Возвратившись из Швеции, Швейцер отправился читать лекции и выступать с концертами в Швейцарию. Текущий счет, на котором накапливались средства для больницы в Ламбарене, к радости Швейцера, постепенно увеличивался. С финансовой точки зрения отправиться в Африку можно было бы уже совсем скоро. Но не такой человек был Швейцер, он всегда доводил задуманное дело до конца. Все лето 1922 года он провел в Гюнсбахе, чтобы в тиши и покое продолжить работу над «Культурой и этикой».
Осенью Швейцер снова выехал за границу, в Швейцарию. Здесь он опять читал лекции и доклады, а его органные концерты сделались непременным элементом концертных программ каждого сезона. Из Швейцарии он поехал в Копенгаген по приглашению местного богословского факультета. Здесь он прочитал серию лекций по вопросам этики, а затем в ряде других датских городов состоялись концерты и лекции о больнице в Ламбарене.
Зимой он снова провел несколько недель в Гюнсбахе в работе за письменным столом. Однако уже в январе 1923 года он отправился в Прагу по приглашению университета. Профессор Оскар Краус, любимый ученик философа Франца Брентано, уговорил Швейцера прочитать ряд лекций о «Культуре и этике», над которой тот работал. Встреча Крауса со Швейцером положила начало их теплой дружбе.
Как известно, решив посвятить себя врачебной работе в Африке, Швейцер был готов принести тройную жертву, но от одной из них — от необходимости забыть игру на органе — его вскоре избавили. Не потребовалось от него и других жертв: научные заслуги Швейцера удостоились повсеместного признания. «За отказ от преподавания в Страсбургском университете я получил ту компенсацию, что отныне мне предлагали читать лекции во многих других университетах. После временной утраты материальной независимости мне удалось вновь завоевать ее с помощью оргáна и пера».
Весной 1923 года были готовы первые две части «Культуры и этики». В том же году они вышли в свет — одновременно в Мюнхене и в Берне. Первую часть, объемом в 65 страниц, Швейцер назвал «Упадок и возрождение культуры». За публикациями на немецком языке последовали в скором времени английские, шведские, датские и голландские издания. Вторая часть, под названием «Культура и этика», насчитывала 280 страниц. Она вышла в том же году и в английском переводе. Следующее зарубежное издание ее появилось лишь в 1931 году, в Голландии.
В этих двух первых частях «Культуры и этики», как, собственно говоря, и в прежних своих работах, Швейцер старался популярно изложить свои мысли в форме, которая была бы доступна людям без специального философского образования. Это несколько упрощенное изложение и в самом деле стало достоянием широкого круга читателей. Швейцер без прикрас рисует современное состояние культуры, каким оно ему представляется. Первая часть книги начинается словами: «Мы живем под знаком упадка культуры. Не война создала эту ситуацию. Война — лишь одна из ее примет».
Это введение к философии культуры, скорее напоминающее начало какого-либо манифеста, — тот вывод, к которому пришел Швейцер в результате произведенного им исследования существующих философских учений, религий и культур с целью определить, какие общечеловеческие нравственные принципы в них содержатся.
«Вину за упадок культуры несет философия ХIХ века. Она не сумела сохранить проникнутый культурой образ мыслей, существовавший в период Возрождения. Ее задачей было бы продолжить незавершенную XVIII веком работу по осмыслению элементарных понятий в сфере мировоззрения и этики. Вместо этого на протяжении XIX века философия все больше утрачивала свою сущность, отрываясь от элементарного. Она утратила связь с естественными человеческими поисками мировоззрения и превратилась в науку об истории философии. Из истории и естественных наук философия составила мировоззрение. Это мировоззрение оказывалось лишенным каких бы то ни было живых черт и, следовательно, неспособным поддерживать проникнутый культурой образ мыслей».
Анализируя современное состояние культуры, Швейцер делает следующий вывод: «Научившись мыслить по-новому, мы должны вернуться к мировоззрению, содержащему идеалы истинной культуры. И вообще, если мы вновь начнем хотя бы размышлять об этике и о нашем духовном отношении к миру, уже одним этим мы ступим на путь, который ведет от антикультуры к культуре».
Швейцер считает, что прежней, идеалистической философии пришел конец, и сетует по поводу современного состояния культуры, являющегося, по его определению, катастрофическим следствием краха философии. В то же время он полагает, что углубленные размышления «об этике и о нашем духовном отношении к миру» могут привести к обновлению духа. Швейцер чувствует, что эта философия уже не способна дать ответ на насущные вопросы времени. И он беспощадно расправляется с ней. Однако он не понимает, что его упрек справедлив лишь по отношению к идеалистической философии. Овладеть диалектико-материалистическим методом, поставившим с головы на ноги все философское мышление и установившим, что общественное сознание определяется общественным бытием, экономическими закономерностями, которые лежат в основе развивающихся условий жизни, он не смог. Таким образом, его выводы сводятся в конечном счете к этическим постулатам, цель которых не изменение материальных условий, а изменение отношения каждого отдельного человека к миру.
Во втором томе «Культуры и этики» Швейцер пытается своим этическим учением о благоговении перед жизнью возродить идеалистическую философию, давно утратившую всякое содержание. Он считал, что философские системы XIX века в том виде, как они освещаются Кантом, Фихте, Гегелем и другими представителями «спекулятивной» философии, согласно которым «мировоззрение этического жизнеутверждающего отношения к миру» должно вытекать из решения теоретических гносеологических проблем или же логического постижения бытия, — что эти системы в условиях реальной эволюции мира оказались обыкновенными воздушными замками, творениями фантазии. «Мировоззрение этического жизнеутверждения» для Швейцера вытекает не из логического объяснения мира, его познания, а из нравственных принципов, присущих действующему субъекту, из сознательного восприятия мира, из этики благоговения перед жизнью.
«Мировоззрение благоговения перед жизнью принимает мир таким, какой он есть. Мир — это ужасное в прекрасном, бессмысленное в осмысленном, страдание в радости. В любом отношении он остается для человека загадкой».
Утверждение это не дань агностицизму. «Благоговение перед жизнью порождает в нас духовное отношение к миру независимо от какого бы то ни было познания мира в целом». Благоговение перед жизнью — это основной принцип этики, который обязательно должен вытекать из мысли. «Отныне мы уже не вынуждены выводить мировоззрение из познания мира. В образе мыслей, именуемом благоговением перед жизнью, мы обрели мировоззрение, самим собой мотивированное, обладающее непосредственным этическим отношением к миру. В каждый миг, когда мы задумываемся над собой и над окружающей нас жизнью, это мировоззрение обновляется в наших душах. Наше отношение к миру — плод не познания, а непосредственного восприятия его, переживания. Любые же раздумья, бесконечно устремленные вглубь, ведут в конечном итоге к этической мистике».
Еще в ранней юности Швейцер ценой собственного опыта и в итоге изучения философии убедился в том, что мир пребывает в печальном состоянии. Когда же разразилась катастрофа мировой войны, Швейцер в девственном лесу Африки должен был признать, что его попытки помочь страждущим потерпели крах. Страдания солдат на полях сражений превзошли все, что только можно было вообразить. И теперь он искал ответ на вопрос, можно ли считать его помощь искуплением за все зло, содеянное людьми по отношению к другим людям. Искупает ли она, эта помощь, человеческие муки на полях сражений? Теперь Швейцер был уже далек от смирения. Пример, который он стремился показать людям доброй воли, на фоне охватившей весь мир трагедии немного стоил бы, не найди он ответа на этот вопрос. Причину всех бед Швейцер усматривал в несостоятельности буржуазной философии XIX века. Однако философ не может удовлетвориться одним лишь сознанием этого факта.
Свою работу над «Культурой и этикой» Швейцер начал непосредственно после того, как вспыхнул пожар мировой войны, в лагере для интернированных он прервал ее и вернулся к ней лишь спустя пять лет. Теперь обстановка была уже совершенно иной: война кончилась. Революция в России привела к огромным политическим переменам. Старая Россия стала первым социалистическим государством мира. В Германии была свергнута монархия, а многонациональное австро-венгерское государство распалось. В Европе возникли новые государства. Главным, однако, было другое: политические и идейные движения, которые прежде подавлялись, теперь все успешнее одерживали верх над консервативными взглядами.
И снова Швейцера одолевали вопросы, требовавшие ответа. Быстро завершить работу над «Культурой и этикой» помешали ему не только задержка с пересылкой рукописи из Африки и частые и продолжительные поездки для чтения лекций и концертов, нет, дело было в том, что мир изменился. Некогда Швейцер дал себе слово помогать обездоленным. Но разве его помощь в конечном итоге не тщетное врачевание ран в больном мире? Может быть, необходимо сделать нечто совсем другое — создать такие условия, чтобы навсегда освободить людей от нищеты? Не это ли он хотел сказать своей «Культурой и этикой»? И понял ли Швейцер, что идейные и моральные предпосылки сами по себе еще не могут породить перемены, если не перерастут в общественные акции? Тем не менее Швейцеру в задуманной им «Культуре и этике» из четырех частей, безусловно, удалось в первой части проанализировать выдающиеся достижения идеалистической философии, а во второй — выдвинуть этический принцип благоговения перед жизнью и на его основе провозгласить необходимость нового, нравственного отношения к миру. Однако в условиях изменившейся мировой обстановки оказалось невозможным в третьем томе всесторонне рассмотреть принцип благоговения перед жизнью как некое основополагающее мировоззрение и соответственно в четвертом — выдвинуть проект культурного и совершенного с этической точки зр