— Почему у меня два плеча и одна спина?
— Чтобы хоть чем-нибудь отличаться от гадюки, лишенной плеч, и от катун-травы, не имеющей спины.
— Может быть, ты скажешь, почему у меня пара усов и одна борода?
— Скажу, хан. У тебя усы хищной рыси, а борода глупого козла. Хищности в тебе вдвое больше, чем глупости.
— А почему у меня две щеки и один рот?
— Спеси и чванства в тебе столько, что надуваешься ты двумя щеками, а красноречия едва хватает на один рот.
— Почему у меня две ноздри, но один нос? — взбеленясь, спросил хан.
— Даже один нос ты успеваешь совать во все чужие дела, а ноздрей две потому, что ты вынюхиваешь и вареное, и жареное. От ярости хан едва нашел силы задать десятый вопрос:
— Скажи мне напоследок, облезлый ты пес, почему у меня два бока и одно седалище?
— Одним седалищем ты не по разуму и не по способностям восседаешь на ханском престоле. За это тебе намнут скоро оба бока.
— Хватит! — взревел хан. — Я целый час слушал твое глумление. Сейчас ты у меня заговоришь по-другому. Эй, нукеры, плети!
А у безволосого насмешника в глазах смех, а не страх:
— Не ори, хан! Это вредно для печени. Разреши задать мне один вопрос. Я уверен, что услышав его, ты повременишь наказывать меня.
— Ну шайтан с тобой, спрашивай.
— Не можешь ли ты, мудрый из мудрых, объяснить, почему, как только я сяду на вороного коня, в карманах у меня сразу удваиваются деньги?
Хан открыл рот от удивления, а плешивый добавил:
— Обрати внимание на масть коня. Пробовал я садиться на сивого, гнедого, буланого — ничего не получается. А как сяду на вороного, в кармане вместо трех золотых монет сразу оказывается шесть.
— А не морочишь ли ты мне голову, лысый пройдоха? — засомневался хан.
— Это легко проверить. Клади мне в карман кошелек с золотом и вели оседлать вороного коня.
Хан распорядился:
— Оседлать и привести сюда моего вороного аргамака!
Не успел Алдар-Косе оглянуться, — перед ним оседланный вороной скакун грызет удила, бьет землю копытом.
Хан, трясясь от жадности, наполнил самый вместительный из кожаных кошельков золотыми монетами:
— Садись скорей на коня, дорогой гостюшка! Как можно медлить в таком важном деле?
Алдар-Косе вскочил в седло, гикнул и был таков.
Ханские придворные в один голос посоветовали:
— Скорее, хан, снаряжай погоню за негодником!
Но хан схватился за седую гладкую бороду:
— Бесполезно! Ведь я дал этому проходимцу самого быстроногого коня!
АНГОРСКАЯ КОЗА
лдар-Косе часто встречался с муллой Нургали и при каждой встрече обязательно вышучивал аллаха. То выдумает, что аллах объелся казы и мучается животом, бегая под каждый встреченный кустик, то уверяет, что аллах украл на базаре уздечку, его поймали и этой же уздечкой выпороли, то хохочет над аллахом, которому портной укоротил халат, из-за чего у них произошла драка.
Слушал-слушал мулла Нургали нечестивые шутки Алдара-Косе и наконец пригрозил ему:
— Смотри, безбородый, покарает тебя аллах!
А тот рассмеялся:
— Что ты! Мы с аллахом давнишние друзья, водой не разольешь. Не веришь — проверь!
— Как же это я могу проверить?
— А вот как. Стрясется с тобой беда — обратись ко мне, а я по-свойски попрошу аллаха помочь.
Мулла недоверчиво покачал головой.
В ту же ночь Алдар-Косе потихоньку угнал со двора муллы козу и привязал ее верстах в двух от аула в старой, заброшенной кошаре.
Утром, проходя мимо жилья муллы, безбородый шутник услышал стоны:
— Ты что стонешь, мулла? Или поясницу ломит?
— Причем тут поясница? Воры козу увели. А коза у меня, сам знаешь, дорогая, ангорская. Шерсть у нее белее снега, на ощупь мягче шелка.
— Вот нечестивцы, — притворно возмутился Безбородый. — Не пощадили духовного сана. Куда только аллах смотрит!
Алдар-Косе опустил глаза, а мулла коршуном налетел на насмешника:
— Ты бахвалишься дружбой с аллахом. Вот и попроси его по-приятельски помочь. Ему ведь сверху-то все видно.
— Изволь. Попрошу.
Подняв безволосое лицо к небу, Алдар-Косе закричал:
— Аллах, эй, аллах! Помоги своему верному слуге, мулле Нургали. Козлокрады увели у него ангорскую козу. Где она сейчас? А? Не слышу. Что ты сказал? Говори громче. Повтори, пожалуйста. Так, так. Ну вот. Теперь все разобрал. Спасибо, друг, спасибо. Сейчас обрадую муллу.
Безбородый расплылся в улыбке:
— Аллах говорит, что коза твоя стоит на привязи в старой кошаре около оврага. Спеши, а то козлокрады угонят ее, рогатую, на базар.
Мулла бросился со всех ног в кошару и — верно! — обнаружил там свою козу.
Недели через две, уже не безбородый обманщик, а в самом деле воры украли ангорскую козу. Нургали взвыл так, будто у него отрезали ногу. На память ему сразу пришел Алдар-Косе, и мулла закостылял к нему:
— Выручай, почтенный. Опять нечестивцы позарились на мою козу. Поговори со своим другом, аллахом. С неба у него вся степь как на ладони.
— Изволь.
Алдар-Косе вздернул безволосый подбородок и, сомкнув у рта ладони, заорал:
— Эй, аллах! У муллы опять своровали козу. Да. Ту самую — белую, ангорскую. Что? Сказал ли он мне спасибо за выручку прошлый раз? Нет, не слышал я от него благодарности. А тебя он поблагодарил? Ах, тоже нет? Вот невежа! Вот сердце, заросшее перьями стервятника! Ты отказываешься ему помочь? Ну что же! Это сурово, но справедливо. Неблагодарных надо учить.
Обратясь к мулле, Алдар-Косе сказал с печалью в голосе:
— Отвернулся аллах от тебя, неблагодарного. Не хочет сказать, где украденное животное. Ищи сам. Только вряд ли найдешь. Не затем воровали.
Так ангорская коза муллы и пропала.
ШЕСТЬ БОРОД
ыло это или не было? Вернее всего — было, хотя, как молвится, быльем поросло.
Ханская ставка находилась в горах, вели к ней три дороги. Две из них охранялись нукерами, а третья, теряющаяся в ущелье, всегда безлюдная, была без охраны.
И подумать только, пропал у хана конь. Не просто конь, каких в ханских табунах тысячи, а любимый конь, арабской породы, вороной, без единого пятнышка, с шелковой шерстью, с лебединой шеей, с ушами торчком, с тонкими, трепетными ноздрями. Конь красы неописуемой, резвости невиданной. Хан даже не ездил на нем: приведут ему из табуна вороного, любимого коня, он потреплет гриву, погладит круп и велит — ведите в табун, пусть гуляет. И пропал-то конь как-то по-чудному. Привели коня из табуна, доложили хану, а он в это время шелковый халат надевал, замешкался минут на десять, — выходит из шатра — где же конь? Нет коня, только следы, ведущие к неохраняемой дороге. Угнали диковинного коня!
Пришел хан в ярость, в лице изменился, закричал нукерам, слугам, всей челяди:
— Скачите по неохраняемой дороге! Хватайте всех, кого встретите! Если не конокрада поймаете, то хоть свидетеля! Глухая дорога, каждый на ней приметен!
Ускакали ханские приспешники, а к вечеру привели семерых, схваченных на горной дороге — шестерых бородачей: у одного белая борода, у другого — черная, у третьего — желтая, как лисий мех, у четвертого — медно-красная, у пятого — серая, у шестого — темно-русая, — а у седьмого, смешно сказать! — ни бороды, ни усов, ни бровей, ни волоска на голове. Не лицо — круглая пшеничная лепешка. Осмотрел их всех хан и говорит им:
— Коня у меня драгоценного увели. Кто-то из вас, семерых, наверняка конокрад. Посажу я вас всех в круглую глубокую яму, не дам ни еды, ни питья. Вы между собой потолкуйте и разберитесь — кто из вас конокрад. Коня он мне, конечно, вернет, это само собой, но я его при вас накажу. Казнить я его буду так: вон, видите, гора вся в норах, там земляные пчелы обитают, по лютости они не уступают голодным волкам. Велю я вбить кол на вершине той горы, а конокрада прикажу связать волосяным арканом, конец аркана будет прикреплен к колу, а связанный злотворец-конокрад спущен к диким пчелам. Пусть его пчелы жалят, пока он дух не испустит.
Посадили семерых в глубокую яму, сыро там, душно, а небо кажется с ягнячью шкурку. Приуныли пленники. Поглядывают друг на друга, шепотом переговариваются. Как быть? Хан от слова своего не отступится. Есть среди них, семерых, конокрад или нет, все равно утром одного диким пчелам на съедение отдаст.
— А что если нам бросить жребий? — предлагает белобородый. — Кому жребий выпадет, того и объявим конокрадом.
— Нет, — возражает серобородый, — жребий это дело слепое. Выпадет, к примеру, мне, а я никакого коня не крал. Зачем же меня пчелы будут терзать?
— И я на жребий не согласен, — говорит желтобородый, — лучше посидим, помаемся. Может, к утру конокрада настоящего поймают, а нас на волю всех выпустит хан.
— А кто вам сказал, что среди нас, семерых, нет конокрада? — всех ошарашил краснобородый. — Ведь, по правде сказать, мы друг друга не знаем. Я бы, например, не поручился, что конокрад не сидит сейчас с нами, шестерыми, и не посмеивается в бороду. Давайте-ка порассудим здраво — кто угнал у хана коня на нашу беду?
— Это верная мысль, — поддакивает человек с темно-русой бородой. Он выразительно смотрит при этом на чернобородого.
Чернобородый вскакивает с земляного пола и кричит:
— Что ты уставился на меня своими рысьими глазами? Уж не думаешь ли ты, что я украл у хана скакуна черного, как моя борода?
Начинается ссора меж темно-русым и черноволосым, взаимные оскорбления, неприличная брань.
Слушая все это, безбородый упорно молчит и только на губах его играет загадочная улыбка. Кто его знает, о чем он думает? Во время мирных разговоров и перебранки белобородый, самый старший по возрасту среди семерых, неотрывно смотрит на безбородого и о чем-то мучительно размышляет. Наконец он поднимает руку и тихо, но зловеще замечает:
— Глядите, правоверные, все мы носим бороды, как положено добрым и честным казахам. И только один среди нас, нарушая обычаи предков, не имеет ни бороды, ни усов, даже бровей я у него не вижу. Сдается мне, что он медными щипчиками выдергивает каждый волосок. К чему бы это? Уж не он ли, надругавшийся над обычаями, совершил богопротивное конокрадство?