Златокузнецы насмешливо кривят губы, когда слышат россказни об алхимиках, которым где-то тут, то там удается добыть золото из свинца или ртути. Мастера знают: золото не уговоришь появиться на свет заклинаниями! Его долго и трудно ищут в горах. Горы песка перемывают ради пылинок золота. Золото привозят в Нюрнберг издалека, и мастера покупают золотые слитки за большие деньги. Первое, чему должен научиться мастер, отличать по виду, по цвету, по блеску доброту металла. Когда он скажет покупателю, из какого золота сделал он кубок, чашу или цепь, слову его должна быть твердая вера. Это слово само подобно благородному металлу. Конечно, на королевских и императорских монетных дворах золото, увы, нередко портят. Потому-то монеты так теряют в цене. Сильным мира сего мастер не судья. Но в своей мастерской он никогда, ни за что не позволит себе фальши. Недаром он принес присягу в верности строгим законам ремесла. Никакой замены дорогого материала дешевым, никакого выгадывания и выкраивания, никаких уловок, честность во всем — вот правила, которые молодой Альбрехт Дюрер усвоил в мастерской отца. На всю жизнь.
Золотой слиток мастер терпеливо расплавляет в графитовом тигле под слоем угольного порошка. Это он делает всегда сам. Угольный порошок толкут и просеивают ученики. Они становятся от этого похожими на мавров, о которых рассказывается в книгах путешествий по далеким землям. Золотой расплав осторожно переливают в чугунную форму. Жар пышет в лице. Форма смазана изнутри салом. Сало домашнее. В каждом нюрнбергском дворе пасутся свиньи. Сало трещит. Мастерская наполняется чадом. Вкусен мастеру этот запах. Едва золото немного остынет, его вынимают из формы. Если в расплав добавлена медь, золото примет красноватый теплый оттенок. Если серебро — зеленоватый. Если железо — холодно — синеватый. Добавки нужны, чтобы получить цвет, который понадобится в будущем изделии. Золотой цвет для мастера имеет множество оттенков. Дюрер-старший радуется: сын различает больше оттенков золота, чем другие ученики.
Горячий слиток прокатывают тяжелым чугунным валом в звонкую круглую бляху. А если для работы потребна золотая проволока, тонкие золотые стержни протягивают через отверстия волочильной доски. Самые тонкие нити — толщиной в девичий волос. Дюрер-младший любит смотреть, как вспыхивают эти нити на свету золотыми искрами. Бляхи плющат в пластинки. Из пластинок острыми ножницами вырезывают части будущего изделия. От этих ножниц на руках твердые мозоли. Вот и сын уже давно заработал их, а первые недели у него с рук не сходили водяные пузыри. Мать прикладывала к ним мазь, рецепт которой знала жена каждого мастера. А еще руки златокузнецов можно узнать по зажившим ожогам, по угольной и золотой пыли, навсегда въевшейся в поры.
Весь сор, скопившийся в мастерской к концу дня, сжигают, а потом перебирают золу, чтобы найти в ней спекшиеся золотые крупинки. Даже воду из тазов, в которых моют руки, здесь не выплескивают на улицу, а процеживают через сукно.
Крупинки и пылинки собирают ученики: молодые глаза видят зорче. К терпению и бережливости молодых приучают сурово — не дай бог полениться и вытряхнуть за порогом какую-нибудь тряпку, наказание неминуемо и чувствительно. Провинится сын, ему тоже не будет спуска.
Мастерскую златокузнеца всегда можно узнать издали по звонкому стуку. Это идет чеканка. Молодые иногда отбивают подмывающий ритм. Старые этого не любят — баловство. Острыми резцами для гравировки врезают в металл углубленные линии узоров. И вот чеканка и гравировка закончены. Легко сказать — закончены! Если изделие сложно, а узор затейлив, чеканка и гравировка длятся долгие дни, порой недели. Неторопливость, выдержка, терпение — вот главные качества, которые Альбрехту Дюреру-младшему дала мастерская отца.
Наконец на станке лежат все части будущего кубка или чаши, бокала или светильника. Со станка убирают все лишнее, части соединяют. Тут требуется великая осторожность. Подмастерья учатся годами, прежде чем им доверят эту часть работы. Спаянное изделие пугающе непохоже на то, каким ему следует быть. Оно почернело и в неровных потеках. Ему дают остыть, потом кладут в сосуд со слабым раствором серной кислоты и варят на медленном огне. Булькает кислота в сосуде, едкий пар ест глаза...
Ученику никогда не рассказывают подряд всего, что нужно сделать, чтобы получилась готовая вещь. Этого ни с одного раза, ни с нескольких не запомнишь. Он видит, как одна работа в неспешной, раз навсегда заведенной череде сменяет другую. Ему велят одно подать, другое убрать, усилить или ослабить огонь, долить с осторожностью кислоты. Ученик должен неотступно следить за глазами и руками мастера, быть готовым в любую минуту по жесту, по взгляду сделать то, что он прикажет, протянуть инструмент, подвинуть тиски, принести материал.
И вот варка закончена. В глиняных чашках тяжелыми пестиками ученики стирают смесь пористого камня, называемого пемзой (его привозят издалека и покупают за дорогую цену), и особой земли, которую по обычаю зовут «английской», с пахучим льняным маслом. Твердыми щетками долго чистят поверхность изделий этой смесью. От очагов и горнов в мастерской жарко. Запахи едких снадобий жгут глаза. Работать щетками приходится утомительно долго. Ни одна пропущенная царапина не останется не замеченной мастером.
Теперь наконец готово? Так может спросить только нетерпеливый или несведущий человек. Наступает черед полировки и огранки — щетками и наждаком. Наждачная пыль облаком висит в воздухе, от нее жжет и першит в горле, она вызывает кашель. Большая часть тех средств и составов, что применяются в мастерской златокузнеца, вредна для здоровья. Испокон веку у золотых дел мастеров впалая грудь, нездоровый цвет лица, и век им отмерен недолгий.
Если изделие делается из самого лучшего золота, после всех перечисленных работ оно будет выглядеть прекрасно. Если вещь недорогая и золото невысокой пробы, его окрашивают. Мастер долго колдует над смесью поваренной соли, квасцов и селитры. Она растворяет частицы меди, поверхность становится золотой, но теряет блеск. В мастерской неожиданно раздается веселый возглас: «Ученик, за пивом!»
Ученик радостно хватает глиняный кувшин и мчится в соседний погребок. Но прежде чем пиво будет выпито после тяжкой работы, от которой на лбу соленый пот, а во рту сохнет, часть его отольют в особый сосуд. Проволочные щетки будут обмакивать в пиво и тереть ими изделие, и оно снова заблестит и засверкает.
Мастера золотых и серебряных дел не слыхивали о таких науках: «химия», «механика», «физика». Но они на практике разбирались в их основах: знали свойства металлов, кислот, щелочей и других веществ, имели представление о том, как ведут себя металлы при обработке, могли наладить, а то и усовершенствовать свои станки, подобрать скорость вращения, угол заточки резца, силу тисков, плечо клещей. Мастер умел рисовать, чертить, гравировать.
Тот, кто, как Альбрехт Дюрер-младший, приходил мальчиком в такую мастерскую, должен был сотни, тысячи раз повторить прием за приемом, операцию за операцией. Иногда в волосах первая седина появлялась прежде, чем он, наконец, чувствовал, что все в мастерской повинуется ему, как повиновалось учителю, что он может по цвету тигля определить, готов ли металл, по запаху узнать, достаточно ли раскален горн, по звуку щеток угадать, пора ли кончать полировку. Работа в такой мастерской учила не только приемам, она вырабатывала, выплавляла, шлифовала характер. Порывистому, нетерпеливому в мастерской златокузнеца трудно — переделай себя или уходи! Терпение, терпение и еще раз терпение требовалось тут. Тщательность, упорство, добросовестность.
В Нюрнберге не было цехов и цеховых уставов. Городская знать, патриции, давно запретила их. Боялись, что цеха обретут вес и влияние, как это было во многих других городах. Но законы профессии существовали. Они были записаны в утвержденных Советом города установлениях. Они жили в обычаях мастерских. И неукоснительно требовали, чтобы каждая, казалось бы, незначительная операция была выполнена по строжайшим правилам. То, чего не увидит заказчик, то, что оставалось скрытым от глаз, отделывалось столь же тщательно, как лицевая сторона. Вот, например, светильники для церквей. Они видны только снизу. Но их верхние части полировались не менее старательно, чем нижние. Бог видит все и отовсюду, говорили старые мастера. Облегчить себе работу, по их убеждению, значило погрешить не против заказчика, а против своего мастерства и его святых покровителей.
Альбрехт Дюрер-старший понимал, что уготовил своему сыну нелегкий путь. Но лучшего пути он не ведал. Этот путь некогда избрал его собственный отец. Дело сына и внука идти по нему, сохраняя и умножая скромную славу достойного имени, прибавляя новые крупицы к золотому кладу прежнего опыта. Пусть он упорно совершенствуется в том мастерство, которое не зря называют также и художеством.
В 1484 году Альбрехт Дюрер-младший был еще мальчиком. Он перестал ходить в школу, где учился несколько лет. Он ученик в мастерской отца. Привыкает. Хотя поначалу было очень трудно. По всему переулку Кузнецов с утра раздается перестук молотков, сипло вздыхают раздуваемые мехи, скрежещут напильники, негромко и печально поют подмастерья. Пахнет горящим углем, металлической окалиной, кислотой.
Альбрехт Дюрер-младший оторвался от своего урока. Велено было натолочь угольный порошок. Он задумался. Задумался глубоко, так что отступили, пропали все привычные звуки и запахи. Он сидел подле окна. Круглые стекла в свинцовой раме были такими толстыми, что казались зеленоватыми. Свет, проходивший через них, освещал мастерскую ровно, но не сильно, почти без теней. Рядом с окном висело маленькое тусклое зеркало. Мальчик пристально, не отводя глаз, смотрел в него. Потом взял в руки серебряный карандаш. Дотронулся карандашом до бумаги. На бумагу лег мягкий серо — серебряный штрих. Прикосновение карандаша к бумаге он ощутил кончиками пальцев, всей рукой. Оно пронизало все тело, отдалось в сердце острой радостью...