В середине июля Елена и Альберт Швейцер покинули Швецию. Отправляясь сюда весной, они и не предполагали, что уже летом, по возвращении в Страсбург, будут избавлены от львиной доли забот. Правда, состояние здоровья Елены еще оставляло желать лучшего, но все же она значительно поправилась в Швеции. Сам же Швейцер чувствовал себя совершенно здоровым и готовым к новым отважным предприятиям.
Еще до поездки в Швецию, размышляя о том, как же дальше строить жизнь, Швейцер старался свыкнуться с мыслью о необходимости вернуться к преподавательской работе в университете. В Швейцарии ему сделали на этот счет весьма заманчивые предложения. Богословский факультет Цюрихского университета присвоил ему почетное звание доктора. Это была высокая степень отличия, сулившая Швейцеру блестящую научную карьеру. Впоследствии к этому почетному званию прибавилось множество других.
Поездка в Швецию показала Швейцеру, что он может читать лекции в университетах, даже не будучи штатным преподавателем какого-либо высшего учебного заведения. Однако финансовый успех этой поездки привел к совершенно иному результату: в душе Швейцера созрело решение снова поехать в Африку и продолжить прерванное войной дело помощи африканцам.
Правда, для этого еще не настало время. И Швейцер пока не объявлял никому своего решения, даже близким. Наконец прибыла из Африки долгожданная рукопись «Культуры и этики». Однако сейчас Швейцер не мог позволить себе вернуться к этой работе. Ведь он обещал написать свои воспоминания об Африке. Еще в Швеции он набросал план книги, и теперь весь свой досуг, которого, в сущности, почти и не оставалось после работы в больнице и чтения проповедей в церкви св. Николая, он полностью посвящал написанию книги.
Перемены
Прошло несколько месяцев, и положение Швейцера в корне изменилось. А летом 1920 года перед ним открылись новые перспективы. Еще полгода назад он и не мог себе представить, да и не посмел бы надеяться, что в скором времени у него появятся такие возможности. Радостные события последних недель помогли ему вновь обрести здоровье и работоспособность.
Как некогда в молодые годы, он с рвением исполнял свои обязанности в кожном отделении больницы и в церкви св. Николая и одновременно писал воспоминания об Африке. Швейцер умел не только живо схватить все, что происходило вокруг, но и навсегда сохранить это в памяти. Даже в преклонном возрасте он удивлял друзей рассказами об эпизодах своего детства и юности. Поэтому ему было нетрудно писать о годах, прожитых в Африке. В обычные часы работы — вечером и ночью — воспоминания легко слетали с его пера, навсегда запечатлеваясь на бумагe. Трудности наступили потом: Швейцеру пришлось значительно сократить рукопись. Издательство «Линдблад» заказало автору книгу с совершенно определенным объемом, точно оговорив в соглашении количество слов. К концу августа книга была готова. Швейцер назвал ее «Между водой и девственным лесом».
Он ясно отдавал себе отчет в том, что он не просто ведет рассказ о приключениях врача-европейца в колониях. От него, Швейцера, требовалось нечто большее. «Положившись на элементарную истинность идеи о „братстве всех страждущих“, я отважился основать больницу в Ламбарене». В этом признании выражено отношение Швейцера к колониям. Он должен был высказать свое отношение к «сложным проблемам колонизации».
И Швейцер недвусмысленно высказался против колонизации в том виде, в каком он ее наблюдал. Из-под его пера вышла книга, направленная против колониализма. Разумеется, в своем анализе он исходит из идеалистических взглядов: главное для него — проблемы цивилизации; он осуждает не колонизацию, как таковую, а методы, которыми она осуществлялась, и злополучные ее последствия: «Трагедия заключается в том, что интересы культуры и колонизации не только не совпадают, но во многом противоречат друг другу»{31}. Швейцер выступает за осуществление «такой колонизации, которая в то же время была бы равносильна подлинной цивилизации», иными словами, за «колонизацию ради цивилизации».
Таким образом, oн рисует идеалистическую картину правильной «колонизации» — картину, игнорирующую все законы социально-экономического развития. Но тщетно стали бы мы ждать реализации этой идиллии. Для Швейцера в процессе колонизации, саму правомерность которой он не оспаривает, существуют лишь виновные и страждущие. И сам он готов трудиться во искупление грехов, которые совершили цивилизованные нации. И он убежден, что своим примером зажжет сердца других людей, он верит в разум, но лишь в разум индивидуальный. Швейцер откровенно говорит о том, как следует понимать его книгу: «В конечном итоге все добро, которое мы делаем народам колоний, не благодеяние, а лишь искупление нашей вины, вины в неисчислимых страданиях, которые мы, белые, навлекли на них начиная с того дня, как наши корабли пристали к их берегам.
Политическое решение колониальных проблем в том виде, какой они приняли ныне, исключено. Должно наступить нечто новое — контакт между белыми и цветными в нравственном плане. Только тогда станет возможным взаимопонимание. Содействовать утверждению этого духа — значит проводить такую мировую политику, которая принесет благотворные плоды в будущем».
Эти слова Швейцер написал в 1931 году в своей автобиографии. А в книге «Между водой и девственным лесом» он говорил: «Мысль, которую я высказываю здесь, рано или поздно овладеет всем миром, ибо она неодолимо понуждает к действию и разум и сердце. Но настало ли время посылать ее сейчас в мир? Европа разорена и повержена в бедствия. Вокруг нас столько нужды и горя. Так можем ли мы еще думать о тех, кто так далеко? У правды нет урочного часа. Ее время всякий раз наступает тогда и именно тогда, когда она кажется самой несвоевременной. Заботы о тех, кто в беде — у себя дома или на далекой чужбине, правомерны уже тем, что они пробуждают нас от бездумного равнодушия и вызывают к жизни дух человечности»{32}.
В книге «Между водой и девственным лесом» повествование льется свободно и непринужденно. Помимо всех прочих достоинств Швейцер оказался еще великолепным рассказчиком. Его язык, испытавший на себе влияние литературы XIX века, выразителен и ритмичен, полон взволнованного пафоса и свидетельствует об оригинальности Швейцера-рассказчика.
Особенно обращает на себя внимание изобилие образных сравнений, когда Швейцеру необходимо описать какую-нибудь ситуацию или факт, и юмор, который он сохранил до самого конца жизни. Мешает в этой книге лишь одно: Швейцер пользуется выражениями, бывшими в ходу в колониях, и перенял он их без каких-либо оговорок. Тон, в котором он пишет о колониализме, отнюдь не агрессивен, скорее мягок, но непримирим. Если учесть, что Швейцер собирался продолжать свое дело в колониальной Африке, будучи эльзасцем, признающим родным языком немецкий, но обладающим французским паспортом, то можно лишь предположить, что причиной этой удивительной сдержанности была попросту осторожность.
Шведское издательство торопилось с изданием книги. Баронесса Грета Лагерфельт перевела ее на шведский язык, и в 1921 году она вышла в свет большим тиражом. В том же году книга была опубликована и на немецком языке, сначала в Швейцарии, в бернском издательстве Пауля Хаупта, затем в Германии, в издательстве Бека в Мюнхене. Вскоре книгу издали на английском, а затем она вышла во Франции, Голландии, Дании и Финляндии. Другие страны также пожелали издать ее у себя. Словом, книга была переведена на все основные языки мира.
Книга об Африке принесла Швейцеру больше доходов, чем все его ранее опубликованные религиозно-философские или же теоретические сочинения по музыке, вместе взятые. Лекции и концерты, с которыми он выступал в Швеции, тоже принесли ему значительный доход. Он подумал: а не попробовать ли ему делать то же самое у себя на родине? Однако ежедневная работа в больнице и в церкви св. Николая сковывала его возможности. Не было здесь в отличие от Уппсалы и архиепископа, раздававшего повсюду благожелательные рекомендации. И лекции, и органные концерты Швейцеру пришлось бы организовывать самому. Однако вскоре нашелся человек, который стал успешно помогать ему в этом деле.
Еще весной 1919 года, в период самых мучительных забот супругов Швейцер, к Альберту обратилась молодая женщина с просьбой давать ей уроки игры на рояле. 37-летняя Эмми Мартин, вдова священника, рано ушедшего из жизни, в юности обучалась певческому искусству. Теперь же, в это смутное время, она не желала оставаться бездеятельной и стремилась усовершенствовать свое музыкальное образование, чтобы в случае необходимости зарабатывать на жизнь для себя и своего восьмилетнего сына. Особенно старательно занималась она Бахом. Поэтому и пришла она к Швейцеру. Он согласился давать ей уроки. В эту безрадостную пору совместные занятия музыкой могли несколько развлечь его, приободрить. Из обычных отношений учителя с учеником развилась сердечная дружба, надолго сохранившаяся между певицей и семейством Швейцер. «Звонкий баховский соловей», как назвал певицу Швейцер, скоро увлеклась всеми его идеями, планами и предприятиями. Когда Швейцер возвратился из Швеции с решением продолжать работу врача в Африке и для этого предпринял все усилия, чтобы собрать как можно больше средств, Эмма Мартин восторженно предложила ему свою помощь и сотрудничество. Певица выказала поистине замечательный организаторский талант. Она составляла программы лекций, которые порой читались в самых отдаленных селениях Эльзаса, изыскивала наиболее удобный маршрут, обеспечивала необходимую рекламу и умело координировала все эти мероприятия со служебной деятельностью Швейцера. Для Швейцера это была спасительная помощь, и Елена Швейцер тоже чрезвычайно высоко ее ценила. Ее собственное хрупкое здоровье и уход за маленькой дочуркой Реной не позволили бы ей выполнить всю эту работу.