— Можете на меня положиться. Если то, что вы скажете, не имеет к делу прямого отношения, всё останется в этой комнате.
— Дела у нашей фирмы постепенно приходят во всё более плачевное состояние. Я не знал, о чём хочет поговорить со мной Шпигель, и был готов услышать самое худшее: например, что нам не удастся продолжить работу в Германии. С учётом того, сколько средств было потрачено на постройку завода… — развожу руками, предлагая полицейскому додумать фразу. — Поймите меня правильно: я доверяю своей секретарше, иначе не стал бы держать её у себя, но к чему вводить людей в искушение? Я в бизнесе давно и отлично знаю, что в наш век промышленный шпионаж — одно из самых доходных занятий. Именно поэтому мы тратим такие средства на охранные системы. В общем, лучше держать рот на замке, чем потом выяснять, кто тебя предал.
— У вас есть причины сомневаться в преданности секретарши?
— Нет, но некоторые люди не стесняются в средствах. А у каждого своя цена, верно? Кому-то нужны деньги, а на кого-то действуют угрозы или шантаж.
— То есть, вы отослали секретаршу, чтобы она не могла вас подслушать?
— Да, именно так.
— Ваш кабинет не изолирован от приёмной?
Тяжело вздыхаю. Вот ведь пройдоха!
— Увы, ей могли вручить какое-нибудь устройство… В общем, у меня не было ни малейшего желания рисковать.
— Понятно, — говорит Лемарский холодно. — Теперь насчёт неувязки со временем. Мы выяснили, что, после того, как Август Шпигель покинул ваш офис, в гостинице он не появлялся. Тем не менее, билет в аэропорту был выкуплен, хоть и на следующий день. Значит, Шпигель провёл ночь в неизвестном месте, затем купил билет, но не воспользовался им. Вопрос: пропал он уже ночью, а потом кто-то выкупил его билет, или же он пропал днём после того, как купил билет сам?
— Если первый вариант правильный, — говорю я, — то тот, кто выкупил билет, скорее всего, им воспользовался. Но это глупо: похищать человека и на отобранные у него деньги покупать билет, который тот заказал для себя, да ещё и улетать по нему.
— Согласен, — кивает Лемарский. — Мне тоже второй вариант кажется более убедительным. Вы не общались со Шпигелем после того, как он покинул ваш офис?
Я отрицательно качаю головой. К счастью, даже в виртуальности человека нельзя арестовать или обвинить, основываясь лишь на подозрениях. Правда, в коде Киберграда почти всегда остаются хоть какие-то следы о совершённых действиях, но, чтобы получить к ним доступ, требуются веские улики. Да и следов не всегда оказывается достаточно: система стремится удалять всё лишнее, чтобы экономить место на серверах.
— Что ж, — Лемарский тушит окурок о дно пепельницы и прячет блокнот в карман, — тогда не стану больше вас задерживать.
— Если вам понадобится задать мне ещё какие-нибудь вопросы, с удовольствием на них отвечу, — говорю я.
Лемарский поднимается. Я тоже встаю, чтобы проводить его до двери. Уже на пороге он вдруг спрашивает:
— Скажите, а кто управляет вашим немецким заводом с тех пор, как Шпигель исчез?
— Вначале им никто не управлял, поскольку я полагал, что герр Шпигель находится в Австрии и скоро вернётся. Но после вашего прошлого визита мой компаньон решил отправиться в Германию и присмотреть за тем, как там идут дела.
— Могу я узнать его имя?
— Глеб Луцин.
Лемарский снова извлекает из кармана блокнот, чтобы сделать в нём запись. Почему бы ему не заносить данные в терминал при помощи голосового ввода? Должно быть, и впрямь копирует какого-нибудь сыщика из старого фильма. Такие любители винтажа в виртуальности встречаются сплошь и рядом.
— До свидания, — говорит Лемарский, выходя на крыльцо.
— Всего доброго, — отвечаю я, закрывая дверь.
Чтоб вирус сожрал твоё сердце!
Глава 17
Небо похоже на лист серого картона, покрытого водяными разводами. Солнце опустилось достаточно низко, чтобы превратить деревья в чёрные силуэты, похожие на вырезанные из фанеры театральные декорации.
Белый самолёт с логотипом нашей фирмы катится по взлётной полосе, похожий на жирного взъерошенного баклана, которому к лапам прикрутили ролики.
— Ты когда-нибудь думал о том, что такое загробная жизнь? — спрашивает Глеб, выпуская в красное небо тонкую струйку табачного дыма.
— Ну, не то, чтобы думал, — отвечаю я. — В принципе, здесь особо размышлять не о чем.
— Почему? — удивляется Глеб.
— А всё просто: умирая, человек исчезает из мира. Навсегда.
— В ад и рай не веришь, значит?
— Если б верил, разве торговал бы мертвецами? Думаешь, я хочу вечно гореть в огне?
— Собственно, меня загробная жизнь тоже мало волнует.
— А в чём тогда дело?
— В догробной.
— Как?
— Ты не ослышался.
— Что, тебе тоже кажется, что ты живёшь не так, как следовало бы? Упустил что-то?
Глеб чуть приподнимает брови.
— Да нет, меня, вроде, всё устраивает. А что, кому-то так кажется?
— Забудь.
— Ты сказал «тоже».
— Неважно. Смотри, это за тобой.
Некоторое время мы молча наблюдаем за тем, как трап подъезжает и пристраивается к самолёту.
— Ну, мне пора, — Глеб протягивает руку.
— Счастливо. Когда долетишь, сообщи.
— Думаешь, со мной может что-нибудь случится?
— Чем чёрт не шутит?
Усмехнувшись, Глеб направляется к трапу. Он чувствует себя в полной безопасности. Уверен, мысли о догробной и вообще какой бы то ни было жизни посещают его разве что в качестве упражнения для ума.
В боку самолёта открывается люк, свет вырывается из салона, и через минуту мой друг скрывается в нём.
Разворачиваюсь и быстрым шагом направляюсь к машине. Внутри меня ждёт Марна. Сквозь стекло мы наблюдаем за взлётом самолёта. Удаляясь, он превращается в мигающий взлётными огнями крестообразный силуэт.
— Домой? — спрашивает Марна.
— Нет, покатаемся.
Генрих газует, и мы едем по ночному городу. Он, как всегда, упоительно красив, но сейчас меня не радуют его урбанистические пейзажи. Марна молчит, глядя в окно. На её лице не отражается ничего. Думаю, киборги равнодушны к виртуальности. Интересно, она захватила личину дочери Шпигеля или заранее готовилась к внедрению? Скорее всего, первое. А может, просто выкупила.
Всё это уже неважно. Иногда вещи, казавшиеся тебе очень существенными, вдруг теряют значение. Нет, дело не в любви. Дело в том, что я стою на пороге, и мне осталось сделать только шаг.
Мимо тонированных стёкол проносятся освещённые улицы, нас обгоняют машины, вылупившиеся в темноту фарами, мелькают круглые лица фонарей. Я сижу, прислонившись к мягкой спинке сиденья, и снова думаю о том, что всё больше людей покидает меня. Лишь стоя на асфальтированной и плоской, как надгробие, взлётной полосе, я осознал, что Глеб всё это время был не только моим деловым партнёром, но и по-настоящему близким и верным товарищем. Он не думал о том, о чём размышлял я бессонными ночами, не выстраивал рекламных кампаний и никогда никого не ненавидел. Точно так же, как он продавал младенцев, он мог бы заниматься чем-то другим: работа не оказывала влияния ни на его судьбу, ни на образ мыслей, она была необходимостью, но не предметом рефлексии. Жизнь казалась ему простой, хоть и не лишённой неприятных моментов — дорогой, по которой просто надо идти. Архитектор с ясным мышлением.
Марна отворачивается от окна и включает телевизор.
— Не против? — спрашивает она.
— Да пожалуйста.
На экране гримасничает ведущий ток-шоу. Его лицо выглядит знакомо.
— И все эти так называемые бизнесмены, на самом деле, — всего лишь гнойные паразиты на теле нашего стремящегося к лучшему будущему общества, — надрывается он. — Торговцы смертью! Неужели мы потерпим их присутствие в наших рядах? Всю эту мразь следует вырезать, как раковую опухоль! Выродки заперлись от нас в стеклянных башнях-небоскрёбах и думают, что им ничего не грозит. Но возмездие неизбежно! — ведущий вперивается в объектив камеры грозным взглядом. — Слышите?!
— Это про нас, — говорю я.
— Переключить?
— Как хочешь. Меня эти кликуши давно не трогают.
Марна меняет канал. Попадает на передачу о строительстве новых оградительных линий на пути распространения Природы. Бессмысленное занятие. Планета всё равно возьмёт своё. Лишь бы не на нашем веку. А там, как говорил один король, хоть потоп.
Снова гляжу через стекло. Города, что я вижу, не существует. Но какое это имеет значение? Много ли мы обращаем внимания на то, что реально?
Я остался с Олегом и Марной, моей недавно обретённой любовью. Пребудут ли они со мной или тоже уйдут? Можно ли быть уверенным в чём-то — хоть в действительности, хоть в виртуальности?
Мы строим планы, но жизнь — а кто-то скажет, что Бог — расставляет всё по местам.
Повернувшись, смотрю на точёный профиль Марны. Эта женщина создана для меня — не важно, судьбой или инженером. Она — загадка, и я хочу познать её тайны.
Почувствовав мой взгляд, Марна оборачивается и отвечает мне тёплой улыбкой.
— Что такое? — спрашивает она ласково.
Наверное, ей кажется, что я нуждаюсь в утешении, но я давно привык не обращаться за ним к другим.
— Ты ведь останешься со мной?
Это всё, что мне надо знать.
— Конечно.
— Навсегда?
— До гроба.
Я не могу сдержать смех. Глеб был прав: поразмыслить о жизни и смерти никогда не лишне.
— Почему ты смеёшься? — спрашивает Марна.
— Просто так. Поедем домой?
— Если хочешь.
— Генрих, в особняк, — говорю я шофёру, и «Бэнтли», резко свернув, устремляется к окраине города.
Киборги не бессмертны. Никто не бессмертен: энтропия всесильна. Но вероятность того, что Марна — вернее, Зоя — переживёт меня, велика.
— Сколько в среднем живут киборги? — спрашиваю я.
— Слишком долго, — отвечает Марна. — И людям это не нравится. Тебе тоже?
— Я не завидую. Наверное, просто ревную.
— К чему? — Марна выглядит удивлённой.