Дюрер изобразил св. Иеронима в келье. Перед ним на массивных подставках лежат толстые тома Библии на разных языках.
Тома раскрыты, видны тексты — древнееврейский, греческий, латинский. Дюрер гордился тем, как точно и красиво передал такие непохожие друг на друга буквы. От шрифтов подобной красоты не отказался бы, пожалуй, в своей типографии его знаменитый крестный. Дюрер внимательно следил, чтобы тот, кто резал деревянную доску, не попортил ни одной буквы.
Иероним достает занозу из лапы льва. Боже, какой лев получился у Дюрера! Худой, тщедушный, несчастный, крошечный, куда меньше, чем Иероним. Он походил на тех львов, которые украшают даже не дворянские гербы, а вывески придорожных харчевен. И все-таки он был живой, страдающий, несчастный. Гравюра соединяла два времени жизни св. Иеронима — пустыню, где он встретил льва, и монастырскую келью. За узким стрельчатым окном кельи виднелась городская улица, и дома совсем не такие, какие могли быть там, где жил переводчик Библии, а немецкие или швейцарские. И убранство кельи подобно одной из тех комнат, где случалось бывать Дюреру, — кровать в глубокой нише под пологом, на ней полурасстеленная постель, медный рукомойник, подсвечник с обгоревшими свечами. Подробности быта переданы куда точнее и живее, чем в прежних изображениях св. Иеронима. Это, пожалуй, первая попытка передать в гравюре на дереве то, что еще недавно было достоянием лишь живописи и гравюры на меди.
На этой первой дошедшей до нас гравюре Дюрера забавен и трогателен лев, занятны подробности обстановки, красив городской пейзаж за окном. Однако улица, которая видна из кельи, как бы висит в воздухе. И главное: лицо св. Иеронима лишено чувства и мысли. Дюрер старался как можно лучше выполнить первый заказ, как и подобает подмастерью, который готовится стать мастером. Можно ли упрекнуть его, что он еще не сумел воплотить сложный человеческий образ? Со временем он сам понял это. Св. Иероним пройдет через все его творчество и будет запечатлен им в замечательной гравюре и замечательной картине... Тем не менее с точки зрения ремесла работа его была выполнена хорошо, понравилась, была напечатана, ей стали подражать, способного молодого рисовальщика заметили базельские издатели. Здесь в эту пору печаталось много книг с иллюстрациями. Издатели заботились, чтобы изображение, рисунок шрифта, заставки и прочие украшения являли бы собой обдуманное единство. Многие базельские издания конца XV века — истинное чудо книжного искусства. Молодому Дюреру посчастливилось принять участие в создании нескольких прекрасных книг.
Тут мы наталкиваемся на одну из загадок, связанных с творчеством Дюрера. Художники, создававшие рисунки для гравюр, которыми украшались базельские издания, не имели обыкновения подписывать свои работы. Сколько сложнейших сопоставлений пришлось проделать исследователям, сколько гипотез выдвинуть и проверить, чтобы с достаточной достоверностью определить, к каким базельским изданиям делал Дюрер рисунки и какие именно! Эти упорные разыскания начались еще в прошлом веке, в них приняло участие много ученых, они продолжаются до сих пор, и все еще нельзя сказать, что на все вопросы даны окончательные ответы. Жаль, что здесь нет возможности привести всю историю этих долгих исследований и споров — она не вмещается в рамки пашей книги. А ведь это лишь один из примеров того, какими усилиями создавалась достоверная история творчества Дюрера.
Руку Дюрера теперь уже почти единодушно признают в иллюстрациях к «Комедиям» Теренция. Книга эта в свет не вышла, но сохранилось множество досок с перенесенными на них рисунками для гравирования, несколько награвированных и несколько оттисков с досок, которые пропали. Интереснейшая возможность проследить разные этапы работы над книжной иллюстрацией в типографии XV века! Внимательное изучение материала позволило предположить, что основной художник — Дюрер — сделал только часть рисунков, а фигуры, им созданные, их затейливые наряды, их живые позы повторял и варьировал другой художник. Все это переносилось на доски копировщиками. Не мудрено, что огромный цикл (в нем больше ста иллюстраций) очень неровен. В ту пору Дюрер не обладал ни авторитетом, ни умением, чтобы подчинить всех участников работы своей воле. Но он скоро научится этому. А вот титульный лист к «Комедиям» Теренция с поэтом в венке, который, сидя в траве, сочиняет свою комедию, прелестен. В легкой смелости линий уже чувствуется мастерская рука и влияние Шонгауэра. Дюрер постоянно стремился переносить в гравюру на дереве приемы гравюры на меди столь почитаемого художника. Нелегко это было: и материал и приемы работы так отличались...
Другая книга, в издании которой участвовал Дюрер, это перевод нравоучительных историй французского сочинителя де ля Тура «Турнский рыцарь». Де ля Тур написал свою книгу в наставление своим дочерям, чтобы отвратить их от грехов и направить на путь добродетели. Душеспасительное сочинение получилось отменно длинным и достаточно скучным. Но Дюрер с истинным увлечением рисовал для него сцены, полные жизни. Вот модница. Ей давно надо быть в церкви, а она все прихорашивается перед зеркалом, не замечая, что в ее нарядную комнату уже явился отвратительного вида черт, готовый утащить с собой легкомысленную, но очень миловидную грешницу. А как хороша гравюра «Самсон и Далила»! Самсон спит мертвым сном под деревом, а Далила с невозмутимейшим видом состригает ножницами его длинные волосы. И на это сквозь проем в стене с молчаливым любопытством взирают двое прохожих. И в «Комедиях» Теренция и в «Турнском рыцаре» улицы, дома, убранство комнат — все немецкое. И ко всем подробностям — живой интерес. Тут Дюреру пригодились уроки его первого учителя — Вольгемута. Тот переносил в гравюру на дереве такое изображение пейзажа и интерьера, которое было ранее свойственно лишь живописи.
Дюрер познакомился с одним из самых знаменитых базельцев — Себастьяном Брантом, ученым, писателем, поэтом, доктором обоих прав — канонического и римского. Бранту не было еще сорока лет, но он уже пользовался огромной славой. Когда он проходил по городу, все спешили почтительно поздороваться с ним. Дюрер встретил его в одной из типографий. Брант принимал участие во множестве изданий: писал книги сам, переводил, составлял примечания, давал советы издателям, наблюдал, например, за изданием Теренция. Так и состоялось знакомство многоопытного литератора и молодого художника, который уже завоевал добрую репутацию в базельском книжном мире.
В эту пору Себастьян Брант готовил к изданию «Корабль дураков». В отличие от его латинских сочинений эта книга была написана по-немецки. Брант высмеял в ней людские пороки. В печатных обличениях несовершенства рода человеческого недостатка тогда не было. Но «Корабль дураков» был непохож на них. Прежние отдавали церковной проповедью. Грех в них бичевался, благочестие прославлялось. Основы оценок были религиозные. У Бранта судьей людских несовершенств выступает разум. Все, что Брант осуждает, он осуждает как неразумие. Он жаждет избавить мир не от грешников, а от дураков. Он собирает их на палубе корабля: пусть с попутным ветром уплывут в страну Глупландию. Пассажиров на «Корабле дураков» множество: стяжатели, помешанные на наживе, модники, свихнувшиеся на нарядах, молодящиеся старики, невежественные учителя, злобные склочники, клеветники, чванливцы, волокиты, сластолюбцы, развратники, бражники, болтуны, моты, лентяи, лоботрясы, ревнивцы, прелюбодеи, дураки высокопоставленные — они куда опаснее простых дураков! — завистники, шарлатаны, попрошайки, астрологи... Брант описывает неразумные, постыдные поступки, уродливые черты характеров, и описывает так, что читатель понимает: поэт знает тех, о ком он пишет. Он наблюдал их на улице, дома, в университетской аудитории, в церкви, в суде, на рынке, в лавке. Он знает, как они говорят, как они тупо спорят, как они бессовестно бахвалятся, как они злобно сплетничают. Запас его впечатлений безграничен, как безгранична человеческая глупость. Его язык полон подробностей, безжалостно меток, сочен, красочен...
Брант хорошо знал притягательную силу гравюр. Издатель и поэт посовещались, кому заказать иллюстрации, и решили — одному художнику с такой работой не справиться. Пригласили нескольких. Одним из них оказался Дюрер. Он сделал несколько рисунков на пробу, они понравились. Ему была заказана большая часть иллюстраций к «Кораблю дураков» — это делает честь проницательности издателя и автора.
Вот когда Дюреру пригодились впечатления, накопленные в Нюрнберге, а особенно в долгом путешествии. Он припомнил франтов, которых встречал в дни праздников, бодрящихся старичков, пьянчужек, обжор, продавцов, которые надувают покупателей, ярмарочных шарлатанов, нечистых на руку писарей. Он изобразил корабли, повозки, трактиры, проселочные дороги, городские улицы, хоромы богачей, нищенские каморки. Верховых лошадей и вьючных ослов. Охотничьих собак. Ворон. Кошек. Мышей. Гусей. Оружие и домашнюю утварь. Троны и табуреты. Люди на всех гравюрах появляются с дурацкими колпаками на голове. Они и глупцы и шуты, издевающиеся над глупостью. Между прочим, одна особенность их дурацкого колпака помогла выделить из ста с лишним гравюр те, которые принадлежат Дюреру. На колпаках большинства дураков непременно есть бубенчики. Бубенчики появляются на всех гравюрах, близких друг к другу по манере и лучших в книге. Второй художник рисовал колпаки с петушиными гребнями, третий — колпаки без всяких украшений... Различия в изображении колпаков были своего рода маркой художника. О том, что был еще и четвертый, догадались потому, что несколько гравюр несравненно слабее всех остальных, отличаются по стилю и вообще кажутся случайными в книге. Сопоставляя множество признаков — в том числе и присутствие бубенчиков на колпаках, — большинство исследователей пришло к выводу: Дюреру в этой книге принадлежит более семидесяти гравюр. Почетный заказ для молодого художника! Он не только обеспечил его заработком, но дал возможность долго общаться с Брантом — самым интересным человеком в Базеле. Брант был много старше Дюрера, обладал опытом, знаниями, известностью. Общение с ним многому научило молодого художника. Ему смолоду посчастливилось — он легко знакомился со многими замечательными людьми. Было в нем такое обаяние ума и таланта, которое делало это тяготение обоюдным. Брант объяснял, какими должны быть иллюстрации. Но Дюрер оказался иллюстратором самостоятельным и смелым, не стал покорно следовать за текстом, а создавал свое собственное воплощение неразумия и глупости, лишь навеянное мыслью Бранта.