о было по воскресеньям, когда слуги и поденщики пропивали свой заработок. Вечерний звон колокола означал, что гулякам пора расходиться.
Сограждане Дюрера так самозабвенно предавались всяческому веселью и разгулу, потому что в их жизни было много мрачного, опасного, пугающего, говорящего о непрочности бытия. В душную ночь, когда в темных зарослях под городскими стенами пели соловьи, вдруг раздавался тревожный набат: где-то на узкой улице загорелся дом. Пахло горьким дымом, летел пепел, громкие крики и плач оглашали улицы. Горожане бегом тащили воду в кожаных ведрах к горящему дому, но чаще всего не успевали его спасти. Или вдруг возникал слух: в городе снова черная оспа. Умирают дети, а те, которым удается пересилить болезнь, остаются с вечными метами на лицах. Порой страх перерастает в ужас: к городу приближается «черная смерть» — чума.
Один год отмечен пожарами и болезнями, другой — засухой, неурожаем, дороговизной.
В город тянутся голодные и нищие. Городская стража наглухо затворяет перед ними ворота. Молчаливой темной толпой стоят они перед городскими стенами, ждут, что над ними смилуются. Господа советники высылают подкрепление страже и собираются на срочное заседание. Пишут противоречивые указы. Когда опасность представляется особенно сильной, а толпа особенно многочисленной, обещают раздавать нищим хлеб из городских запасов.
Современники Дюрера были одержимы множеством суеверий и страхов. Люди то и дело вспоминают грозные предзнаменования — недавно по небу вестником божьего гнева промелькнула хвостатая комета, где-то, рассказывают, выпал кровавый дождь. Молния ударила в дуб и выжгла на нем крест. На рынке появились неведомо откуда люди с кровавыми знаками на ладонях — в тех самых местах, где гвоздями были пробиты руки распятого. И название тем страшным знакам — «стигматы». Стигматы то появляются, то исчезают. А еще рассказывали об облатках для причастия, которые кровоточат, поражая прихожан ужасом.
О чем говорят знамения и знаки, знает каждый: мир погряз в грехах, близится страшная кара.
Может быть, ее можно отвратить, если начать новый крестовый поход? Люди вдруг собираются в толпы. Вместо знамени они поднимают рубашку девушки, на которой, как утверждают, таинственным образом появились кресты. С этим знаменем идут они в крестовый поход. Против кого? Против турок. Толпа растет как снежный ком. Она идет от деревни к деревне, будоражит всех встречных и увлекает за собой. Вокруг часовен со статуей девы Марии толпа бросается на землю так, чтобы тела лежащих образовали крест. Перед толпой новых крестоносцев закрываются городские ворота, ее пытаются разогнать солдаты князей или епископов. Потом она растекается сама — се рассеял новый слух, новое знамение.
В Нюрнберге тогда уже печатались листовки с известиями о важнейших событиях. Они даже назывались «газетами», хотя каждая из них сообщала обычно только о каком-то одном событии и выходили они нерегулярно. Вести о войнах, о моровых поветриях, о пожарах и засухах разносила молва, стократно умножая тревогу и страх. Бродячие певцы пели о напастях в песнях, на ярмарках продавались лубочные картинки с пугающими изображениями. С самого детства смерть и бедствия в разных обличьях врезались в воображение художника, и неизгладимыми были эти следы. Они не могли заглушить радостного чувства красоты окружающего мира, но не давали забыть о мрачном. Дюрер жил среди яркого света и черных теней. Таким было время — время кровоточащих ран, пылающих костров и пожаров, неистовых страстен, смутных слухов, пугающих пророчеств. Все предвещало перемены и ждало их.
Глава XIII
31 октября 1517 года — это был канун дня всех святых — священник, доктор теологии Мартин Лютер прибил к дверям церкви в Виттенберге, в которой он служил, лист бумаги с девяносто пятью тезисами об отпущении грехов. Открыто, прямо, резко осуждал он в них торговлю индульгенциями — она приняла в ту пору неслыханные размеры в Германии. Папе нужны были деньги для перестройки собора св. Петра. Их и должно было дать отпущение грехов за деньги. Тезисы Лютера говорили, что тот, кто искренне раскаивается в грехах, тому индульгенции не нужны. Дела милосердия — вот искупление за грехи. А если ты вместо того, чтобы помочь бедняку, покупаешь индульгенцию, ты не душу свою спасаешь, а навлекаешь на себя гнев божий. Если бы папа знал о плутнях этих продавцов, он скорей бы дал собору св. Петра сгореть в огне, чем строить его за счет кожи, костей и мяса своих овец! Такого еще никто не слыхивал! Успех тезисов был ошеломителен. Весть о них мгновенно разнеслась по всей Германии. Выступление Лютера упало на хорошо подготовленную почву. Вокруг него сплотились все недовольные католической церковью. Скоро стало ясно — выступление против индульгенций только повод. Все глубже и серьезнее. Октябрь 1517 года вошел в историю Германии и Европы как начало великого движения Реформации. Последние одиннадцать лет жизни Дюрера прошли под ее знаком.
Мадонна с младенцем. 1517
Друзья Дюрера с волнением следили за событиями. В Нюрнберг стал часто приезжать священник Иоганн Штаунитц, в прошлом декан теологического факультета в Виттенберге, сочувствовавший идеям Лютера, проповедовавший в его духе. В Нюрнберге вокруг Штаунитца сложилось общество сторонников Лютера. Оно обсуждало религиозные вопросы, жадно ловило вести о новых выступлениях реформатора, читало его трактаты. В общество вошло много хороших знакомых и даже друзей Дюрера. И он сам не остался в стороне. Пиркгеймера, хотя он не вошел в это общество, Шпенглера и Дюрера в эту пору даже стали называть «мартинианцами», то есть друзьями Мартина Лютера. И они этим гордились.
Размышляя о том, какую роль сыграл в его мыслях Лютер, Дюрер сказал однажды: «Он избавил меня от многих страхов». Учение, говорившее о том, как много может дать вера и добрые дела, освобождало от апокалипсического ужаса, мучившего художника смолоду.
В 1518 году он узнал: Лютера вызывают на допрос в Рим. Чем это грозит? Но папа вынужден уже считаться с реформатором. Допрос перенесен в Аугсбург.
Лютер отказался отречься. Его стойкость восхитила Дюрера. В знак уважения и сочувствия он послал ему в подарок свои гравюры. Лютер горячо поблагодарил художника через общих знакомых.
Новые важные события происходят на следующий год. Лютера вызывают на диспут в Лейпциг. И он не оправдывается, а нападает, решительно осуждая папу. Он даже осмеливается сказать, что чешского реформатора Яна Гуса неправильно осудили и напрасно сожгли. После этого диспута защитники католической церкви говорят о Лютере не иначе как о еретике, с которым следовало бы поступить так же, как с Гусом. Но его единомышленники выступают уже во многих городах. Их проповедь находит все большую поддержку. Движение, направленное против Рима, разливается по всей Германии. В нем выражаются глубокие национальные и социально — политические стремления бюргерства, которое справедливо видело в католической церкви опору феодальных порядков.
Дюрер восхищается Лютером и одновременно гравирует портрет курфюрста архиепископа Альбрехта Бранденбургского, хитрого и беспринципного князя церкви, одного из главных противников Реформации. Он посылает Альбрехту двести оттисков и доску, чтобы тот, буде пожелает, мог продолжить печатание портрета. Но ведь эти изображения непременно станут участниками борьбы и не на той стороне, на которой симпатии художника! Мало того. С удивительным простодушием он хвалится тем, как щедро расплатился с ним архиепископ. И это в том самом письме, в котором выражает любовь к Лютеру и желание сделать его портрет. Он не отдает себе отчета в том, как глубок раскол. Ему и в голову не приходит, что из-за перемены в образе мыслей можно порвать с прежними заказчиками, богатыми и могущественными. Когда в 1518 году в Аугсбурге собрался имперский сейм, Дюрер доехал в Аугсбург — напомнить Максимилиану о своих трудах для него, выполненных уже после назначения пенсии, и получить за них вознаграждение.
Максимилиан чрезвычайно обрадовался художнику. Даже нашел время позировать, хотя это было нелегко: заседания, празднества, пиры, торжественные охоты. Император был немолод, но оставался мастером того, что называется по-немецки «деятельным бездельем». Дюрер сделал рисунок. Какой смелой и сильной была угольная линия в портрете матери, насколько осторожнее она здесь! Человек авантюристической складки, склонный к позе и фразе, Максимилиан, страстно любивший охоту, свободно объяснявшийся на многих языках, был незаурядной личностью. А на рисунке Дюрера его лицо неподвижно и маловыразительно, словно руку художника сковала робость. Видно, так оно и было. Он изобразил императора человеком без возраста и примет характера. Однако император остался доволен и отпустил художника, выразив пожелание, чтобы тот написал его портрет маслом. Вознаградил он его новым обещанием двухсот гульденов из денег, которые платит в имперскую казну Нюрнберг. Дюреру вручили длинное послание императора, содержавшее приказ об этой выплате, который так никогда и не был выполнен — Нюрнбергский Совет положил его под сукно. А портрет Максимилиана красками он написал, даже в двух вариантах. Сделал и гравюру на дереве. Она лишь прибавила парадности рисунку углем. Гравюра подробно показывает, какая орденская цепь висит на груди императора, какая шляпа на нем, какой медальон украшает ее, как причесаны его редеющие волосы. Но его внутренняя жизнь не раскрывается нам, как не раскрылась она и художнику.
В Аугсбурге Дюрер увидел, что его знают, ценят, что лица важные и влиятельные стремятся получить портрет его работы. Но все-таки он вернулся домой со смутным чувством. Пора алтарных картин миновала. Самое главное, что он хотел сказать в гравюре, он сказал. Что дальше? Он размышляет над проблемами религии, покупает новые книги Лютера. В собственноручной описи его библиотеки (она сохранилась не полностью) указаны важнейшие сочинения Лютера этих лет. Как всегда, когда у него на душе тревога, ему кажется, что поможет путешествие. Он соглашается поехать с Пиркгеймером в Швейцарию. Но ни писем, ни путевых записок от этого путешествия не осталось. В январе 1519 года пришло известие, что император Максимилиан скончался. Так и не сбылись мечты, которые связывали с ним гуманисты, так и осталась неосуществленной программа, которую они пытались подсказать ему «Триумфальной аркой». Смерть Максимилиана была для Дюрера большим ударом. Как будет с вознаграждением в 200 гульденов?