Рэнкин не политик, а командир войскового уровня. Если отбросить крайне маловероятную версию, что это его личное заявление, сделанное на свой страх и риск (хотя очень возможно, что после, при неудаче, так будет официально объявлено американской стороной), то политическое решение о неоднократном применении ядерного оружия в Вашингтоне уже принято. По стандартному алгоритму – представитель ВВС в сухопутных войсках, по заявке армейского командира (в данном случае командира 31-го корпуса Армии США генерала Робертсона) дает целеуказание в вышестоящий штаб, по своему каналу связи, и в установленное время авиация наносит удар. И уже предусмотрено, что этот удар при необходимости может быть атомным – и командиру корпуса, а от него и Рэнкину это известно, как само собой разумеющееся. То есть решение о конкретном применении ядерного оружия по целям в Китае сейчас передано военным, а не политикам!
Следует отметить еще одну особенность американской политики и психологии. Абсолютную привычку к безнаказанности по отношению к не американцам, ставшую частью американского образа жизни. На протяжении сотен лет они истребляли индейцев внутри страны, привыкнув к тому, что те не в состоянии воевать с ними на равных. Вне страны они действовали в Латинской Америке, где равных противников у них тоже не было. Если европейские державы, в окружении равных противников, были вынуждены просчитывать не только каждое действие, но и каждое слово, то янки привыкли выстраивать отношения по правилам драки в салуне: «Этот чужак готов делать то, что мы от него хотим? Хорошо, будем иметь с ним дело. Нет? Значит, сначала дадим ему в зубы и пересчитаем ребра, а после спросим, согласен ли он на наши условия. Все равно не хочет? Тогда пристрелим его – и будем договариваться с его преемником, может, он окажется сговорчивее». И это даже не считается у них войной – подобно тому, как американская морская пехота может высадиться в столице суверенного латиноамериканского государства, промаршировать к Национальному Банку, захватить весь наличный золотой запас страны, в качестве неустойки их «Юнайтед Фрут». Это лишь вразумление непонятливых – подобно тому, как плантатор, наказывая плетью раба, вовсе не считает его своим врагом, воюющей стороной!
Ультиматум Рэнкина – Макартура однозначно показывает: «ястребы» получили от американской верхушки карт-бланш на атомный шантаж СССР, с готовностью применить ядерное оружие, в том случае, если мы попытаемся сопротивляться.
Москва. Заседание Совета Труда и Обороны.
1 сентября 1950 г.
Что такое советская власть? В военное время – Государственный Комитет Обороны, в составе сначала пяти, затем восьми человек. Именно ему, а не правительству, и даже не ЦК партии и не Политбюро, принадлежала высшая власть в СССР во время Великой Отечественной войны.
Собственного аппарата он не имел, пользуясь аппаратом наркоматов и ведомств. А делопроизводство вел Особый сектор ЦК ВКП(б). В войсках были постоянные Комиссии ГКО (фронтовой уровень), на местах – уполномоченные ГКО (в республиках), и городские комитеты обороны (в наиболее важных городах). А также оперативно формируемые для важных вопросов комитеты и комиссии – как, например, по эвакуации, по трофеям, по транспорту. Еще Оперативное бюро – для верховного контроля за работой всех наркоматов. Комиссия по радиолокации – после выросшая в Главное Управление. Специальный Комитет (Атоммаш).
Последние две пережили сам ГКО, упраздненный после окончания войны, осенью сорок пятого. Но Главные Управления – Первое (не только ядерное оружие, но и реакторы, для электростанций и кораблей), Второе (радиолокация, радиоэлектроника, с добавлением фронта по полупроводникам и созданию электронно-вычислительных машин), и добавленное к ним Третье (ракетная, а в перспективе и космическая промышленность) остались. Теперь они замыкались формально на Президиум ЦК КПСС, реально же отчитывались перед так называемым «малым советом», который иные аппаратные острословы прозвали «тайным», – куда, по странному совпадению, входили все члены бывшего ГКО.
В мирное время это положение еще могло быть терпимо. Но когда страна снова оказалась на пороге большой войны, потребовалось придать новому органу управления официальный статус. Завтра в газетах напечатают, не о ГКО (мы же пока не воюем?), а о восстановлении Совета Труда и Обороны, существовавшего в СССР до 1937 года.
Председатель – конечно же товарищ Сталин. Его заместитель – Берия (как в том, военном ГКО сорок пятого года). Члены ГКО – Молотов, Маленков, Каганович, Микоян. От военных – Василевский. Еще Пономаренко. Восемь человек, как в прежнем ГКО[33].
– Восемь, – сказал Сталин, – не совсем удачно. А вдруг голоса разделятся поровну по какому-то вопросу? Есть мнение, что следует ввести еще одного. Я предлагаю кандидатуру товарища Кузнецова. И раз уж мы все здесь, то давайте и голосование проведем. Я голосую за. Кто против? Единогласно!
Тройка посвященных в «Рассвет» дружно кивнули. Все прочие – промолчали. Хотя смысл был им абсолютно ясен: Кузнецов, нарком ВМФ, в делах политических будет следовать за Вождем.
Второй человек в партии, Георгий Максимилианович Маленков, пребывал в раздумьях.
«Чудеса» начались летом 1942 года, когда на Севере появилась гигантская подлодка. Политуправление СФ проявило должное рвение к организации правильного политического климата на новой единице флота, что входило в его прямые обязанности, – но было «послано» в дальние дали доверенным человеком Берии, Кирилловым, предъявившим полномочия от Самого. И это была лишь внешняя сторона дела.
На практике в Главных Политуправлениях, и РККА, и РККФ, даже при том, что первым долгое время рулил вернейший сталинский пес Мехлис, хватало доверенных людей старой партийной гвардии. Это было нормально – военный отдел ЦК никто не упразднял. Еще больше их было в партийных аппаратах промышленности, замыкавшихся на промышленный отдел ЦК. Очень быстро выяснилось, что эта субмарина не была построена ни на одной советской верфи. Мало этого, не велось даже проработки проектов субмарин такого водоизмещения – имевшие место в середине 30-х идеи о строительстве подводных линкоров, крейсеров, авианосцев не вышли за пределы предэскизного проектирования или, попросту, некоторого количества испорченных листов ватмана и миллиметровки, каковой процесс порчи бумаги сопровождался изрядным сотрясением воздуха. Георгий Максимилианович сам был инженером по образованию, правда, не кораблестроителем, а энергетиком, так что ему нетрудно было убедиться в правоте доверенных людей, клявшихся ему в том, что лодку такого водоизмещения невозможно построить иначе, чем на крупнейших верфях мира. Ну а учиненный «моржихой» разгром невозможно было устроить с помощью существующих систем военно-морского вооружения.
Интерес к этой загадке подогревали начавшиеся победы СССР, сначала на море, а потом на суше. Георгий Максимилианович был им искренне рад, но они были необъяснимы рационально, что для убежденного материалиста Маленкова было просто дико. Складывалось впечатление, что наши армию и флот кто-то подменил, настолько непринужденно они молотили сильнейшую армию в мире и один из сильнейших флотов. Как выразился Микоян в начале 1943 года: «Это какой-то 1941 год наоборот!» Это было замечательно, – но Маленкову хотелось знать действительную причину чудесного превращения.
Информация, конечно, была. Однако неполная, обрывочная, никак официально не подтвержденная. Что на связь вышли потомки из двадцать первого или двадцать пятого века, или вообще инопланетяне, давно следящие за нашей планетой и имеющие у себя какое-то количество «эмигрантов»-землян. Была ли эта связь разовой или поддерживается постоянно – оставалось загадкой. Какого рода информация передана, помимо уже замеченных военно-технических новинок – также неизвестно. Кто, помимо самого Сталина, и «гостей» с подлодки К-25, посвящен в тайну, и в какой степени – вот тут вырисовывались самые разные комбинации. «Молодая гвардия», не старые партийные товарищи, а выдвиженцы из государственной и партийной верхушки – наиболее показательно это было на примере Пономаренко, которому иначе был потолок место первого в Белоруссии, а особенно Анна Лазарева, вообще неизвестно кто, девчонка двадцати восьми лет, однако же явно претендующая на роль не только жены адмирала Лазарева, но и самостоятельной фигуры, правой руки упомянутого Пономаренко, но уже с правом доклада Самому!
«“Люди дела”, по своим талантам и заслугам выдвинувшиеся во время войны, прежде всего в армии, флоте, госбезопасности и в какой-то мере среди хозяйственников, не связанные с прежней партийной верхушкой, и оттого фанатично преданные Сталину, – подумал Маленков, – в категориях популярного фильма “Иван Грозный” это служивое дворянство, всем обязанное государю. В отличие от “бояр”, старой партийной “аристократии”, еще помнивших “товарища Кобу” как одного из нас. Ставших царю помехой, от которой надлежит избавиться при первой возможности. Это на Западе министр, сенатор, даже премьер может писать мемуары на покое – у нас же вышедшим в тираж дорога одна… И главное, с этим уже ничего не поделать – проклятая вой на, поднявшая наверх целый слой “служилых дворян”! Можно бранить проклятый царский режим, но в порядке, когда наверх допускаются лишь “свои”, а всяким там “кухаркиным детям” путь закрыт, явно было что-то хорошее!» Маленков вспомнил беседу «ответственных товарищей из ЦК», имевшую место с полгода назад, в абсолютно неофициальной обстановке, после изрядной дозы алкоголя. Начали с воспоминаний о «временах ленинских норм», затем кто-то предположил, а хорошо бы к ним вернуться. Например, посредством созыва Чрезвычайного Съезда, каковой отстранит, гм… известную персону от его высокого поста, под предлогом «возраста и болезней». На что последовал ответ, что если до этого дойдет, то у всех участников затеи будет три варианта. Первый, самый благоприятный – успеть застрелиться, и без мучений, и семьи не тронут. Второй – всех поставит к стенке «благодарный» народ, вернее, тот из «молодогвардейцев», кто окажется ближе и с вооруженной силой под рукой, – что будет горячо поддержано всем населением, от Москвы до самых до окраин. И третий, наиболее реальный – что все они окажутся в нежных руках головорезов Абакумова, в камерах Сухановской спецтюрьмы, где их жизнь будет очень недолгой и крайне мучительной. После чего Маленков сообразил хлебнуть целый стакан коньяка, «пьян был, не помню, не слышал», и отключился. И с месяц после еще вздрагивал, ожидая, что за ним придут – если кто-то поспешил побежать, куда надо, с доносом. Хорошо еще, что не дошло до предположения, что Вождь может и умереть, – Маленков обдумывал и этот вариант еще раньше (чисто абстрактно, боже упаси!), в дополнение к показавшейся ему сначала перспективной идее устроить арест и форсированный допрос кого-то из «гостей», сугубо для получения точной информации. Но по размышлении отбросил – в отличие от 1937 года, в органах было слишком много тех же «людей дела», мало связанных с верхами партии, а значит, вероятность прокола, утечки информации к Сталину, Берии, Абакумову, Пономаренко, была недопустимо велика, ставить же на кон при провале приходилось свою жизнь! Так что, хоть и заманчиво было узнать, какие «оппозиции» в ближайшем будущем пойдут на эшафот, но приходилось успокаивать себя, что если бы конкретно он там проявил бы себя как враг народа, то уже бы не сидел в СТО, а скорее и не пребывал бы среди живых.