Меня восхищает другое развитие этой темы, принадлежащее не Альбуцию Силу, а уроженцу Нарбонны Вотиену Монтану, который сумел описать глаза зрителей, лихорадочно блестевшие так, словно они следили за скачками в амфитеатре. В его версии против Фламинина затеян судебный процесс — но не из-за казни человека во время пиршества, а из-за того, что проконсул отдал свой приказ, не надев башмаков, соответствующих его должности:
«В миг удара ликтор взглянул на проконсула, проконсул на куртизанку, а куртизанка на чресла казнимого, мелко дрожавшие от ужаса.
— Age lege! (Исполняй закон!) — приказал проконсул.
На Фламинине не было обязательных кожаных башмаков. Однако же он встал и объявил, что все должны выпить за здоровье ликтора».
БРАЧНАЯ КЛЯТВА JUSJURANDUM MARITI ЕТ UXORIS
Некие мужчина и женщина вступили в брак и дали друг другу клятву, что, ежели с одним из них приключится какое-нибудь несчастье, другой жить не станет. В знак чего они взялись за руки точно так же, как усопшие, изображенные на могильных каменных плитах. И лишь после этого молодая супруга развязала пояс.
Путешествуя в чужих краях, муж имел несчастье влюбиться в одну вдову, годами старше его жены, но более богатую и более искушенную в любовных играх. Он отсылает жене двойную табличку за своей печатью с сообщением о собственной гибели и о том, что ей надлежит встретиться с ним «либо в царстве теней, либо в небытии». Жена уложила волосы в прическу, омыла свое тело с головы до ног, надела самую красивую свою тогу и, взойдя на крышу дома, бросилась вниз, на улицу. Она рухнула на ребенка, игравшего с тележкой из оливкового дерева. Ребенок убит на месте, женщина раскроила череп, но осталась в живых.
Женщина выздоравливает. Она узнает, что муж ее не умер. Отец велит ей подать в суд на супруга, разорвать священный брачный союз и вернуться к нему.
Женщина отказывается. Она говорит:
— Non possum relinquere virum (Я не могу оставить мужа).
Тогда отец начинает судебный процесс, желая вынудить дочь исполнять долг по отношению к нему, а не к супругу. Он нанимает людей с приказом отыскать ее мужа. Его находят, вырывают из объятий старой распутницы и, связав руки, насильно доставляют в суд.
Муж:
— Я отослал ей то письмо, дабы испытать и проверить, по-прежнему ли она любит меня.
Супруга:
— Я любила тебя. И сказала себе: я умру.
— Она нарочно выбрала такое место, где наверняка нельзя было разбиться.
— Это место — погибший ребенок.
— Она бросилась с крыши, думая: «Вот хорошая шутка! Муж напугал меня своей мнимой смертью. Я же напугаю его мнимым самоубийством».
— Факел, горящий впустую, гаснет. Я покинула бы тебя, супруг мой, если бы лоно мое тебя не любило.
— Факел вспыхивает ярче, когда им размахивают. Дай же мне взмахнуть факелом твоей любви. Mollit viros otium. Jactatas flammas mota face crescere (Нега расслабляет людские чувства. Пламя, которым размахивают, разгорается с новой силой).
Позже Овидий, любивший этот роман, написал свою версию, снискавшую восторг публики. Альбуций же завершал сюжет следующими словами:
— Женщина, когда в следующий раз вздумаешь броситься вниз, смотри хорошенько, куда падаешь.
РАСПУТНАЯ ЖРИЦА SACERDOS PROSTITUTA
Некая юная девушка отправляется в паломничество на Родос в сопровождении отца и матери. Судно, на котором они плывут, захватывают пираты. Они выставляют девушку на продажу в маленьком портовом городке. Один сводник, купив ее, помещает в бордель, где проститутки принимают клиентов на верхних этажах. Мужчины приходят к ней, поднимаются с нею наверх, она задергивает входную занавеску, просит деньги вперед и умоляет не требовать от нее услуг, которые лишили бы ее девственности. Но однажды явился солдат, не пожелавший внять ее просьбе: он отказался от ее рук, отказался от ее губ, отказался от ее ягодиц, отказался от ее ушей, отказался от ее подмышек, отказался от пальцев ног. Он заявил:
— Я хочу то место, где зачинают детей и откуда они появляются в миг своего рождения.
Он избивает девушку и бросается на нее, чтобы взять силой. Она сопротивляется — сперва на ложе, потом на деревянном полу. Выхватывает меч солдата. И свирепо вонзает его в грудь мужчины, собравшегося изнасиловать ее, со словами:
— Tene arma, quae nescis tenere pro pudicitia! (Сохрани же в себе это оружие, которое не сохранило почтения перед непорочностью!)
Родные солдата и сводник обвиняют молодую девушку в убийстве. Но суд оправдывает ее. Девушку отправляют в Грецию, на материк, в ее родной город.
Проникнувшись отвращением ко всем мужчинам на свете, она просит, чтобы ее посвятили в жрицы. Храм проводит расследование и отказывает. Один из главных магистратов города заявляет:
— Она работала в борделе. Была арестована за смертоубийство. А теперь вознамерилась стать жрицей!
— Я девственница.
— Чем можешь ты доказать свою непорочность?
— В борделе, где меня содержали, я предала смерти человека, пожелавшего осквернить мое лоно.
— Солдата ты убила. Но своднику ты служила.
— Militem occidi. Nemo mihi virginitatem eripuit (Я убила солдата. Никто не лишил меня девственности).
— Мужчины, посещавшие бордель, хотели получить ее.
— Они получали удовольствие, не более того.
— Жрица должна хранить стыдливость. Жрица должна возносить молитвы за солдат. А вы доверяете этот священный долг рукам, которые ублажали мужские члены и убивали солдат.
— Что до моих рук, я стала жертвою злого рока. Что до убитого, я стала жертвою собственной стыдливости.
— Ты стояла обнаженной на рыночной площади. Сводник оглядел и ощупал все члены твоего тела. Разве так понтифик осматривает юных девственниц, до того как посвятить их в жрицы и вложить им в руки жертвенный нож?
— Моей непорочности хватило на то, чтобы вонзить жертвенный нож в тело человека. В ту ночь я была жрицей.
— Другие блудницы встретили тебя поцелуями. Они научили тебя ласкам и их стоимости, показали, какие позы должно принимать твое тело согласно расценкам сводника. И после этого ты смеешь добиваться жреческого звания?
— Это было жреческое служение.
— Тебя научили словам, которые неведомы жрицам. Тебе принесли украшения, коими убрали твои груди, лоно и лодыжки. Нарумянили щеки, зачернили брови, умастили тело, облекли его в прозрачные ткани.
— Я осталась девственницей. Суд оправдал меня.
— А что же делали пираты, когда зарезали твоих родителей, а тебя притащили на свою галеру? Читали тебе стихи? Играли на лире? Или, может, выполняли храмовые обряды?
— Я умолила их не трогать меня между ног.
— В твоей просьбе или, вернее, запрете посягать на твою девственность кроется еще более пагубное распутство. Aliquis fortasse inventus est quem hoc ipsum irritaret quod rogabas? (Возможно, нашлись мужчины, чье вожделение как раз и подогревали твои мольбы?)
Глава девятнадцатая
СМЕРТЬ ВЕРГИЛИЯ
21 сентября 19 года Вергилий в возрасте пятидесяти одного года возвращается из Греции и высаживается в порту Брунди-зия; исходя потом, давясь скверным кашлем, он просит всех без исключения друзей собрать для него ходящие по рукам списки «Энеиды». Он хочет сжечь их своими руками. Он сжигает их своими руками.
Император восстает против решения поэта, но Вергилий тем не менее предает огню восковые дощечки. Вицерий стирает с лица Вергилия испарину лихорадки. Поступок этот отнюдь не являлся рекламным трюком. 16 декабря 1918 года Франц Кафка посылает записку Максу Броду: «Мое желание, конечно, не будет исполнено, но пусть его хотя бы примут к сведению». Мне хорошо понятен лихорадочный, торопливый жест чутких рук Вергилия. Существует чувство вины перед молчанием. Источник молчания остается где-то далеко позади нас: мы предаем его, но всем суждено вновь окунуться в него, когда смерть мягко погрузит нас в воды вечного безмолвия.
Его сотрясала дрожь, пот градом лил со лба. Вар вспоминал, что он сразу, как-то резко исхудал; лихорадка, хотя и перемежающаяся, истощила его до такой степени, что кожа обвисла вялыми складками на руках, на шее pi блестела от испарины. Небритый, говоривший свистящим шепотом, он лежал кутаясь в меховые одеяла, невзирая на жару, поддерживаемую в спальне, при свете очага и факелов, до ужаса похожий на марабу с его лоснящимся под утренним солнцем оперением. Альбуций не был в Брундизии и не присутствовал при смерти Вергилия. Пятнадцатью годами раньше он купил зобатого марабу и поселил его в своем доме у Капенских ворот, для чего пришлось устроить отдельную вольеру. Зобатые марабу похожи на уродливых журавлей. Альбуций любил смотреть на это подобие журавля, на огромный мохнатый розовый мешок под клювом, на широкий черный галльский плащ, который это странное создание запахивало на себе так, словно озябло, на его длинные тощие серые ноги.
Птица церемонной поступью расхаживала по клетке, щелкая клювом и всем своим видом выказывая удовлетворение. Она заглатывала все подряд, не брезгуя ни фруктовой кожурой, ни экскрементами, ни падалью: в лучшем случае ей доставались объедки рыбы и дичи. Вот такой же марабу, с обвислым мешком под подбородком, с мокрым от пота лицом и скользкими руками, протянутыми к очагу и сжигающими «Энеиду», жалобно поскуливая, умирал в Брундизии.
Г. Альбуций Сил не был связан дружбой с П. Вергилием Мароном. Разумеется, они встречались у императора. От этих встреч остался лишь один исторический анекдот: однажды Альбуций Сил похвалялся тем, что отклонил дар Мецената, и Вергилий заметил, что, по его мнению, «ненависть к богатству отдает дешевым тщеславием» (vanum gloriae genus odium divitiarum). Альбуций был поражен этим отзывом Вергилия и признал его правоту. В 18 году, сразу же после чистки Сената