В принципе, я могу закончить работу над «Алефом» в реальности, но это приведёт к значительной задержке: для безопасности я разделил файлы и часть из них записал на идентификацию Кармина, так что, если он умрёт, придётся восстанавливать доступ, а это лишь немногим проще, чем оживить погибшую личину. Конечно, следовало бы, учитывая попытку покушения, перевести все материалы по «Алефу» на мой личный идентификатор, но опыт научил меня не класть яйца в одну корзину. К тому же, возможно, именно этого Голем и добивается.
Уже в машине, по дороге домой, я вспоминаю о Марне. Когда я склонился над ней, чтобы поправить подушку, мне почудился запах карамели, и в нём — что-то знакомое, из далёкого детства. Удивительно, как порой такие мелочи действуют на наше подсознание. Теперь я хочу увидеть Марну снова, хотя понятия не имею, зачем.
Мысли о ней вызывают воспоминания о Зое. Мне жаль, что агент Конторы оказалась киборгом, и трудно поверить, что я мог влюбиться в неё. С другой стороны, чему удивляться? Эти машины настолько похожи на людей, что отличить их практически невозможно. Да и практики у меня в этом отношении не хватает: в реальности я веду жизнь затворника и почти ни с кем не общаюсь, круг знакомств не расширяю.
Бронированный «Бэнтли» тормозит возле крыльца моего дома, и через пару секунд шофёр открывает мне дверцу.
— На сегодня ты свободен, — говорю я ему перед тем, как подняться по ступенькам и нажать кнопку звонка.
Метрах в десяти проходят доберманы — японские охранные программы высшего качества. Они дополняют стандартные, предназначенные для защиты территории вокруг дома — волчьи ямы и стальные сети под напряжением. Разумеется, всё это — лишь визуализации файрволов и вирусов-убийц.
— Господин Кармин, слава Богу, вы приехали! — восклицает Фёдор, едва открыв дверь. — У нас несчастье!
На его благообразном лице — неподдельная тревога.
— Что случилось?
— Виктор и Ева опять поссорились!
— Ну, это не ново.
— Да, но, кажется, она ему что-то такое сказала, потому что он схватил с полки канделябр и ударил её по голове! Сейчас Ева в больнице, я записал адрес, — Фёдор протягивает мне листок бумаги. — Валя поехала со скорой помощью, я велел ей дожидаться вас там.
Как ни странно, я люблю своих детей. Несмотря ни на что, мы здорово привязались друг к другу за эти годы, и Виктор с Евой по-настоящему вошли в свои роли.
Сунув листок в карман, я спрашиваю:
— Где Виктор?
— Убежал. Мы искали его в доме, но не нашли. Может, он спрячется у кого-нибудь из приятелей.
— Вещи забрал?
— Кажется, нет, — Фёдор выглядит совершенно убитым. Некоторые юзеры настолько погружаются в виртуальность, что забывают, где находятся.
— Обзвони дома его приятелей, — говорю я. — Старайся разговаривать со взрослыми, они Виктора покрывать не станут.
Кивнув, Фёдор направляется к двери, но на пороге оборачивается:
— Не сердитесь на него, господин Кармин, вы же знаете, какой он вспыльчивый!
Я молча смотрю на него, и Фёдор, понимая, что позволил себе вольность, поспешно удаляется.
Господи, зачем я отпустил Генриха!? Теперь придётся вызванивать его по терминалу или вести машину самому. Но шофёр — ещё и телохранитель, и я стараюсь не выходить из дома без него — разве что в случае крайней необходимости.
Решив не рисковать, набираю номер Генриха.
В результате к больнице я подъезжаю только через час. Первая, кого я там встречаю, — Валентина. Старушка плачет, вытирая слёзы цветастым платком. Я сразу отсылаю её домой: причитания мне здесь не нужны.
Мимо торопливо проходит медсестра с кипой бумаг. Окликнув её, спрашиваю, где Ева Кармин.
— Она в операционной, — отвечает медсестра, притормозив на пару секунд. — Черепно-мозговая травма, — потом, видимо, впечатлённая страдальческим выражением моего лица, добавляет:
— Не волнуйтесь, доктор — прекрасный хирург. Посидите пока в кресле.
В коридоре пахнет смесью лекарств — стандартный букет для поликлиник, аптек и больниц. Чем-то напоминает ту вонь, что царит в цехах моего завода.
Сажусь в указанное кресло. Когда нашим близким угрожает опасность, мы становимся покладистыми, не правда ли?
Время тянется бесконечно долго — как патока.
От неподвижности начинает болеть спина, но мне почему-то кажется, что изменить позу будет предательством по отношению к Еве: ей там долбят череп, а я думаю, как бы поудобнее усесться.
По коридору постоянно дефилируют врачи, медсёстры и санитары, и каждый раз, как кто-нибудь из них появлялся, я напрягаюсь: вдруг они пришли, чтоб сообщить об исходе операции. Каждого из них я встречаю призывным взглядом — вот он я, здесь! Здесь! Подойди и скажи мне что-нибудь! Я сижу здесь так долго, не может быть, чтоб ты появился в коридоре не ради меня!
Но они спешат по своим делам, к другим больным, и большая часть из них, вероятно, даже не в курсе, что в больнице есть Ева Кармин.
Когда я слушал Фёдора, то невольно упрекнул его в излишней впечатлительности, но сейчас, сидя в коридоре, понимаю, что порой виртуальность вытесняет из нашего разума реальный мир, особенно если тот слишком ничтожен или служит источником боли. Правильно это или нет — дилемма неактуальная, поскольку люди редко задаются подобными вопросами: обычно они просто ищут место, где им хорошо.
Бывали случаи, когда погружение в виртуальность предписывалось пациентам в качестве терапии — для профилактики самоубийств. Обычно суициднику сначала позволяли покончить с собой — в виртуальности, разумеется. Человек мог прочувствовать всё: падение с небоскрёба, удар об асфальт, симптомы острого отравления и так далее. Некоторым показывали последствия их поступка — естественно, негативные. Затем пациентам предоставляли возможность изменить свою жизнь. Программа демонстрировала возможности, которые было бы жаль упустить. Отчаявшийся в реальности человек мог стать в Киберграде, кем захочет. Конечно, имелись определённые трудности с возвращением из виртуальности и адаптации к реальности, но, если верить министерству здравоохранения, благодаря подобной терапии процент самоубийств значительно снизился.
Не в силах больше сидеть, встаю и делаю несколько шагов по коридору. На стенах висят стенды, посвящённые различным болезням. Скольжу по ним взглядом, думая о Еве: если она умрёт, всё будет зависеть от юзера, который носит её личину. Возможно, он не захочет больше воплощаться в мою дочь — тогда придётся устраивать похороны. Если же он решит вернуться, то Ева впадёт на некоторое время в кому.
Виктор в любом случае будет депортирован из Киберграда, причём надолго. Учитывая, что травма нанесена в момент ссоры — то есть покушение не было запланировано — полиция наверняка ограничится временной ссылкой. Так что сына я могу не увидеть в течение года.
К сожалению, больница уже сообщила властям о пациентке с проломленным черепом, так что скоро начнётся расследование. Даже если я, Фёдор и Валентина будем выгораживать Виктора, полицейские всё равно докопаются до истины, тем более, это не так уж сложно: скорая приезжала ко мне домой — значит, инцидент произошёл там. Кроме слуг и меня, отсутствовавшего в тот момент, из подозреваемых остаётся лишь брат пострадавшей. Бинго, и звон наручников!
Я могу лишиться сразу и сына, и дочери.
Всё будет куда проще, если рана не смертельна, и Ева не умрёт. Тогда дело ограничится предупреждением Виктору и частичным поражением в правах.
У меня мелькает мысль помолиться, но я никогда этого не делал. Да и можно ли обращаться к Богу, находясь в Киберграде? А просить его за виртуальную личину?
Спустя четыре часа мучительного ожидания ко мне подходит медсестра и сообщает, что операция завершилась удачно, и Еву поместят на некоторое время в реанимацию.
— Через пару дней доктор разрешит вам её навестить, — говорит она с ободряющей улыбкой.
Я испытываю неимоверное облегчение: оба ребёнка останутся со мной! Нужно лишь найти Виктора, пока он не натворил глупостей. Прятаться он может очень долго: достаточно оставить тело в надёжном месте и выйти в реальность.
Звоню Фёдору, чтобы узнать о результатах порученных ему поисков.
— Никто не видел Виктора, — печально отвечает дворецкий. — Как Ева, господин Кармин?
— Всё в порядке.
— Слава Богу! Вы привезёте её домой?
— Она в реанимации.
— Но прогнозы…
— Утешительные. Я должен идти, Фёдор.
Отключаюсь.
Как ни странно, инцидент с Виктором и Евой заставил меня задуматься о том, что создание вируса не просто порученное Конторой задание, которое я должен выполнить, чтобы избежать наказания за промышленный шпионаж.
«Алеф» должен быть готов к сроку, иначе Голем уничтожит всё, что так или иначе связано с человечеством, и в огне его ксенофобии погибнут Ева, Виктор, маленькие уродцы, украсившие коллекции сотен жителей виртуальности, мой внук.
Я должен защитить всё это. Смысл существования «Алефа» не просто сохранить человеческие тела — он должен спасти виртуальность, нашу общую мечту.
Возвращаюсь домой. Над Киберградом собираются характерные фиолетовые тучи — это визуализация плановой оптимизации. Скоро она будет запущена, и дождь смоет накопившиеся с последнего раза баги.
Фёдор и Валентина ждут меня в холле. На лицах слуг написано облегчение: ещё бы, ведь без моих детей их жизни потеряют смысл. Что им останется? Убирать да готовить? Этим можно заниматься и в реальности.
— Виктор не объявлялся? — спрашиваю Фёдора.
— Нет, господин Кармин. Что мне следует предпринять теперь?
Если б я знал! Хоть Ева и не умрёт, полицейские всё равно явятся, и, когда они не найдут в доме Виктора, им всё станет ясно.
Убедить их в том, что проломленный череп — результат ссоры, будет трудновато, потому что объяснение, которое сработало бы в настоящей жизни («Он не мог желать ей зла, ведь он её брат!»), не подействует на копов Киберграда: родственные связи между юзерами недоказуемы. Разве что они назовут свои идентификаторы, но никто этого не сделает: анонимность — настоящий фетиш виртуальности.