Швейцер радовался предстоящей встрече с семьей. Два года не виделся он с женой и свыше десяти лет — с дочерью. Теперь у него уже были внуки. А какой дедушка не захочет наконец подержать на коленях внуков? Поэтому он и решил из Гюнсбаха сразу же ехать к дочери в Швейцарию, в страну, где у него было особенно много друзей. Как, должно быть, грустил он, когда кое-кого из своих друзей он уже не застал в живых! В 1944 году умер Ромен Роллан. Стефан Цвейг уехал из Европы от фашизма, а в 1942 году в Бразилии покончил счеты с жизнью. Пражский друг Швейцера Оскар Краус умер в Англии от последствий пыток, которым его подвергли в концентрационном лагере. Многих, очень многих из его знакомых и друзей, а также родственников жены поглотили война и фашизм. Откуда же могло возникнуть желание играть для публики на органе или же читать лекции? (А выступать исключительно в роли утешителя он не любил.)
По пути на родину он неожиданно получил еще одно приглашение. Чикагский университет предлагал ему выступить с юбилейной речью по случаю двухсотлетия со дня рождения Гете на торжестве, которое должно было состояться 9 июля 1949 года в Аспене (Колорадо). Швейцер не склонен был принимать это приглашение. Однако, когда ему сообщили, что за выступление ему выплатят гонорар в размере 6100 долларов, он согласился. Никогда еще, будь то доклад, органный концерт или лекция, ему не платили таких больших денег. Эта значительная по тем временам сумма могла существенно поправить расстроенные финансовые дела больницы. Не без сожаления дал свое согласие Швейцер, вновь отказывая себе в отдыхе ради интересов больницы, однако сожаление вскоре улетучилось. Возможно, тут сыграло роль любопытство, интерес к незнакомому континенту. Это было естественно, ведь Швейцеру однажды уже довелось пережить в Европе тоску и безрадостность послевоенных лет...
После недолгого пребывания в Гюнсбахе и Швейцарии весной 1949 года Швейцер с женой отплыли на пассажирском судне «Ньюве Амстердам» в Америку. Еще на корабле в «чудовище милосердия», как называли Швейцера, вцепилась пресса. Как только Швейцеры ступили на американскую землю, журналисты тотчас засыпали его хвалебными статьями. Если послевоенная европейская пресса как бы вновь открыла для себя «самоотверженного гуманиста» Швейцера, то американские газеты попросту объявили его «тринадцатым апостолом Христа». Применяясь к психологии «среднего американца», газеты именовали Швейцера «Мистер Рифленое Железо», потому что его африканская больница построена из этого материала. Корреспонденты крупнейших американских газет, без устали надоедавшие Швейцеру нелепыми вопросами, наперебой принялись сочинять фантастические истории про него и его больницу. Все это вскоре переросло в оглушительную шумиху, которая передалась во многие страны и продолжалась несколько лет.
Повсюду в Соединенных Штатах, где бы ни выступал и ни появлялся Швейцер, его неизменно встречали с восторгом, а подчас даже с ликованием. И если вначале это смущало его, то впоследствии он с этим смирился. А что еще ему оставалось делать? Протестовать? Да кто бы стал с этим считаться? От всей этой трескотни и шумихи все же была известная польза: больница в Ламбарене какое-то время могла не беспокоиться о деньгах.
Швейцер не стал задерживаться в Америке дольше оговоренного срока. Произнеся речь на торжестве в Аспене, посвященном памяти Гете, он возвратился в Европу. Эта юбилейная речь еще раз показала, как Швейцер великолепно знает Гете. С волнующей простотой изложил он характерные особенности творчества и личности поэта. Однако эта речь была всецело посвящена памяти Гете как великого человека и в отличие от франкфуртской речи по случаю столетия со дня смерти поэта отнюдь не представляла собой призыв к современникам рассматривать Гете как борца за человечность, предостерегающего против варварства.
В конце августа Швейцер участвовал в торжествах по случаю двухсотлетия со дня рождения Гете во Франкфурте-на-Майне. Здесь Швейцер встретился со многими замечательными людьми, которым удалось спастись от фашизма, своевременно выехав из Германии. Об этих встречах Швейцер впоследствии писал: «Собственно говоря, было все время грустно. Грустно думать о прошлом, грустно думать о настоящем и грустно думать о будущем».
Должно быть, Швейцера глубоко потрясли разрушения и опустошения, произведенные войной. И если кое-где уже успели расчистить горы развалин, то крупные города выглядели еще чудовищно. Часто Швейцера просили выступить с импровизированным концертом. И всякий раз пресса хвалила его, хотя теперь у него не получалось ликующей музыки. И только в Швейцарии он повеселел, ощутив прежнюю глубокую привязанность и сердечность давних друзей. Невероятно тяжело было ему расставаться с дочерью, с внуками, но никто не мог уговорить его остаться в Европе.
В Страсбурге он закупил большую партию разных материалов и лекарств для больницы. Наконец-то снова пополнятся ее склады. Деньги на какое-то время отныне есть. В распоряжение Эмми Мартин поступил сравнительно крупный фонд, что давало ей возможность выполнять любые запросы больницы.
24 октября 1949 года, после годичного отсутствия, Швейцер с женой снова выехал в Ламбарене.
Казалось бы, после стольких лет тяжелой работы на экваторе Швейцер заслужил длительный отдых в своей любимой долине Мюнстера, отдых, в котором он к тому же остро нуждался. Однако ему не терпелось. Он спешил вернуться в Африку, и не только интересы больницы были тому причиной. Год назад, когда он покидал Ламбарене, положение в больнице казалось более или менее стабильным. Дело было в обстановке в Европе, удручавшей Швейцера настолько, что он больше не желал там оставаться.
Чтобы узнать, наступил ли наконец на Западе желанный мир, не было нужды в путешествии в Европу и Америку. Еще раньше, в своем африканском уединении, Швейцер понял, что хотя война и окончена, но настоящего мира по-прежнему нет.
Действительно ли уничтожен фашизм, искоренен его дух? В Европе, как и в Америке, из разговоров и бесед, речей и манифестаций он то и дело узнавал, что новая война отнюдь не исключена. Война между союзниками, которые в общей борьбе завоевали победу. Даже командующие армиями, политические деятели, заправилы экономики, повинные в недавней величайшей катастрофе в истории человечества, и те преспокойно разгуливали на свободе и уже готовили новую беду, которую до поры до времени называли «холодной войной». Швейцер сам видел подобных людей, а порой и слышал их речи.
Можно догадываться, как глубоко весь этот поворот событий должен был ранить Швейцера, человека, который еще много лет назад сформулировал гуманистическую заповедь «благоговения перед жизнью». И если в условиях печальной ситуации в мире у Швейцера не опустились руки, то лишь потому, что у него было важное дело в жизни. Он был нужен своим пациентам.
Во взглядах Швейцера стала намечаться перемена. Правда, он сам еще не знал, каков будет итог его размышлений. Выкристаллизовалась одна важная мысль: достаточно ли того, что он, Швейцер, попросту претворяет в жизнь собственные убеждения? Он хотел показать человечеству пример, но человечеству это не помогло. Его примером попросту пренебрегли. В мире царят несправедливость, голод, нужда и страдания. Две oпустошительные войны с небольшим промежутком следовали одна за другой. Неужели впереди третья мировая война? Благоговение перед жизнью! Не настало ли время мобилизовать все силы и помочь предотвратить беду?
В тот трагический день 6 августа 1945 года, когда сбросили первую атомную бомбу, образ мыслей Швейцера изменился. Мир не должен попросту мириться с чудовищным преступлением! Швейцер осознал и принял вызов. Беспощадное применение нового оружия в конечном счете приведет к всеобщей гибели.
Последствия применения ядерного оружия были бы столь ужасны, что Швейцер страшился додумать эту мысль до конца. Но где же этот конец? Речь ведь идет не о каком-нибудь предмете. И не о событии. Во всяком случае, не для философа Швейцера. В начале и в конце всего стоит человек. Всегда только человек. С его мыслями и устремлениями, с его любовью и ненавистью, верой и надеждой, жизнью и смертью.
Тяжелая работа в больнице порой еще отгоняла эти мысли. Но отделаться от них он уже не мог. Поездка в Европу и Америку заставила их вновь вспыхнуть ярким пламенем. Странная ирония судьбы! Он думал о том, как пренебрегли его примером, как раз в то время, когда его повсюду осыпали почестями и похвалами!
14 января 1950 года Швейцер отметил в Ламбарене свое 75-летие. Снова со всех концов мира посыпались поздравления и почетные звания. Монархи, главы государств, министры, политические деятели, Папа, известные деятели искусства, ученые сочли своим долгом высказать ему свое восхищение. Прославленные университеты преподносили Швейцеру титулы почетного доктора. Одних поздравительных телеграмм было получено несколько сотен. Никто не мог прочесть весь этот огромный поток поздравительных адресов и писем, тем более ответить на них.
Можно было подумать, что осуществилось предназначение долгой жизни. Все усилия человека принесли плоды. Все разочарования давно забыты. Человечество приметило «доктора из джунглей». Миллионам людей знакомо его имя. Альберт Эйнштейн назвал его «самым великим человеком нашего века», а Черчилль — «гением человечности». Поэт Никос Казанцакис сравнил его с Франциском Ассизским: «Они сходны между собой, как два брата». Так, значит, пример, который он хотел показать человечеству, все же принес плоды? Если так, не настало ли время уйти на покой? Пусть другие продолжат его дело. Найдутся люди, которые захотят принять в свои руки больницу в Ламбарене.
Тревога, однако, не покидала Швейцера. Он понимал, что скрывается за многими почестями, которые теперь оказывали ему. Один западноевропейский журнал, издающийся большим тиражом, написал об этом со всей откровенностью: «Для западного мира Альберт Швейцер — своего рода алиби во крови и во плоти: трудясь во искупление преступлений колониализма, он ныне олицетворяет собой европейскую культуру. Он заново воздвиг в девственном лесу Африки тот бастион гуманизма против бесчеловечности, который давно рухнул в Европе».