Был начат переход к организации «3-1-1-1», то есть в стрелковой дивизии три стрелковых полка, один танковый, один артиллерийский, один ПВО, в танковой дивизии соответственно три танковых, один стрелковый, артиллерия и ПВО – в первую очередь на новый штат переводились именно танковые соединения, лучше умеющие эксплуатировать технику. Следует учесть: перевооружение проводилось, когда наша промышленность массово переходила на мирные рельсы! И например, ходовая часть танка Т-55 использовалась и для тягача АТ-Т, которых делалось даже больше, чем танков – и для артиллерии, и как база для инженерных машин, и в народном хозяйстве, где эти машины оказались очень востребованы при освоении северных районов. Потому в войсках можно было встретить и лендлизовскую технику, и производства ГДР, – что добавляло забот с эксплуатацией и ремонтом. Имелся и печальный опыт – еще довоенная попытка включить в штат стрелковой дивизии батальон танков Т-26 – из-за отсутствия технически грамотного личного состава, процент неисправных машин был недопустимо высок. Потому и сейчас переходу на новый штат подвергались прежде всего танковые и механизированные части. И все равно проблема подготовки личного состава стояла очень остро – было очевидно, что решить ее в самих строевых частях не удастся, и значит, необходимо сформировать учебные батальоны, обеспечить их техникой и инструкторами, выделить полигоны.
А ведь были еще проблемы унификации техники и уставов (для взаимодействия) с Фольксармее ГДР, с Армией Народной Италии, а также с болгарскими, румынскими, венгерскими, польскими товарищами. И если танки унифицировать удалось поставками наших Т-54, Т-44, даже Т-34-85, то с артиллерией и легкой бронетехникой был полный разнобой, так в Фольксармее основным бронетранспортером все еще оставался «тип 251», производство которого было налажено – выпуск наших БТР-40 и БТР-152 не обеспечивал потребности даже Советской Армии. Аналогично и со стрелковым вооружением – если в СССР в целом был осуществлен переход на «промежуточный» патрон 7.62 обр.1943-го, то в армиях наших европейских союзников оставались «немецкие» калибры 7.92 и 9 мм (под последний, он же «парабеллум», в ГДР даже выпускался вариант нашего автомата ППС, понравившегося немцам больше, чем их собственный МР-40).
Принципиально новым моментом, в сравнении с недавними временами Великой Отечественной войны, было развитие армейской авиации. Можно сказать, что тактически задачи, выполняемые тогда легкобомбардировочными полками на По-2, были схожими, – но лишь с появлением вертолетов армейская авиация вышла на новый уровень. Уже в 1948 году в опытную эксплуатацию был передан «малый» вертолет Ми-1, на подходе были «средний» (будущий Ми-4) и «большой» (будущий Як-24) вертолеты, как в транспортно-десантной, так и в «штурмовой» модификации, с подвеской пакета РС. Также на армейскую авиацию была возложена функция взаимодействия наземных войск с ВВС – для чего в штат полка (в первую очередь в танковых частях) был введен взвод авианаведения (три специально оборудованные машины на базе БТР).
И в такой обстановке отдельными кругами в органах НКГБ и верхушке партии было инициировано «генеральское дело». Были сняты с должностей, а затем арестованы генералы Гордов, Кулик, еще некоторые из ответственных товарищей. А 13 апреля 1949 года и я был вызван в Военную коллегию Верховного суда для дачи показаний. Там я с удивлением узнал, что мне, как и другим обвиняемым, инкриминируется присвоение трофейного имущества в особо крупных размерах!
Верно, что когда наши войска вошли в Германию, то хорошо помнили, как вели себя гитлеровцы на нашей земле. И был широко известный приказ, по которому отправка домой «трофейных посылок» была узаконена. Но категорически заявляю, что, во-первых, трофеями считалось исключительно имущество германской армии, нацистского государства, лиц, признанных виновными в преступлениях, а также бесхозное, чьих законных владельцев невозможно было установить – никаких массовых грабежей, тем более с насилием и убийствами, не было, за отдельные подобные случаи сурово карала военная прокуратура! Во-вторых, с объявлением «сражающейся Германии» кем-то вроде нашего союзника, юридически исчез объект для мести, и наши войска формально находились не на вражеской, а на союзной территории, будущей ГДР. В-третьих, практика, когда трофейное имущество использовалось как своего рода «наградной фонд» для отличившихся офицеров, а также для обустройства советских военных учреждений, была общепринятой – или члены трибунала считают, что тот «эшелон с мебелью, предметами искусства и прочим ценным имуществом» предназначался исключительно для моей личной дачи?! И не надо далеко ходить за примерами – после дальневосточной войны сорок пятого года многие офицеры армии и флота носят наградные японские мечи, хотя эта практика была поначалу чистой самодеятельностью товарищей Василевского и Лазарева, и узаконена лишь после.
Мои ответы трибунал не удовлетворили. Больше того, как я понял из замечаний членов суда и вопросов, задаваемых мне и товарищам Сидневу, Бежанову, Клепову, проходившим свидетелями, меня и других подозревают не в банальном присвоении трофеев, а в ведении провокационных разговоров, ставящих под сомнение роль товарища Сталина в Победе, попытках посредством подкупа «трофеями» создать круг офицеров, преданных лично себе, и в замышлении, ни больше ни меньше, государственного переворота! Тон разговора, вернее допроса, становился таким, что я ожидал, сейчас вызовут конвой. Но вместо этого было:
– Вы можете привести хоть какие-то обстоятельства в смягчение своей вины, товарищ Жуков? (Хорошо хоть пока «товарищ», а не «гражданин».)
– Обстоятельства есть. Товарищ Жюков все же один из лучших полководцэв Советского Союза, в отличие от всяких там Тухачевских.
У Сталина в последние годы появилась привычка незаметно входить, прислушиваться к разговору и вступать с замечанием в самый неожиданный момент. Иосиф Виссарионович занял свое место в президиуме, не говоря больше ничего. Но меня быстро отпустили, задав еще несколько малозначащих вопросов.
А после заседания секретарь мне передал:
– Товарищ Жуков, вам назначена встреча с товарищем Сталиным, через полчаса. Машина ждет.
И задал Иосиф Виссарионович мне первым делом один вопрос:
– Разговоры вел? Честно отвечай.
Врать товарищу Сталину вот так, с глазу на глаз, было нельзя. И оттого, что ложь он чувствовал инстинктивно, и потому, что если все-таки кому-то удавалось соврать, и это после становилось известно, то такой человек навсегда становился в глазах Сталина абсолютно конченным, не имеющим права ни на доверие, ни на уважение. Были разговоры, но на уровне трепа за бутылкой. Ну как в армии, «плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом» – и не секрет, что даже летехи могут после боя рассуждать, «а вот если бы я командовал полком, то сделал бы так». Но чтобы всерьез?
– Ну и дурак, – сказал Сталин, – не за то, что разговоры были. В будущем, наверное, целый жанр придумают, «альтернативную фантастику», где такие вот летехи станут изощряться, «а окажись я на месте Кутузова»? А за то дурак, что не подумал, что кто-то твои разговоры может принять всерьез. Это не про абакумовских орлов, а про таких, как Кириченко – не забыл, что в Киеве было в сорок четвертом? Взаправду ведь хотел, «Украина це доминион», ну а дальше… Вот помру я – сколько мне осталось, пять лет, десять, пятнадцать – и начнется, кому «на трон» сесть? Что из этого выйдет для СССР – да ничего хорошего! Тобой, дураком, как пешкой играли, не на «заговор», а на завтрашний день, когда меня не станет, за кого ты будешь тогда?
А пока придется тебе в наказание, на фронт, на войну, из Москвы подальше. Когда вернешься с победой, поговорим.
Снова война – с кем, где? Что ж – мой долг, как советского полководца, состоял в защите государственных интересов СССР от любого внешнего врага, посмевшего на них посягнуть. Да и не так страшен враг, как трибунал, – а напугать нас, прошедших фронт Великой Отечественной, очередным локальным конфликтом было невозможно. Мы не хотели войны, но и не боялись ее. И если кто-то решил, что может говорить с нами с позиции силы, претендовать на наши земли, добиваться политических уступок – пусть не обижается, когда после не соберет своих костей!
В то время СССР не вел никакой большой войны. Однако на границах было неспокойно. Очаг войны зрел в Палестине (вспыхнет пожаром через семь лет, в 1955 году). Турция, после Иранского конфликта позапрошлого года, составляла планы реванша – военный психоз в Анкаре, «вернем Проливы», далеко зашкаливал за былое французское «вернем Эльзас и Лотарингию», что как известно, завершилось Первой мировой войной. И главное, уже три года возле наших границ пылала разрушительная гражданская война в Китае. И если партия, правительство и лично товарищ Сталин решили, что налицо угроза для безопасности СССР – значит, я сделаю все, чтобы враг был разбит, и мир возле наших рубежей был восстановлен!
Сталин подошел к стене, отдернул шторку, под которой была карта. Китай. Знакомые места.
– Товарищ Жуков, у нас есть все основания полагать, что в течение ближайшего года-двух произойдет прямое нападение на территорию нас и наших друзей. Или случатся некие события, потребовавшие нашего вмешательства. В любом случае ваша задача – обеспечить соблюдение государственных интересов СССР. И неприкосновенность советской территории. Нас категорически не устроит победа Чан Кай Ши. Но нам не нужна и победа Мао.
Я был удивлен. Современному читателю трудно это понять, но в те годы мы с большим вниманием и сочувствием следили за героической борьбой китайского народа против японских агрессоров и империалистических колонизаторов. Товарищ Мао казался нам китайским «Ильичом». Конечно, мы знали о разногласиях между Мао и Гао Ганом, но считали это сугубо внутрипартийными противоречиями КПК – Мао Цзе-дун выступал за скорейшую мировую революцию, призывая едва ли не к войне со всем капиталистическим миром, а Гао Ган уделял основное внимание закреплению на уже достигнутых позициях, социалистическому строительству в Народной Маньчжурии. Пожалуй, тогда Мао это китайский Троцкий! Ну а Гао Ган, как товарищ Сталин, взял курс на победу социализма в отдельной стране. А если вспомнить, чем подобные разногласия завершились у нас, и сопоставить с известным фактом, кому сейчас идет подавляющая часть советской помощи…