У меня было лишь несколько часов, чтобы напечатать его, снять копию и отправить по почте. На эту ситуацию я реагировала эмоционально, как многие люди. Я кричала на Алекса, это было глупо, но я кричала: «Как ты мог так со мной поступить, Алекс?» Конечно, он мог так сделать – он же попугай.
И тут Алекс использовал свои знания – фразу, которую он недавно слышал в подобных обстоятельствах и, как выяснилось, запомнил: «I am sorry. I am sorry» (‘Прости. Прости’).
Это остановило меня. Я подошла к Алексу и попросила прощения: «Хорошо, Алекс. Это не твоя вина».
Как же Алекс научился использовать фразу «I am sorry» (‘Прости’)? Незадолго до того случая, когда он сжевал мою заявку на грант, Алекс сидел на жердочке наверху, мы болтали, отдыхали, наше общение не было связано с работой. Я пила кофе. Он чистил перышки, издавал различные звуки. Я поставила чашку и вышла вымыть руки. Когда я вернулась, увидела, что Алекс расхаживает по луже разлитого кофе, рядом лежала разбитая чашка. Я была очень напугана, опасаясь, что Алекс поранился. От страха я закричала: «Как ты мог это сделать?» Алекс, должно быть, опрокинул чашку, когда подошел посмотреть на нее поближе, – случайность. Но я всё равно кричала, пока не поняла, что веду себя глупо. Я наклонилась к Алексу, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и сказала: «I am sorry» (‘Прости’). Очевидно, он выучил эту формулировку. Для него она была связана с ситуацией потенциально опасной, когда на него кричали. Именно поэтому он использовал эту фразу в момент, когда я обнаружила, что он сжевал мою заявку на грант, и когда я по глупости стала кричать на него. У кого из нас были птичьи мозги?
В дальнейшем он стал более внимательно использовать эту формулировку «I am sorry» (‘Прости’). Алекс замечательно проявлял себя в ходе тренировок и тестов, но только тогда, когда ему самому этого хотелось. Когда же не хотелось, он не выказывал столь блестящих способностей. Обычно, когда ему не хотелось работать, он просто игнорировал нас, чистил перышки или говорил «Wanna go back» (‘Хочу назад’). Он имел в виду, что хочет назад в клетку. Однако в конце марта 1980 года он проявил новые способности, когда я и моя студентка Сьюзан Рид (Susan Reed) пытались провести с ним тесты. Алекс совсем не хотел заниматься, отказывался что-либо делать. «Алекс не будет проходить тестирование», – написала я в своем журнале. Я была немного раздражена и направилась к выходу, вероятно, я была в плохом настроении, и всё мое существо выражало раздражение. И вдруг я услышала «I am sorry» (‘Прости’).
Это сказал Алекс. Я вернулась. «Хм, он действительно сожалеет?» – подумала я.
Немного позже тем утром другой студент Брюс Розен (Bruce Rosen) работал с Алексом, играл с ним пластиковой кружкой. Алекс случайно сбросил кружку на пол, не зная, что я наблюдаю за ним. Он снова сказал, на этот раз обращаясь к Брюсу: «I am sorry» (‘Прости’). Я подошла к нему и сказала: «Хорошо, Алекс, мы тебя прощаем».
В тот вечер я сделала следующую запись в журнале: «Он действительно понимает эту фразу?» Я имела в виду – действительно ли он чувствует угрызения совести, которые мог бы чувствовать человек, когда он произносит: «I am sorry» (‘Прости’). Или это лишь означает, что он стремится смягчить наше раздражение в его адрес? В любом случае это был действенный способ общения. По мере того как Алекс становился старше, он добавлял к фразе «I am sorry» (‘Прости’) еще более трогательное – «Гт really, really sorry» (‘Я очень сожалею. Прости меня, пожалуйста’). И он произносил это таким тоном, что мое сердце всегда таяло независимо от того, действительно ли ему было жаль или нет.
После того случая, когда Алекс сжевал телефонный кабель, студентам были даны указания не оставлять его одного в лаборатории. Алексу уже нельзя было доверять, и нужно было следить, чтобы он не попал в опасную ситуацию независимо от того, было ли у него много или мало времени на то, чтобы оказаться в ней. Иногда студенты сажали Алекса в клетку, если им нужно было отлучиться ненадолго. Ему не очень это нравилось. Если студенты отлучались в туалетную комнату ненадолго и после того, как Алекс перестал бояться незнакомых людей, они иногда брали его с собой. Ему определенно это нравилось, особенно если кто-то еще приходил в лабораторию и Алекс мог показать себя – свистеть или говорить – «Want nut» (‘Хочу орех’), «Want corn» (‘Хочу кукурузу’) и так далее.
Эти походы в туалет поставили передо мной еще одну задачу, но прежде я должна отклониться от главной темы своего рассказа. Ранее, до этого эпизода, я решила использовать специальное «двухстороннее» зеркало, чтобы наблюдать за Алексом, когда он не видит меня. Но этого сделать не удалось. «Сегодня показала Алексу “птицу в зеркале” (то есть его собственное отражение. – Прим. пер.), – написала я в журнале. – Что за чудной попугай, он очень испугался собственного отражения». Безусловно, мы не можем знать, что он подумал. Но когда я вынула экран, который до этого закрывал зеркало, внезапно появилось как бы окно в комнате. Алекс посмотрел туда, увидел «другую птицу» и очевидным образом был напуган. «Он подполз ко мне в поисках утешения, – написала я. – Это показывает, как он был напуган». Сомневаюсь, что тот угол зрения, который был у него, позволил ему увидеть какую-либо связь между собой и другим существом, даже мне показалось, что это другая комната с другой птицей.
Время шло, и Алекс становился всё менее робким и испуганным в подобной ситуации. И это хорошо, потому что в туалете, куда его брали студенты, было большое зеркало над раковиной. Алекс умудрялся разместиться на небольшой полочке над зеркалом. Он шумел, смотрел вокруг, требовал разные вещи. Однажды в декабре 1980 года, когда Кэти Дэвидсон (Kathy Davidson) взяла его с собой, Алекс, казалось, впервые заметил зеркало. Он повернулся и посмотрел в него, несколько раз повернул голову в разные стороны и спросил: «What’s that?» (‘Что это?’).
«That’s you (‘Это ты’), – ответила Кэти. – You are a parrot (‘Ты попугай’)».
Алекс посмотрел более внимательно и спросил: «What color?» (‘Какой цвет?’).
Кэти ответила: «Gray» (‘серый’). Gray. You are a gray parrot» (‘Ты серый попугай’). Они оба несколько раз повторили эту серию вопросов и ответов. И так Алекс выучил, что он серого цвета.
Мы не знаем, чему еще научился Алекс, глядя в зеркало, какие мысли у него были при взгляде на собственное отражение. Но эта ситуация означала, что формальные тесты с зеркалом теперь были невозможны.
Глава 5Что такое banerry (банишня)?
4 июля, День независимости, 1984 года было последним нашим с Алексом днем пребывания в Университете Пердью, Уэст-Лафайет, штат Индиана. Компания, организующая переезд, собрала наши вещи, я запаковала вещи из лаборатории, взяла Алекса, и мы отправились в арендованный для нас вагончик для переезда. Вместе с одним из моих студентов мы проехали около 70 км, чтобы добраться до города Вильмет, штат Иллинойс, который находился в 16 милях севернее Чикаго, на озере Мичиган. Контракт моего мужа Дэвида с Университетом Пердью закончился, и нам пришлось уехать. Дэвид был зачислен в штат на факультет Иллинойсского университета в Чикаго, я же получила назначение на временную позицию (договор сроком на год) в учебном заведении, которое находилось рядом с университетом Дэвида – в Северо-Западном университете, в городе Эвастон. Мы ехали ночью и надеялись, что Алекс будет спать в дороге. Это было его первое путешествие в машине, если не считать напряженного, травмирующего путешествия из Чикаго (когда он ехал из зоомагазина. – Прим. пер.). Но Алекс не спал и бодрствовал всё время поездки. Он держался когтями за край клетки и выглядел, как нью-йоркский житель, который едет в метро.
Позади остались бесконечно длинные кукурузные поля и последствия летних торнадо, столь типичных для Уэст-Лафайет. Алекса очень сильно пугали торнадо. Он чувствовал перемены, разлитые в воздухе, задолго до того, как мы сами начинали их ощущать. Единственное, что успокаивало Алекса в дороге, помогало ему справиться с торнадо, – был концерт Гайдна для скрипки, который порой погружал его в состояние транса, его тело мягко двигалось из стороны в сторону, глаза были закрыты.
Впереди была новая жизнь в Иллинойсе и новый изменившийся Алекс. Он не боялся незнакомых людей, напротив, играл с ними и показывал им характер. Он научился этому, поскольку просил разные вещи, задавал вопросы окружающим, и когда он просил, ему давали желаемое. Алексу это нравилось. Он сразу же давал понять людям, которые только начинали с ним общаться, что они должны слушаться его. Эту привычку Алекса обнаружила моя подруга Барбара Катц (Barbara Katz) при первой встрече с Алексом. Барбара отвечала за птиц в Зоопарке Линкольн-парк в Чикаго. Я познакомилась с ней в кабинете врача вскоре после того, как приехала в город. Мы очень быстро стали подругами.
Некоторое время спустя мне нужно было уехать на конференцию в Бостон. Я попросила Барбару присмотреть за Алексом, а также курировать работу студентов, пока я отсутствую. Она сказала, что с удовольствием поможет мне в этом. Я была уверена, что годы работы в зоопарке помогут ей справиться с Алексом. Вот как она описала их встречу:
У меня уже был опыт работы с птицами, и я думала, что я легко справлюсь с Алексом.
В первой половине дня я пришла в лабораторию и обнаружила, что Алекс грызет деревянный стол, а студенты сидят и беспомощно наблюдают за этой деятельностью.
«Привет, Алекс. Как дела?»
«I want walnut» (‘Я хочу орех’), – сказал он нежным певучим голосом.
«Алекс, – сказала я мягко, – ты ешь слишком много орехов. Айрин просила давать тебе фрукты, если ты заговоришь об орехах. Хочешь винограда?»
«Я хочу орех».
«Нет, орех я тебе не дам. Хочешь банан?»
«Я хочу орех!»
«Хорошо, только один».
Я вынула один орех из металлической коробки и дала Алексу на вытянутой руке. Алекс быстро подошел и взял его. Он мгновенно съел его, от ореха остались лишь крошки.