— Один из крупнейших лагерей в Дарфуре. Готова держать пари, что Тигр знает его как свои пять пальцев. Все местные и пришлые его знают.
—А что обозначают геометрические фигуры других цветов?— спросил я.
Оказалось, что в этом регионе расположено более сотни лагерей. Так по крайней мере сказала Аданна. Зеленый цвет свидетельствовал, что данное место непроходимо во время сезона дождей, а синий — о том, что в этот район нет доступа представителям невоенных благотворительных организаций, поскольку там спорадически идут военные действия. Желтый треугольник Калма означал, что этот лагерь открыт для посещений.
«Вот где мы начнем охоту на Тигра»,— подумал я.
—А это что такое?— Я указал на алые изображения, похожие на языки пламени. На карте их было не менее нескольких дюжин.
Аданна тяжело вздохнула.
—Алые символы, похожие на языки пламени, обозначают сожженные или разрушенные поселения. Солдаты Джанджавида уничтожают все на своем пути — деревни, продовольственные склады, домашних животных… Часто они сбрасывают трупы людей или животных в колодцы, отравляя воду. Говорят, эти нелюди стремятся к тому, чтобы на опустошенных ими землях больше никто никогда не поселился. В переводе с арабского слово «джанджавид» значит «всадник с ружьем».
Иначе говоря, вооруженная арабская милиция, пользующаяся поддержкой нынешнего правительства, которое поставило своей целью сделать жизнь чернокожих обитателей этого края как можно более трудной, нестабильной и полной опасностей. И подобная политика, как это ни печально, приносит свои плоды, ибо более двух миллионов человек покинули свои дома и бежали куда глаза глядят, а двести тысяч подверглись уничтожению. Впрочем, «двести тысяч» — цифра условная, поскольку говорит лишь о жертвах, известных нам наверняка.
В сущности, все это повторение событий в Руанде. И даже хуже. Поскольку в отличие от Руанды за трагедией в Судане наблюдает весь мир. Наблюдает, но ничего не предпринимает и помощи не оказывает. Если не считать ограниченных поставок продовольствия.
Я глянул в иллюминатор на проплывавший под крылом на расстоянии двенадцати тысяч футов пейзаж Сахеля. С такой высоты этот край выглядел довольно привлекательно. Ни войн, ни геноцида, ни коррупции. Просто мирная, терракотового цвета, земля без конца и без края.
Неправильная картинка.
Красивая, но дьявольски лживая.
Поскольку нам предстояло приземлиться в аду.
Глава восемьдесят первая
На базе в Найале мы договорились о поездке в лагерь Калма в составе конвоя из пяти машин, груженных мешками с зерном и банками с консервированным детским питанием типа Ф75 и Ф100. Аданна, казалось, знала на базе всех местных служащих, и мне было интересно наблюдать за ней в процессе деятельности. Полагаю, ее умению добиваться успеха в любом предприятии более всего способствовали необычайная привлекательность и обворожительная улыбка. Я собственными глазами видел, как два эти качества помогали Аданне убеждать в своей правоте людей, замученных тяжелой однообразной работой и находившихся в состоянии постоянного стресса.
Наконец, впервые увидев Калму, я подумал, что слово «лагерь» менее всего подходит для обозначения этого места.
Да, тут стояли палатки, пристройки с односкатными крышами и крытые соломой хижины, но все эти сооружения не ограничивались каким-либо периметром, а уходили вдаль на многие мили во все стороны. Мне сказали, что в Калме обитает около полутораста тысяч людей. Какой, к черту, «лагерь» — это целый город! Причем город, переносящий невообразимые лишения и страдания под недремлющим оком смерти. Здесь не хватало пищи, почти не было квалифицированного медицинского персонала и современных лекарств, поэтому всевозможные болезни, включая такие заразные, как дизентерия, ежедневно снимали в этом городе скорби богатую жатву. Не говоря уже о том, что детская смертность носила здесь катастрофический характер и воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а спорадические налеты джанджавидов оставляли после себя горы трупов.
В центре лагеря по крайней мере можно было различить некоторые признаки порядка и стабильности, вернее, относительно нормальной жизни. Там находились небольшая школа со сваями вместо стен, где шли занятия, а также несколько каменных зданий под заржавленными железными крышами, где хранились пищевые припасы и обитали люди, отвечавшие за их сохранность и распределение.
Аданна отлично знала, куда нам следует направить стопы в первую очередь, и отвела меня в палатку, принадлежавшую Комиссии Организации Объединенных Наций по делам беженцев. Молодой солдат, служивший в охране миссии ООН, вызвался быть нашим переводчиком, хотя многие беженцы так или иначе объяснялись на английском языке.
Темнокожего солдата звали Эммануэль; он был поджарым, мускулистым, с глубоко посаженными глазами с серьезным, несколько меланхоличным взглядом, какой я уже видел у новых африканских иммигрантов, получивших вид на жительство и обосновавшихся в округе Колумбия. Эммануэль говорил по-английски, по-арабски и на наречии динка.
—Большинство местных обитателей принадлежат к народности фур,— сказал он, когда мы двинулись по бесконечному грязному проходу между хижинами и палатками, который лишь с большой натяжкой можно было назвать улицей.— И восемьдесят процентов из них составляют несчастные обесчещенные женщины.
—Их мужья и сыновья убиты или ищут работу. Кроме того, многие мечтают уехать отсюда и обивают пороги учреждений в надежде получить официальный статус беженца, дающий право на эмиграцию,— добавила Аданна.— Воистину, это проклятое место, Алекс. Во всех отношениях. И вы сами очень скоро поймете это.
Мне не составило труда убедиться в справедливости слов Аданны и Эммануэля. Большинство местных жителей — те, что согласились перемолвиться с нами словом,— действительно оказались женщинами, работавшими на улице рядом со своими убогими жилищами. Они напомнили мне Мозеса и его приятелей своим неуемным желанием поведать людям со стороны ужасные истории своей жизни.
Одна из женщин, Мадина, занимавшаяся плетением соломенного мата у дверей хижины, с плачем рассказала нам, как попала в Калму. Джанджавиды разрушили ее деревню, зверски убили мужа, мать и отца, а большинство родственников, соседей и друзей заживо сожгли в их хижинах.
Мадина прибежала сюда с тремя детьми. Кроме детей, у нее никого и ничего не осталось. Впрочем, вскоре не осталось и детей, так все они один за другим умерли от разных болезней.
Маты, которые она плела, пользовались в лагере большим спросом, поскольку защищали от червей-паразитов, выползавших по ночам из земли и ввинчивавшихся в тело беженцев. Те гроши, что она зарабатывала, уходили на пропитание, состоявшее в основном из проса и лука. Но как бы мало ей ни платили, Мадина ухитрялась кое-что откладывать и надеялась в один прекрасный день купить себе что-нибудь из одежды. Да, насущная необходимость, принимая во внимание то, что она до сих пор носила то черное платье-тааб, в котором добиралась до лагеря.
—Когда же вы здесь обосновались?— спросила Аданна.
—Три года назад,— печально ответила Мадина.— И каждый год в этом лагере умирал один из моих детей.
Глава восемьдесят вторая
—Между прочим, я не забыла о вашем Тигре,— сказала Аданна, когда мы, поговорив с Мадиной, двинулись дальше.— Он рекрутирует здесь парней для своей банды. Легкая работа.
—Вы были правы, что это проклятое место,— заметил я.
Мне хотелось потолковать с большим числом людей из разных секторов лагеря, но когда мы дошли до одной из медицинских палаток, всякое желание разговаривать у меня пропало. Никогда в жизни я не видел более жуткого зрелища.
Палатка была переполнена больными и умирающими пациентами, лежавшими на койках по двое, а то и по трое. Эти переплетенные человеческие тела были повсюду, в любом месте, куда удавалось втиснуть койку. Хуже того, многие больные размещались на улице, а не менее трехсот женщин и детей терпеливо дожидались на жаре, когда медработник осмотрит их и даст им лекарство.
—Печально, но ничего не поделаешь. В лагере почти нет средств, которые если и не прекратят их страдания, то хотя бы уменьшат,— сказала Аданна.— Лекарств постоянно не хватает, поскольку большую их часть разворовывают еще до того, как привозят сюда. Хроническое недоедание, малярия, пневмония и дизентерия — самые распространенные здесь недуги, они так и косят людей. А при отсутствии лекарств и элементарных дезинфицирующих средств даже самый обычный понос может стать фатальным. Я уже не говорю о тотальной антисанитарии и проблемах с водой. При таком раскладе остается только удивляться, что в лагере до сих пор есть здоровые люди.
Я заметил одного врача и двух медсестер из добровольческого контингента. Итого три медработника на многие тысячи больных. Ничего удивительного, что люди здесь мрут как мухи.
—Это называется «второй стадией» кризиса,— продолжила Аданна,— поскольку в лагере умирает больше людей, чем за его пределами. Несколько тысяч каждый божий день, Алекс. Я предупреждала вас, что здесь ужасная обстановка.
—Ужасная? Вы недооцениваете ситуацию. Все это просто немыслимо, особенно в наши дни. Очень жалко детей.
Я присел на корточки рядом с маленькой девочкой, лежавшей на раскладной кроватке. Ее глаза выражали отчуждение, и она, казалось, находилась уже в ином мире. Помахав над лицом девочки ладонью, я разогнал скопище черных мух, вившихся над ней.
—Как сказать по-вашему — «Да пребудет с тобой Господь»?— спросил я у Эммануэля.
—Аллах ма'ак,— ответил он.
—Аллах ма'ак,— повторил я, наклонившись к уху крошки, хотя и сомневался, что она меня слышит.— Аллах ма'ак.
Приехав сюда и пройдясь по лагерю, я вскоре совершенно забыл о своем деле. Вероятно, потому, что сколь бы ни были ужасны расследуемые мной убийства, здешняя действительность была еще ужасней. Неужели в современном мире возможно подобное? Неужели жизнь тысяч людей ничего не стоит и весь этот кошмар будет продолжаться день за днем долгие годы?