Выполнив свои поручения, Милон вернулся в Рим, поручив дальнейшее ведение дела аббату Арнольду, а Феодосий поехал навстречу крестоносной армии, уже собранной в Лионе и готовой к наступлению.
Крестоносное воинство
Со всех концев Франции собрались на зов Рима охотники побороть провансальских еретиков. Двадцать тысяч рыцарей и двести тысяч вооруженного простого народа (даже если эта цифра преувеличена) были страшной силой. Тут были воины Оверни, Бургундии, Иль-де-Франса и Лимузена; тут же были немцы, пуатийцы, гасконцы, руэргцы. И не родилось еще такого искусного клирика, говорит современный походу провансальский поэт, который мог бы переписать всех их за два или даже за три месяца.
Ради прощения грехов сошлись сюда люди Прованса и всей Вьенны от Ломбардии до Родеца. Их высокие хоругви – а они шли широким строем – наводили страх не на одного каркассонца. Они хотели взять Тулузу, но благородная Тулуза была спокойна, благодаря клятве графа; тогда они решили покорить Каркассон и всю Альбижуа. Водой, на кораблях, плыли припасы и снаряды этого воинства.
Навстречу крестоносцам поспешно выезжает граф Тулузский, так как он обещал действовать с ними заодно.
А из Аженуа приближается другая армия крестоносцев, хотя не столь многочисленная, как французская. Уже месяц войска были в дороге. С ними шли: граф Гюи, галантный овернец, виконт Тюренн, епископ Лиможа и Базаса, добрый архиепископ Бордосский, епископы Когорский и Агдский, Бертран Кардальяк и Бертран де Гордон, Бертран де Кастельно и все Керси. Воины эти прежде всего взяли Пюи-ла-Рок, не встретив там сопротивления; они разрушили Гонто и опустошили Таннейнскую страну, но долго не могли взять Шаснейля. Эту хорошую крепость отважно защищал гарнизон, который еще прежде туда поставил граф Тулузский. Но как ни храбро защищались осажденные, замок был взят крестоносцами. Из-за обладания городом у графа Гюи с архиепископом произошел раздор. Победители осудили на сожжение нескольких еретиков; между прочим была сожжена одна красивая девушка; она гордо отринула предложение пощады и с презрением отвергла все убеждения отречься от своей веры.
Жители Вельмура, который лежал на пути шествия армии крестоносцев, были напуганы ложным слухом, что неприятель идет на город. Услышав об том, граждане, исполненные самоотвержения, решились сжечь свой город. Под вечер они зажгли замок и разбежались в разные стороны. Так велик был ужас, наводимый крестоносцами[37].
Главная армия шла прямо на Безьер. Виконт и его жена более всех других феодалов возбудили против себя негодование католического духовенства своим явным отступничеством. Его самого не было в это время в городе, который, по его распоряжению, укрепляли днем н ночью. Он выехал навстречу армии и, подобно своему дяде, стал оправдываться перед Милоном; он сваливал все покровительство еретикам на консулов и на своих баронов.
В неприятельском стане, однако, ему не поверили. Когда крестоносные полчища переправились через Рону и заняли Монпелье, Роже оставил их стан. Он велел седлать боевого коня и на заре примчался в Безьер. Здесь он встретил граждан взволнованными; «и старые и молодые, и бедные и знатные, все спешили к нему». Виконт успел только ободрить их храбро сражаться, обещал скорую поддержку, и поспешно уехал. «Я поеду в Каркассон, – сказал он при прощании, – я проберусь туда старой дорогой, а там ждет меня помощь».
Только он уехал, как католический епископ Гено стал агитировать в городе в пользу крестоносцев. В городском кафедральном соборе епископ велел сзывать всех граждан, будто на совет. Когда они сели, он стал увещевать их покориться крестоносцам, если они не хотят быть побежденными и перебитыми. Но на северных неприятелей смотрели как на врагов городской свободы и независимости; в этой ненависти соединялось и вероисповедание. Красноречивых убеждений епископа не послушали; еретикам он предлагал по крайней мере войти в переговоры с вождями армии и с легатами. Граждане о всем этом и слышать не хотели. Тогда епископ, сопутствуемый городским латинским духовенством, решил выехать из города; с ним ушло совсем немного католических граждан. При свидании с аббатом Сито, главным лицом в армии, он представил ему безьерцев как народ мятежный и злобный[38].
Безьер между тем готовился достойно встретить неприятеля. Энтузиазм овладел всеми, так что думали справиться со столь громадным войском, которое 15 дней сходилось и занимало позицию в окрестностях Безьера, на пространстве одного лье, раскинувшись по всем дорогам и тропинкам. Никогда Франция не видела такой огромной армии. Осажденным казалось, что со времен Менелая, у которого Парис похитил Елену, не сходилось столько воинства, не раскидывалось столько богатых шатров, «блеском подобных стану микенскому».
В этом войске отличались так называемые рутьеры (бродяги) – своим пьяным, наглым видом, неумолкаемой бранью, белыми полотняными хоругвями. Этих разбойников было тысяч до пятнадцати. Подъезжая к стенам города, они вызывали горожан на поединок громким криком, кривляньями и оскорблениями. Без доспехов, в одних рубашках, с диким криком, предводимые своим «королем», стремительным натиском они внезапно кинулись на стены и опрокинули защитников и горожан, которые, увлекая своих жен и детей, бежали в церковь и ударили в набат, не находя другой защиты. Общий крик «к оружию, к оружию» раздался в рядах крестоносцев. Их регулярные силы начали вливаться в город; на улицах резали граждан, церковь окружили. Под звуки колоколов и клики умирающих немногие священники запели похоронную мессу; двери церковные рухнули, и разбойники ворвались в храм. Их товарищи в это время рассеялись по домам; все они думали о поживе. Богатств нашли множество; каждый брал, что хотел.
«Разбойники эти алчны до грабежа, – говорит очевидец, – они не боятся смерти, они бьют и убивают все, что попадается им под руку»[39].
Действительно, рутьеры убивали всех, кто попадался под руку, не разбирая даже монахов и священников; крестоносцы же искали еретиков. Ни женщина, ни младенец не были пощажены. Вряд ли кто из безьерцев остался в живых после этого штурма, приобретшего позже столь печальную известность. Их богатый город в несколько часов сделался бедным. Французские рыцари имели по крайней мере ту заслугу, что не дали рутьерам истреблять напрасно сокровища, бывшие в их руках; мечами они разогнали их и на лошадях своих и ослах стали свозить добычу. Тогда в рядах разбойников пробежал крик: «Огня! Огня!»; их король готовился отомстить соперникам. Зажженные пуки соломы, дымящиеся факелы и лучины были брошены в разные места – и город запылал. Гибель города свершилась в день св. Магдадины, годовщину оскорбления епископа. Весь Безьер горел и вдоль, и поперек; тогда каждый из грабителей и воинов почувствовал опасность; каждый кинулся бежать, оставляя граждан и их богатства добычей пламени. Горели дома и дворцы, горели доспехи, сложенные в них, горели склады сукон и ремесленных изделий, горели кольчуги, шлемы, деланные в Шартре, Блуа и Эдессе. Сгорел и старый кафедральный собор; прочные арки его долго не поддавались, наконец и они рухнули.
«Никогда, я думаю, – говорить провансальский певец, – со времен самых сарацинов, такого избиения не было ни задумано, ни исполнено».
По официальному донесению легата папе, погибли до 20 тысяч человек. Безьерцы, замечает католический историк, «хотели лучше умереть еретиками, чем жить христианами»[40].
Теперь путь крестоносцев лежал на Каркассон. Простояв три дня на богатых полях под Безьером, они выступили. Шли они широкой долиной; ничто не остановило их; только многочисленные значки воинства развевались в воздухе. Замки, расположенные на дороге, были пусты; и бароны и народ собирались в Каркассон, где был сам виконт, готовившийся к обороне. Между тем слух о безьерском побоище давно дошел до Каркассона и привел в ужас жителей. Здесь, среди суматохи и приготовлений, произошел первого августа военный совет. Враг приближался; его передовые толпы уже располагались на холмах. Одни на совете предлагали всей массой кинуться на неприятеля; другие – сделать это завтра, когда он решит отрезать снабжение города водой и для этого подойдет к самому оврагу. В конце концов был принят второй вариант.
Ночью виконт почти не спал. С первой же зарей он вышел из шатра, осмотрел стены и старался разглядеть неприятельский лагерь. Французы зажгли предместье, взяв его штурмом, причем особенно отличился граф Симон де Монфор, позже столь знаменитый. Один, стоя на краю стены, он долго оборонялся, пока не получил подкрепление и не ворвался в улицы.
Тогда к стенам второго предместья крестоносцы подкатили камнеметальные машины. Первое время, безустанно день и ночь, они громили из осадных машин город, хотя нисколько не поколебали отваги и стойкости защитников. Когда по вечерам в крестовом лагере католики пели псалмы и гимны Св. Духу, граждане Каркассона заделывали пробоины. На боевую вылазку они не решались, хотя у виконта было четыре сотни превосходных рыцарей. Крестоносцы также не осмеливались на штурм.
В таком выжидательном положении прошло несколько дней. Но однажды, в середине августа, осажденных смутило внезапное движение в стане крестоносцев. Это была встреча короля Арагона.
Дон Педро приехал с сотней испанских рыцарей, рассчитывая примирить католических вождей с местными феодалами. Если альбигойцам он не сочувствовал, называя их пустяшным племенем, то с романцами его поэтическую натуру связывало сходство языка, этнических корней и симпатий. Виконт получил позволение переговорить со своим царственным посредником. Он прибыл в католический лагерь с небольшой свитой. Он жаловался королю на свирепость крестоносцев, на опустошение страны.
– Я предупреждал вас, что следует изгнать еретиков; вы сами накликаете на себя опасность, – ответил король виконту. – Из-за чего было подвергаться такому риску? Но мне очень жаль вас. Я не вижу другого исхода для вас, как помириться с французами. Не рассчитывайте на сражение. Армия крестоносцев столь многочисленна, что вам на удастся долго держаться против нее. Вы говорите, что город ваш крепок, но другое бы дело, если бы вы в нем не было столько народа, столько женщин и детей. Горько, горько мне за вас, барон; но нет ничего, на что бы я ни решился из любви моей к вам, из сострадания; клянусь в том. Предоставьте мне вашу участ