний»{22}.
Но ведь водку привозили из Европы, и торговцы, как оптовые, так и мелкие, разумеется, были европейцами.
Путешествие по реке не доставило Швейцерам удовольствия. Однако первые впечатления от Африки были потрясающими по силе. Они одновременно и вдохновляли и угнетали:
«Вода и девственный лес!.. Можно ли передать чувства, которые нас охватили? Кажется, что все это сон. Допотопные ландшафты, которые мы видели где-то на фантастических рисунках, оживают перед нами въяве. Невозможно сказать, где кончается вода и начинается суша. Могучие сплетения перевитых лианами корней вторгаются в реку... Так продолжается час за часом. Все углы, все повороты реки похожи один на другой. Все время тот же самый лес, та же самая желтая вода. Впечатление, производимое на нас этим пейзажем, безмерно растет от его однообразия. Закрываешь на целый час глаза и, когда открываешь их снова, видишь в точности то же самое, что видел раньше»{23}. Скупыми словами передает Швейцер свое настроение в ту пору: «К впечатлениям от величественной тропической природы примешиваются боль и тоска. Вместе с густеющим сумраком первого вечера на Огове надо мной ширятся тени бедственного положения Африки»{24}.
После долгого и трудного путешествия по реке Швейцеры наконец добрались до селения Ламбарене. На пироге, основном средстве передвижения местных жителей, они проплыли оставшиеся несколько километров вверх по течению Огове до миссии. Сотрудники миссии встретили супругов приветливо, совсем не так, как можно было ожидать после всего, что Швейцеру пришлось претерпеть от руководства Парижского миссионерского общества. Работники миссии радовались, что наконец-то в Ламбарене появился врач. Единственный врач на триста километров вокруг!
Ламбарене
Миссия находилась в нескольких километрах от селения Ламбарене и носила то же название. А само селение расположено километрах в шестидесяти южнее экватора. Ламбарене представляло собой центр торговли красным деревом «окуме», на которое в Европе был большой спрос. Здесь беспощадно рубили самые высокие деревья и сплавляли по реке Огове к мысу Лопес, откуда отправляли морем в Европу.